Многие социологические исследования показывают, что большинство эстонцев и неэстонцев считают: их социально-экономическое положение ухудшилось после 1991 года. Но это — субъективные оценки. Объективно же сегодня можно сравнивать положение разных социальных групп в Эстонии. И надо сказать, что подобное сравнение между эстонцами и неэстонцами будет явно не в пользу последних. В чем причина такого положения? Является ли оно результатом применения эстонского законодательства, подзаконных актов? Прежде чем мы попытаемся ответить на этот вопрос, необходимо узнать, как описывают положение неэстонцев социологи.
Так, например, результаты исследований известного эстонского социолога Марью Павельсон показывают, что:
уровень образования среди эстонцев и неэстонцев примерно одинаков, среди неэстонцев он даже несколько выше. В то же время значительная часть неэстонцев работает на должностях, которые никак не соответствуют уровню полученного образования (люди с дипломами о высшем образовании среди рабочих и т. п.) Среди специалистов же высшего звена и руководителей больше эстонцев. Причем отметим, что по сравнению с неэстонцами на этих же должностях уровень образования (в особенности высшего) среди эстонцев заметно ниже;
неэстонцы менее оптимистичны в том, что касается возможности найти новую работу. Это заставляет их крепче держаться за место и мириться с худшими условиями труда. Среди эстонцев и неэстонцев велики группы с низким уровнем благосостояния, но беднейшие эстонцы живут, в основном, в сельской местности, в то время как подавляющее количество всех неэстонцев — в дорогих для жизни городах. Вне зависимости от своего статуса неэстонцы уверены, что по сравнению с эстонцами у них меньше шансов попасть на работу в госучреждение, получить руководящую должность или рассчитывать на равную оплату за тот же труд.
Понятно, что на возможность трудоустройства влияет профиль полученного образования, опыт предыдущей работы и, наконец, возраст, здоровье и т. д. Но что, по мнению самих неэстонцев, может помешать им найти работу в случае увольнения? Согласно приведенным Павельсон данным, в первой тройке причин, кроме здоровья, неэстонцы указали слабое знание эстонского языка (20%) и отсутствие гражданства (15%).
Почему же подобные страхи зародились среди нашего населения?
Казалось бы, прямой связи между наличием/отсутствием гражданства и уровнем благосостояния быть не должно. Известно, правда, что у граждан среди неэстонцев наблюдается более высокий уровень образования и, следовательно, доходов. В принципе это легко объяснимо: социально более активный и мобильный человек сумел и образование получить, и на хорошее место устроиться, и натурализоваться. Ясно, что и степень адаптированности к переменам в этой социальной группе будет выше. Именно перечисленных выше ресурсов не хватает тем неэстонцам, что не имеют гражданства. Каковы выгоды гражданства? Конечно, оно нужно для работы в государственных органах. Эстонский паспорт очень полезен для работы, связанной с загранкомандировками. Вот, пожалуй, и все. Стоит ли еще останавливаться на этой теме?
Я полагаю, что, да, стоит. Гражданство действительно влияет на социально-экономическое положение меньшинств, хотя и не так непосредственно, как полагают участники Интеграционного мониторинга. 17% всех граждан (именно столько у нас неэстонцев среди граждан) особо влиятельной частью электората считаться не могут и, значит, влияния на принятие политических решений фактически почти не имеют. В итоге же в условиях нашей политической культуры они остаются беззащитными не только как политическое, но и как национальное меньшинство. Значит, массовое безгражданство — основа возможного неравноправия в социальной и экономической сфере.
Но вы можете спросить: уместны ли разговоры об? этнической? составляющей политики в сфере занятости и рынка труда? Действительно, эта самая составляющая может (вполне искренне) рассматриваться в этнически нейтральном контексте. Помните, из-за чего неэстонцы больше всего боятся потерять работу? Из-за недостаточного владения эстонским языком. А владение языком, согласно соответствующему правительственному постановлению, никак не связано с этническим происхождением. Знание языка является в Эстонии неотъемлемой частью квалификации. Как видите, все как будто выражено вполне нейтрально.
Разумеется, я ни в коей мере не ставлю под сомнение возможности и функции эстонского языка в качестве государственного на всей территории Эстонии. Конечно, знание эстонского языка неэстонцами должно послужить делу интеграции. Сделаем эти оговорки и вернемся к теме социально-экономического положения неэстонцев.
Понятно, что эстонцами государственный язык рассматривается в качестве символа государственности. Из этой посылки исходят многие конкретные требования, устанавливаемые властями. Плохое знание эстонского зачастую рассматривается как свидетельство недостаточной лояльности (причем не только государству, но и его? государственно-образующему? народу). Однако Эстония — демократическое государство. Во всяком случае, нам хочется считать себя таковыми. Более того, все последние годы политическое руководство исповедовало рыночные идеалы. Если мы строим правовое государство, то уровень свободы жителей должен быть максимальным, в то время как вмешательство государства в общественную и частную жизнь должно быть минимальным. Вроде бы Эстония следует этому принципу. Следует почти везде, только не в вопросах, касающихся государственного языка.
Попытки установить языковые требования для частной сферы в том, что не касается переписки с государственными органами, сами по себе странны. Если имеется свободный рынок, то предполагается и возможность клиента выбирать продавца или лицо, оказывающее услуги по любому мыслимому критерию. В том числе и по критерию владения языком. Ну и зачем здесь государственное регулирование?
А ведь только в прошлом году и то под очень сильным давлением Запада Эстония пошла на некоторую либерализацию языковых требований для частного сектора. Теперь устанавливаемые для него требования должны быть сбалансированными, говорится в Законе о языке. Но видим ли мы эту сбалансированность в принятом в мае этого года правительственном постановлении, касающемся языковых требований в частном секторе? Наверное, нет. Еще можно понять, почему установлены языковые требования для тех, кто продает опасные для жизни и здоровья товары (кстати, было бы неплохо обеспечить такое же право на необходимую информацию на родном языке для меньшинств в местах их компактного проживания). Но почему, по сути, применяются требования ко всем прочим работникам сферы торговли и услуг, которые, так или иначе, общаются с клиентами? К тому же в постановлении содержится ряд заведомо завышенных требований, если их оценивать с точки зрения эстонских реалий. Приведу пример. Казалось бы, требование о наличии высшей категории для авиадиспетчеров и оправданно, и разумно. Оправданно, если не знаешь, что даже национальная авиакомпания? Эстониан эйр? ведет эфир на английском языке, да и вообще на любом языке в эфире звучит не литературный язык уровня Таммсааре, а несколько десятков строго установленных фраз. Таким образом, требование об абсолютно свободном владении устным и письменным языком действует фактически в отношении работника, который в течение года всего лишь 1−2 раза скажет несколько типовых фраз при заходе в Таллинне на посадку спортивного самолета из Пярну (свидетельство самих авиадиспетчеров).
Другое правительственное постановление по языку не разделяет чиновников и сотрудников т.н. публично-правовых лиц. И вот опять-таки конкретный пример. Учитель муниципальной русской школы, даже если он преподает русский язык и литературу, обязан сдать язык на среднюю категорию. Требование явно не разумно. Однако в случае с учителями (и не только с ними) обычно принято ссылаться на интересы интеграции. ?Как может работать классным руководителем тот, — восклицают некоторые чиновники, — кто не знает и не понимает, что происходит в стране? Как будто бы в Эстонии нет русских газет или телепередач, а BNS и ЭТА не работают на двух языках. Хочется заметить, кстати, что не существует никакой информационной изолированности двух общин в Эстонии (некоторые считают ее чуть ли не основным барьером на пути интеграции). Все много проще: странно было бы рассчитывать, что выборы эстонского президента будут, скажем, больше всего волновать неграждан (коих среди неэстонцев большинство), а эстонские газеты, мало уделяющие внимания работе, скажем, Департамента гражданства и миграции, будут зачитываться до дыр в русских семьях. Они ведь не пишут о проблемах, особенно волнующих неэстонцев. Можно ли рассчитывать, что они будут так уж популярны в неэстонской среде?
Но вот на что хотелось бы обратить особое внимание. Языковые требования в Эстонии — это не некие абстрактные правила, которые призваны формировать у неэстонского населения потребность выучить когда-нибудь эстонский язык. Нет, это будни, тяжкие, надо сказать, будни представителей меньшинств, и это легко доказывает официальная статистика. Инспекция по языку составила за 4 года (с 1997-го по 2000-й) 6861 контрольный акт (только за 2000 г. — 2667), причем нарушений было зафиксировано 4030 (в 2000 г. — 1498). Примечательно, что жалоб граждан в том же 2000 году было зафиксировано всего 143 (из них 65 были признаны обоснованными). Даже с учетом того, что наш Закон о языке либеральным не назовешь, такое явное несоответствие между числом проверок и жалоб населения выглядит весьма странным. Конечно, закон часто нарушают и эстонцы (скажем, вывесит коммерсант объявление на английском). Но логично предположить, что неэстонцев среди нарушителей гораздо больше. Ознакомившись с такими цифрами, можно понять тот трепет, который наводит на них одно упоминание об Инспекции по языку: по сути, любой визит инспектора может стоить человеку места работы.
В заключение хотелось бы затронуть проблему, связанную со сдачей языка на категорию. В начале 90-х эта справка была, по сути, лицензией на работу, а значит, и на минимально гарантированный доход. Без этой справки человек с дипломом не мог устроиться на работу даже в рыночный ларек. Можно представить себе, как дрожат перед грозными комиссиями люди разных возрастов и разных профессий. Через это прошли десятки тысяч человек.
Поправки к Закону о языке, принятые в 1999 году, требуют, чтобы все они вновь пошли на экзамены. Почему? Представители властей приводят много причин: изменившиеся требования, ?слишком? либеральное отношение комиссий к неэстонцам в начале 90-х и т. д. Требования действительно изменились — это общее мнение всех участвовавших в новом экзамене. Так, на самую? нужную? среднюю категорию в прошлом году сдали всего 51% от общего числа участвовавших в экзамене.
Таково общее влияние только части наших юридических норм на социально-экономическое положение неэстонцев. Думаю, что очевидной связи между знанием языка и уровнем квалификации для большинства должностей не существует. Тем не менее очень многие из неэстонцев уже съехали вниз по квалификационной лестнице, в основном, по причине недостаточного знания языка (возможности изучения языка у людей старшего поколения заведомо ограниченны). И, разумеется, это сказалось на уровне занятости и уровне доходов неэстонцев. И получается, что в эстонской экономике наблюдается явно неэффективное использование людских ресурсов. А на деле это оборачивается бедностью и отчаянием десятков тысяч людей.
