У нашего общества есть не одна болезнь духа, но я ограничусь рассмотрением лишь одной, а также — препятствий на пути ее излечения. Эта болезнь — пришедшая к нам с Запада ментальность потребительского общества, согласно которой материальные блага и связанные с ними чувственные наслаждения плюс свобода — это все, а духовные ценности — ничто или почти ничто. Проявляется она во многом. Например, еще живо поколение, которое в массе своей читало — кто больше, кто меньше — настоящую литературу: мировую классику, русскую, украинскую, новые книги, приближающиеся по уровню к этой классике. Это было частью жизни и делало эту жизнь и людей, в ней живущих, духовно богатыми. А что читают сейчас эти же люди или их выросшие дети? Может, им заменили прежнюю литературу Кафка, Камю, Джойс, Набоков? Ну, кое-кто прочел кое-что из этой претендующей на элитарность и избранность литературы. Найдутся единицы, которые перечитали, условно говоря, все. А что читает сейчас основная масса? Хотя бы люди с высшим образованием (тоже немалый слой в украинском обществе). Они либо вообще не читают книг, а зачастую — и газет, либо читают детективы и фантастику. Но это чтение — лишь внешне якобы тот же процесс, никакого отношения к душе и духу не имеющий. Для меня это очень важный показатель духовного состояния общества. Естественно, эта ментальность не может не отражаться и на других сторонах жизни общества. Коррупция, наркомания, порнография, проституция — это следствия бездуховной ментальности. Адепты упомянутой ментальности утверждают, что все эти? мелочи? идут в одной? упаковке? с демократией и свободным рынком. Либо демократия и свобода со всеми этими? прелестями? в придачу, либо тоталитаризм с рабством и нищетой, третьего не дано. Но капитализм за время своего существования сменил четыре типа ментальности, оставаясь при этом капитализмом с демократической формой правления. Он поднялся на этике протестантизма, едва ли не диаметрально противоположной этике сегодняшнего общества. Затем были эпохи Просвещения, модернизма, и сегодня — постмодернизма. К рассматриваемой ментальности имеют отношение только две последние. Значит, совсем не обязательно, принимая капитализм с демократией, принимать упомянутую ментальность. Почему же произошел переход от Просвещения к модернизму и затем — к постмодернизму? Эпоха Просвещения была, безусловно, богатой духовно, она обогатила человечество той самой классической литературой и искусством, о котором шла речь выше. Она исповедовала мораль достаточно близкую к протестантской (по сравнению с постмодернистской). Она исповедовала также веру в человеческий разум, в рационализм и, наконец, в самого человека. Первое, что было атаковано в эпоху модернизма его философами, и прежде всего экзистенциалистами, — вера в рационализм. Они якобы доказали, что нельзя полагаться на человеческий разум, особенно при выяснении вопроса, что есть хорошо, а что плохо для человека и для общества, и отсюда вытекало, что единственные реальные цели для индивида — это чувственные удовольствия и свобода. Из этого следовало отрицание всех моральных норм и ограничений, а также духовных ценностей. Таким образом, модернизм — это антипод, негатив Просвещения, это отрицание прежней морали, отрицание духовности, отрицание веры в человеческий разум и отрицание веры в человека. Но век модернизма был короток, потому что никакое организованное общество не может долго существовать, отбросив полностью моральные нормы, даже такие, как? не убий? и? не укради?. На смену модернизму пришел постмодернизм. Из всех отрицаний модернизма он сохранил в явном виде лишь отрицание веры в рациональное познание, и трудами постпозитивистов усилил эту позицию. Но вывод из этого постмодернизм сделал как бы другой. Если модернисты выводили? по ту сторону добра и зла? и восхваление свободы, вплоть до свободы преступления, то вывод постмодернизма выглядит примерно так: ?У меня есть мнение на этот счет, но я с ним не согласен?. Постмодернизм довел до совершенства умение говорить много и не сказать при этом ничего, выражаться с точностью до наоборот и т. д. К постмодернистам, как ни к кому другому, можно отнести слова Ницше: ?Мутят они свою воду, чтобы глубокой казалась она?. С постмодернистами невозможно спорить не потому, что они правы, а из-за отсутствия у них внятной позиции в этом вопросе. Вот как характеризует постмодернизм Татьяна Воропай (?Ностальгия по рационализму?, ?День?, 12.05.01): ?… в науке, и не только у гуманитариев, но и у естественников, царит методологический плюрализм (если не постмодернистский хаос)?. ?Если ученые разучились договариваться по поводу единой и неопровержимой истины, как можно договариваться по поводу общезначимых для нации ценностей? ?Это именно постмодернизм спровоцировал разговоры о конце истории, конце метафизики, конце разума, умирании искусства, смерти субъекта, а заодно — и смерти автора. В философии возникло легкое замешательство, но ненадолго. Воля к власти, как всегда, оказалась сильнее воли к истине, немного переждали и пошли — кто пасти бытие по Хайдегеру, кто продолжать быть мыслящим тростником. И после всего следует заключение: ?Ситуация постмодернизма оказалась не хуже и не лучше всех ранее существовавших ситуаций?. И в этой постмодернистской действительности, в которой у каждого своя правда и невозможно договориться? по поводу общезначимых для нации ценностей?, нас всех вместе пытаются убедить в одной правде, а именно: что все мы должны принять ценности потребительского общества в одном пакете с демократией и свободным рынком. Пытаются, и весьма успешно. На чем же зиждется этот успех? Выясняется, что кроме банальностей типа? не надо изобретать велосипед?, есть только все та же критика рационального познания, начатая (условно) экзистенциалистами и получившая весомую поддержку с действительно заслуживающими внимания аргументами со стороны постпозитивистов. Аргументы последних уже были мною рассмотрены и опровергнуты (?День? от 13.07.2001). Нет противоречия между рационализмом (точнее, предложенным мною неорационализмом) и духовностью. Наоборот, дух, не контролируемый рацио, тяготеет к экзальтации и другим крайностям, вроде религиозного и национального фанатизма и т. п. Тем более нет противоречия между рацио и моралью (что не мешает существованию морального чувства). Более того, существует оптимальная мораль, обеспечивающая обществу, при прочих равных, наивысшее качество жизни. Принципиальная возможность построения функции качества жизни основана на принципиальной же соизмеримости через внутреннюю природу человека несоизмеримых на первый взгляд параметров, таких, как моральные оценки, свобода и другие. Что, кстати, и осуществляется на практике, например, в Уголовном кодексе, в котором различным по тяжести нарушениям морали ставятся соответственно различные же сроки лишения свободы. Конечно, количественные оценки в этой области не могут быть столь точны, как в физике, но такая точность здесь и не требуется. Этот же подход позволяет и рациональную оценку духовных явлений (см. А. Воин? Неорационализм?, Киев, 1992). Его применение приведет к духовному оздоровлению общества. Он также может быть использован для выработки той идеологии для Украины, о необходимости которой так много говорилось в последнее время. Поэтому я обращаюсь к тем, кому дорого духовное состояние нашего общества, а следовательно, — и будущее страны (ибо одно от другого неотделимо): давайте обсуждать, спорить, полемизировать. Киев
