Теракты в Нью-Йорке многими воспринимаются как конфликт мусульман и христиан. Но этот конфликт вряд ли можно назвать религиозным — абсурд веры столкнулся с мертвой идеей и тем самым подписал себе приговор. Пожалуй, именно любовь к романтике заставляет в последнее время думать о новом политическом конфликте как о религиозном противостоянии христианского Запада и мусульманского Востока. Кровожадные последователи великого пророка Мохаммеда, дикими ордами ополчающиеся на гуманный и мудрый христианский социум, — вот лубочный образ, который с легкостью встает перед глазами, созерцающими (возможно!) закат Европы. Увы, мечте о религиозной войне и крестовом походе, по крайней мере пока, не суждено осуществиться. Война, которая может начаться сегодня или завтра, столь же может называться религиозным противостоянием, сколь может называться противостоянием боксера и груши. Не берусь судить о собственно религиозной мотивации арабских воинов-моджахедов, хотя вполне допускаю ее существование. В таком случае мусульманский мир будет выступать в роли боксера. Что же касается «христианского воинства» и его форварда — США, то говорить о христианской инспирации внешней политики здесь просто смешно. Это отнюдь не означает, что американское общество индифферентно. Напротив, возможно, Штаты вовсе не уступают отчаянным талибам в религиозном воодушевлении. Просто с мусульманской, или, если угодно, ваххабитской, идеологией схлестнулся более сильный враг, нежели «неверный» христианин. Парадигма религиозной дуэли Честертона здесь не работает: Америка готова умереть не за Бога, а за американскую идею, в которой Бог — нечто «вообще». "Идейная" религиозность — толоконный лоб потверже веры в Бога. Сила такой «идейной» религиозности заключается в том, что она мертва. Поэтому ее можно сравнить с грушей, по которой нещадно лупит боксер. Кто оказывается победителем в спарринге «груша — боксер»? Конечно же, груша: в отличие от боксера она даже не потеет. А если боксер «со злости» вмажет по груше, то последняя, качнувшись, еще может и пришибить горе-бойца. Так и здесь. Мусульмане не только с остервенением, но и с романтически-религиозным «Аллах акбар» ударяют по жесткому лбу американской идеи, за которой не стоит пафос войны во имя Бога. Идея раскачивается и наносит ответный удар: воодушевленная мечтой о свободной Америке (а вовсе не мечтой о Кресте), мертвая идея по-мещански расчетливо обрушивает свою мощь на обидчика. Здесь все должно быть выверено: с безопасной дистанции точный и адекватный ответ. Здесь возможность неудачи — только «человеческий фактор». Но здесь нет того, что есть в вере, — абсурда. Абсурд веры может выражаться в следующих категориях религиозного мышления: 1."Бог за нас"; 2. «Кто против нас?». Идея может быть безумной, но только вера абсурдна. Идти в атаку с Побежденным на Кресте — абсурд христианства; бросать вызов ядерным арсеналам Пентагона — абсурд Полумесяца. «Не важно, что твоих врагов во сто крат больше» — такое может сказать только Бог, но не идея. Идея вообще ничего не может сказать. Итак, речь идет не о войне христиан с мусульманами. Речь идет о войне мусульман с постхристианским обществом. Это общество действительно как-то инертно озирается на христианские идеалы, но атавизм этой инертности слишком очевиден. Террористы бросили вызов святой, но мертвенно-мещанской «неприкосновенности личности и имущества». Кличу «Аллах акбар!» отвечает слоган «USA!».
