Александр Дугин: ?Единственная форма национальной идеи — евразийская?

Сама идея партийной демократии дала нашему обществу лишь набор монстров

Александр Дугин — известный философ-традиционалист, автор первого российского учебника по геополитике, руководитель секции Центра геополитических экспертиз, лидер общероссийского политического общественного движения? Евразия?.
— Александр Гельевич, как получилось, что вы, ученый человек, вдруг заделались профессиональным политиком, возглавили политическое движение? Евразия?
— Это вытекает из специфики той философии, которую я исповедую. Она рассматривает весь мир и все события, происходящие в нем, как нечто взаимосвязанное. Это философия целостности. Она не разделяет отдельно духовное, отдельно материальное, отдельно культурное, отдельно животное и т. д.
Философия целостности вообще была характерна для русского славянофильства. Более того, она была очень популярна и развита даже среди левых ветвей народничества.
В этом смысле я являюсь, если угодно, достаточно типичным русским интеллигентом. Меня интересует все — от философии, которой я занимаюсь профессионально, до конкретной политики, от экономики до социологии. Кстати, последняя моя деятельность имела отчасти политический аспект. С конца 80-х годов я активно сотрудничаю с политическими силами патриотической ориентации, и, в общем, многие знают меня как политическую фигуру, хотя всегда второго эшелона. Я работал с Зюгановым. С 1997 года работаю советником Геннадия Николаевича Селезнева. Неоднократно выражал свои взгляды на политические события в различной прессе: от? Независимой? до газеты? Завтра?.
Сегодня философия? евразийства?, которую я исповедую, уже сформировалась в настолько самостоятельное направление, что сама логика события вынуждает меня перейти с позиций серого кардинала оппозиции или патриотизма на самостоятельную политическую стезю.
В этом смысле время подталкивает меня брать больше ответственности. Раньше многие проекты я делегировал различным политическим силам. В каких-то случаях они давали положительный результат, и всегда можно было сказать, что это моя заслуга, а в каких-то — отрицательный, который можно было отнести на счет исполнителей.
— Довольно удобная позиция.
— Но мне надоело делегировать свои идеи разным политическим силам и не иметь возможности повлиять на их конечную реализацию. Сегодня, являясь лидером движения? Евразия?, оказался в новой для себя роли: я не только генерирую идеи, взгляды, концепции, но и несу ответственность за их реализацию.
— Жизнь сама привела вас к движению.
— С конца 1980-х годов я продвигаю евразийскую философию, если хотите, евразийскую политическую философию. Я переиздал Трубецкого, Савицкого, Алексеева, Вернадского с моими комментариями. Мы возродили теоретическое наследие евразийцев. Практически во всех политических движениях, кроме крайних западников, конечно, есть элементы евразийства.
Так что наше движение — это просто последний шаг при переходе от философии к политике. Кстати, мой программный доклад так и назывался: ?Евразийство: от философии к политике?.
— Глупо, наверное, вас спрашивать о том, какой вам видится национальная идея?
— Если у России есть какая-то действительно объединяющая национальная идея, то это только евразийство. Ни слепое копирование западничества, ни возврат к советской модели, ни имперско-российский национализм, ни этнический национализм или даже панславизм принципиально не годятся на роль национальной идеи в настоящих условиях.
Единственно логичная форма национальной идеи — это евразийская. То, что я утверждал всегда, сейчас очевидно огромному числу властных элит.
В этом отношении эту идеологию можно назвать идеологией третьего пути. Как говорил классик, основатель евразийства Трубецкой: общеевразийский национализм — это позитивный национализм всех народов Евразии, которые вкладывают свои созидательные импульсы, культурные традиции в образование единой цивилизованной модели мощного евразийского государства. Об этом, кстати, сегодня говорит и Нурсултан Назарбаев. Я полностью его поддерживаю — это общенациональная наша идея.
И как бы мы ни оттягивали момент признания евразийства в качестве общенациональной идеи, он неминуемо придет. Просто сейчас мы несколько опережаем этот момент. Но в скором времени это станет аксиомой, и никто даже спорить об этом не будет. Все будут искать свою нишу, в том числе и политическую, в евразийской идеологии.
— Что важнее: объединение этносов или религий? Есть тут предпочтение? И не получится так, что все религии и этносы, объединенные евразийством, равны, но кто-то окажется более равным?
— Знаете, а равенства в природе не существует. Идея равенства — это одна из довольно интересных социальных идей, зародившихся в XVIII веке в определенных интеллектуальных европейских кругах. Она на протяжении своего развития проходила различные стадии, меняла свой смысл. У коммунистов свое понимание равенства, у либералов — это, скажем, экономическое равенство стартовых позиций. Но в природе ничего равного не существует. Если две вещи равны, как писал Лейбниц, то это одна и та же вещь. Даже очень похожая вещь уже чем-то отлична.
Природа устроена таким образом, что все-таки волки едят зайцев, а не зайцы волков. Существует определенный динамический дисбаланс энергии, возможностей, агрессивных и миролюбивых факторов, которые на самом деле уравновешиваются лишь естественным многообразием.
Поэтому равенство всех народов, всех религий, всех государств, от крошечного до гигантского, — это совершенно утопическое, не соответствующее никакой объективной реальности представление. Поэтому, как бы народы ни были равны, есть народы, как вы выразились, ?более равные?. В этом нет ничего плохого, это естественный закон.
Другое дело, что, понимая приоритетное, стержневое и фундаментальное значение русского народа, великороссов особенно, и русского православия в евразийской конструкции, всегда подчеркивается необходимость самого деликатного учета и приема во внимание других этнических, конфессиональных и культурных аспектов. В этом отношении юкагиры, которых всего-то 120 человек, и татары, которых миллионы, или малороссы — все они в равной степени заслуживают внимания к специфике этнопсихологии, культуры, языка, традиций и т. д.
Евразийство — это открытая форма патриотической идеи. С самой стартовой черты, на доктринальном уровне мы подчеркиваем, что надо так интегрировать позитивные аспекты культур, этносов, религий, принадлежащих евразийскому пространству, чтобы не повредить и не потеснить, не нарушить их идентичность.
Евразийцы больше всех заинтересованы в развитии этой автохтонной идентичности. Даже в случае, когда численно, культурно и религиозно эти этносы и этнокультуры не равны стержневому великоросскому, православному народу. Но он отнюдь не должен с евразийской точки зрения брать в качестве своей главной формы исторического существования русификацию, колонизацию, империализм. Три момента, которые евразийство не приемлет.
В других аспектах с каждым народом должны быть свои дифференцированные отношения: с одними — более экономические, с другими — культурные, с третьими — межконфессиональные. Мы сторонники интеграции разных скоростей, разных модулей. Но эта интеграция должна происходить.
Нас часто критикуют ярые, оголтелые националисты, славянские расисты за то, что евразийство, дескать, размывает славянскую этноидентичность. Мы подвергаемся нападкам и со стороны многих православных фундаменталистов: вот вы идете навстречу исламу, иудаизму, буддизму. Хотя мы, основатели движения, сами серьезно верующие, православные, воцерковленные люди.
Тем не менее евразийство остается глубоко державной, государственной, патриотической идеологией. Несмотря на огромную критику с разных сторон, справа и слева, со стороны националистов и либеральных демократов, евразийство является единственно приемлемой, разумной и объективной, центристской моделью, которая на самом деле может выступить в качестве главной, объединяющей всех национальной идеи.
Есть понятие общности судьбы. С румынами, болгарами, сербами, украинцами и белорусами мы близки религиозно. С одной стороны, великороссы расово близки всем славянам, а с другой — тюркам. С кем-то у нас общность по территории, а с кем-то — по историческим аспектам. Кто-то просто стратегически по своим узкогосударственным и узконациональным соображениям заинтересован в альянсе с Россией. Такие страны, как Иран, Индия или Япония, заинтересованы в стратегическом альянсе с Россией. Они становятся в каком-то смысле внешними элементами евразийской идеологии. Я уж не говорю о странах СНГ: большинство стран таможенного союза рассматриваются в качестве элементов новой евразийской конфедерации.
— Как вы считаете, евразийство вернет обратно страны СНГ?
— Относительно интеграционных процессов у нас сходные позиции с Казахстаном, Белоруссией, Таджикистаном и Киргизстаном. Очень близка к нам Армения. Страны Таможенного союза фактически мыслят себя элементами новой евразийской общности. На подходе Грузия, которая все больше осознает сложность своего геополитического положения. Кстати, в маленькой Грузии моя книга? Основы геополитики?, переведенная на грузинский язык, разошлась тиражом, сопоставимым с российским, — 5 тысяч экземпляров. Очень силен интерес к евразийской геополитике на Украине. Хотя, пока ни в Украине, ни в Грузии, ни в Азербайджане они не являются доминирующими.
Интеграция в Евразийский союз будет происходить на разных скоростях. Но с Белоруссией мы просто одно, союзное, государство. На подходе Казахстан, где Нурсултан Назарбаев просто является флагманом евразийской интеграции. Конечно, маловероятно, что Прибалтика когда-нибудь вернется в наше пространство. Но они могли бы, скажем, занять нейтральную швейцарскую позицию и прекратить радикальное западничество, показательную и незавуалированную дискриминацию российского населения.
Так что в одном случае речь идет об интеграции, в другом — о стратегическом, геополитическом нейтралитете, в третьем — можно говорить об отношениях на экономическом ресурсном уровне, скажем, с Евросоюзом или Японией. Таким образом, евразийство — это некий инструментарий, некая операционная система, позволяющая действовать как внутри страны, в СНГ, так и в международном пространстве.
— А с точки зрения государственного образования чем является евразийское объединение: союз, конфедерация или что-то еще?
— Евразийство — это процесс, который начнется с постепенной дифференцированной интеграции различных стран СНГ, в первую очередь членов Таможенного союза, в некое подобие евразийской конфедерации с сохранением поначалу довольно мощной автономии и элементов суверенитета. Эта конфедерация может распространяться и вовне, включая все большее количество стран.
Если мы говорим о едином стратегическом союзе, то государственные атрибуты, например, того же Татарстана или Чечни, по большому счету не так принципиальны. Между прочим, евразийский подход снимает остроту с кавказской или чеченской проблемы. Потому что не будет никаких независимых государств, в том числе и России, которая также отказывается от атрибутики своей государственности. На самом деле Россия от этого только выигрывает, как, впрочем, и каждый участник процесса. Ни одно государство, вошедшее в Евросоюз, не потеряла своих атрибутов культуры, языка, автономии. Более того, во многих странах повысился жизненный уровень.
— Известна ли вам точка зрения и реакция первых лиц государства: как они относятся к идее евразийства?
— Когда президент утверждает, что Россия — это Евразия, евроазиатская страна, что Россия будет либо великой, либо никакой, когда Патриарх Всея Руси говорит о континенте России, также заимствуя один из ранних моих тезисов — политический, цивилизационный, — мы вправе сказать, что первые лица государства: и духовные, и президент, и председатель парламента — придерживаются евразийской позиции.
Она может выражаться по-разному. Не обязательно, что они являются как бы доктринальными адептами евразийства. Но это направление они, безусловно, разделяют.
Не случайно евразийство оказалось затребованным именно нынешним политическим руководством в нынешний политический момент. Оно дает непротиворечивую модель стратегического единства России, укрепления державности и государственности, без впадения в крайности национализма и урапатриотизма, которые неприемлемы и больше порождают, чем решают проблемы. На нынешнем этапе евразийство является максимально удобной политической философией власти.
— Что вас политически отличается от других партий и движений, какие из них могут рассматриваться в качестве союзников? Евразии?
— Наше движение складывалось по совершенно новому принципу. Мы — мировозренческое движение, и у нас сначала была философия, а потом политическое движение. Таких движений в стране больше нет. Большинство из них создано по конъюнктурным соображениям, являясь искусственным, функционерским. Даже КПРФ объединена не столько мировоззрением и ясным представлением о происходящем в мире, сколько инерцией, ностальгией по лучшим, на их взгляд, временам. Это партия консервативной инерции. Мировоззренческая составляющая КПРФ крайне размыта, неопределенна, и в принципе уже никого не интересует. Я уж не говорю про такие балаганные партии, как ЛДПР. Но вот правые — единственные, у которых есть минимальная какая-то экономическая логика. В этом смысле, по модели, мы ближе к ним.
У нас есть идея, которая преображается в политическое движение. Идея, выстраданная фактически вековым существованием. Основными источниками этого мировоззрения были и русские славянофилы, и народники, и правые, и левые патриоты…
Все это делает наше движение уникальным. Оно основывается на определенном историческом мировоззрении, которое политически еще никогда не участвовало в истории России. Поэтому нас не в чем упрекнуть. В отличие от коммунистов, у которых наряду с плюсами были и огромные минусы, мы не испытывали на прочность истории наш комплекс мировоззрения.
Наше движение не правое и не левое. Мы не приемлем идеи антлантизма, где утверждается, что Россия — это часть западного мира или должна быть маленькой региональной державой. Мы отличаемся от националистов, которые считают, что Россия должна быть националистическим государством с расовыми законами. У нас открытое, живое мировоззрение, отличающееся конкретной системой идентификационных признаков, чего не скажешь, например, об ОВР или? Единстве?. Никто не знает, какие у них взгляды на этнический, конфессиональный и даже экономический вопросы — вам будут говорить только общие фразы.
У нас же есть четкая система ответов, которая не усложнена схоластикой, мы не обращаемся ни к Марксу, ни к Ленину. Следовательно, ничего подобного в российской политике по большому счету нет.
Наличие колоссальной и неспровоцированной интеллектуальной и мировоззренческой энергии позволяет ожидать серьезных, в том числе и социально-политических результатов. Куда бы ни приехали, мы всегда можем предложить какие-то новые, конкретные вещи. Я являюсь основателем школы российской геополитики, и тем же губернаторам, с которыми мы встречаемся, очень интересно осуществить, скажем, геополитический аспект развития региона. Фонд экспертиз, который я возглавляю, получил очень много заказов. А это уже некий капитал движения. Мы уже сегодня можем разработать и предложить модель осуществления многих составляющих, не дожидаясь выборов в Думу или прихода к каким-либо политическим постам. Для нас есть огромное политическое поле конкретной деятельности.
Ведь в основном наши классические партии — наши классические партии — это чистая конъюнктура: пост, лоббизм и тихая смутная имитация мировоззрения. У нас же ясное, даже чрезмерно ясное, яркое мировоззрение, желание и возможность конкретно что-то делать.
Кто нам близок? Все те, кто по своим взглядам стоит за укрепление российской государственности, кто поддерживает президента, кто не придерживается крайних или экстремистских воззрений. В этом ключе мы готовы сотрудничать со всеми.
— Как вы относитесь к новому Закону о партиях?
— Конечно, хорошо, что партий будет меньше. Потому что большинство существуют только на бумаге. Даже думские — это конъюнктура предыдущего политического периода, дань формальной демократии. Поэтому укрупнение партий — положительный шаг: хочешь быть партией — собери столько-то людей и существуй спокойно.
Хотя вообще российская демократия по определению не может быть партийной. Приемлемая для нас демократия должна быть российской, евразийской, органической, иметь иные формы представительства. На партийной демократии англо-французского образца мир не кончается. Существуют другие модели.
Я сторонник демократии, но партийная демократия нам вредит. Как переходный период пусть будет закон о партиях. Но форма представительства должна быть более конкретной, приближенной к реальностям. Это может быть и какая-то земская форма или этническое представительство. Для евразийцев особенно важно, чтобы народы были представлены. Но это должны быть действительно уважаемые люди, а не человек из шоу-бизнеса, который поразбросал доллары и стал представлять Якутию.
Кстати, партийная демократия — тот же шоу-бизнес, но только в политике. Я уж не говорю про непристойное шоу Жириновского, аналога Бориса Моисеева в политическом пространстве. Это вообще просто позор.
— Любая новая партийная демократия думает, что она будет приличнее прежней.
— Ничего не будет. Будет такая же бездарная, неинтересная, искусственная. Мне представляется, что все это напоминает абортивный продукт. Рожденный ребенок — это органичное создание. Но если посмотрите на плод после аборта, то увидите нечто уродское. Вот партийная демократия в России — это продукт аборта, некое недосущество, выброс монстра вовне. И он никогда не станет младенцем. Его поспешили оттуда вытолкнуть, и вот он появился, такой Хакамада-Немцов-Жириновский-Зюганов.
Я считаю, что непристоен не только Жириновский, но и Зюганов. Его нельзя показывать по телевидению, публиковать его фотографии, потому что получится какое-то смакование неадекватности, неэстетичности. У политических деятелей лица должны все-таки соответствовать хотя бы минимальным параметрам симметрии. Ведь раньше в политике были хорошие, классические лица. Этот с бородой — консерватор, этот помоложе с широкой челюстью — скорее всего радикал или эсэр. У нас же просто паноптикум какой-то.
Я считаю, что у нас сама идея партийной демократии дала набор монстров, в том числе визуальных. Представительство в каком-то смысле требует и неких эстетических соответствий и критериев. К Немцову у меня нет никаких идеологических претензий — идеи у него здравые и патриотические, — но у него вид какого-то карточного шулера. Но Гайдар сослужил ему огромную, мне кажется, службу. Когда сравнили их портреты, конечно, Немцов оказался ближе к норме, но очень далеко, если сравнить его визуально с лицами представителей царского правительства или первых Дум. Положите рядом портрет Немцова — его бы в город не пустили, остановили бы на заставе.
Но все это пройдет. Закон о партиях хорош для того, чтобы отсеять мелочь. Ведь дальше за думскими партиями начинается просто сумасшедший дом: каждые три пенсионера или отставные чиновника считают своим долгом создать партию.
Поэтому Закон о партиях очень правильный, для того чтобы минимально нормализовать ситуацию, но дальше нужен будет следующий закон — об отмене партий, потому что никакой созидательной функции они не выполняют.
Беседовал Армен Гаспарян