15 (28) июня сербский народ отмечает трагическую и величественную дату — годовщину знаменитой Косовской битвы. В 1389 году православные балканские славяне во главе со святым благоверным князем Лазарем, встав на пути турецких полчищ, заслонили собой христианскую Европу и навеки покрыли неувядаемой славой сербское имя. Историки и по сей день спорят по поводу конкретных результатов сражения (как известно, после «победы» на Косово турки повернули назад, приостановив свое «победоносное» продвижение в глубь Балканского полуострова). Многие согласны с тем, что сам ход недавней военной кампании 1999 года удивительно напоминает события более чем 600-летней давности: та же нравственная сила и жертвенное мужество, как и во времена Милоша Обилича, — и черное предательство, трусливое малодушие новых Бранковичей (усугубленное на сей раз «внешним фактором» с неславянским лицом Черномырдина). Подобные метаисторические параллели на фоне пробужденного исторического сознания сербского общества позволяют сохранять надежду даже в нынешней, нелегкой, подчас унизительной ситуации…
Оккупация Косово и Метохии оставила тяжкую, незаживающую рану в душе сербского народа. Однако подобное уже было в истории. Сербы теряли и вновь возвращали Косово. Главное, они никогда не утрачивали его в своей национальной памяти. «Добро пожаловать на свет Божий, косовский мститель!» — приветствовали каждого новорожденного мальчика. В каждой сербской девочке видели будущую Косовскую девушку. Воспоминание о Косово было освященной болью. В сербском понимании гибель Царства Сербского на Косовом поле отнюдь не тождественна падению Византии. Как и Голгофа, Косово предполагало Воскресение.
Через призму косовской жертвы сербская традиция рассматривает всю сербскую историю. «Однажды утром я отправился в пустыню Иудейскую, — писал крупнейший сербский поэт ХХ века Йован Дучич (1871−1943 гг.), — по дороге я думал о том, что мой сербский народ по своему устроению духа и идеалам есть величайший христианин меж народами. Прежде всего он более чем кто-либо обожествил героизм и мученичество, один идеал — греческий, а другой — арийский, и оба — воплощенные в Христе…»
С той поры минуло не одно десятилетие. Иудейская пустыня разрослась до всепланетных размеров. Но Христова Сербия на гористых Балканах по-прежнему остается преградой на пути «тайны беззакония». Внутреннее сербское сопротивление «современному миру» служит наилучшим доказательством жизненной силы славянства, «самого стойкого побега и самой цветущей ветви великого индоевропейского древа». Диакон-словоблуд вещает о «Пекине — четвертом Риме» и «миссии православных китайцев», а серб продолжает помнить о синеокой и солнцеликой Европе, любимой дочери Христа (свт. Николай Сербский), о том, что за два тысячелетия христианства чистый пламень веры не знал более совершенного сосуда, чем безгранично преданный идее «золотой свободы» белый человек.
Метафора крови, освященной предсмертным мученичеством «ради завета нового», что станет продолжением знаменитого Косовского завета — как высшего национального воплощения наднациональной и вечной истины Нового завета Христова — красной нитью проходит сквозь все времена. Сербская кровь «входит в божественные токи, становясь святой, но не переставая быть сербской» (Желько Познанович). И спустя столетия хранит она державный дух Византии, а также тот «полярный свет», «сияние Севера», о котором писал Милош Црнянский (1893−1977 гг.). И серб чувствует это и гордится своим выбором.
