В ноябре 1908 года, после присуждения Нобелевской премии по медицине Илье Мечникову, «Петербургская газета» сообщила своим читателям о том, что выдающийся микробиолог — не первый российский нобелевский лауреат. Еще в 1902 году, писала газета, эту премию получил «наш маститый профессор права Ф.ЪФ. Мартенс и именно по разряду трудов в области сближения народов и осуществления идеи мира».
Увы, тщетно стали бы мы искать эту фамилию среди лауреатов премии Нобеля. Столичная газета ошиблась, выдав желаемое за действительное: самый яркий российский юрист-международник не был увенчан высокой наградой. Но он был ее достоин!
Федор Федорович Мартенс, как писали его современники, «не был ни знатного рода, ни богат по рождению и феи протекционизма не ворожили у его скромной колыбели». Он родился в небогатой семье в городе Пернове (ныне Пярну, Эстония). Рано потеряв родителей, воспитывался в доме родственников, фамилию которых и получил. Затем был определен в петербургский Сиротский дом при лютеранской церкви Св. Петра, оттуда попал в Петершуле, а потом и в Петербургский университет.
В школе он слыл историком и поэтом, но выбрал юридический факультет в надежде стать адвокатом или получить место чиновника в органах юстиции. Однако на факультете решили, что талантливому юноше больше пристало изучать науку межгосударственного общения, чему способствовало знание им языков, да и его приятные манеры. Кем-то из преподавателей были тогда произнесены слова, ставшие пророческими: «…оставайтесь на кафедре международного права, и у нас будет наш собственный Мартенс». Имелось в виду, что в Европе уже были известны немецкие юристы-международники Мартенсы, племянник и дядя…
«Наш собственный Мартенс» с лихвой оправдал чаяния преподавателей, к концу XIX века совершенно затмив однофамильцев. Он, по сути, создал в России науку международного права. Итогом первых десяти лет его преподавания стал выход капитального труда «Современное международное право цивилизованных народов», выдержавшего до революции пять изданий и переведенного на основные европейские языки, а в Азии — на японский и персидский. Этот учебник стал во всем мире настольной книгой дипломатов.
Но кафедра и стены ученого кабинета были тесны для Мартенса. Еще в пору написания магистерской диссертации он поступил на службу в МИД России. Первой заграничной командировкой Федора Федоровича стало участие в Брюссельской конференции 1874 года по кодификации правил и обычаев войны.
Эта конференция была созвана по инициативе русского правительства — можно сказать, с «подачи» самого Мартенса. Именно о такой конференции он писал военному министру Д.ЪА.ЪМилютину, а чуть позже его идея была обнародована в анонимной статье — стиль ее совпадает с письмом — «Санкт-Петербургских ведомостей» за 1873 год. Со страниц газеты впервые публично прозвучал призыв принять свод законов о войне и признать, что «война есть неизбежное зло, которое желательно сделать сколь возможно менее жестоким для человечества…»
К разочарованию русской делегации, здравый смысл в Брюсселе не возобладал. Лишь четверть века спустя, на Гаагской мирной конференции 1899 года, проект Брюссельской декларации был востребован. Почти в неизмененном виде он вошел в итоговый документ этой знаменитой конференции.
В общественных науках в отличие от естественных законы и открытия не принято называть именами авторов. Петербургский профессор является исключением из правила. Традиционно преамбула (вступление) Гаагской конференции именуется «Декларацией Мартенса», и текст ее с некоторыми правками воспроизведен во всех последующих мирных декларациях.
Именной характер носит и знаменитая «оговорка Мартенса». Суть ее в том, чтобы ограничить произвол военачальников в отношении гражданских лиц в тех случаях, которые еще не вполне определены нормами права. И в этом, и в других моментах — да и через всю деятельность Мартенса! — проходит тема уважения прав человеческой личности…
Ф. Ф. Мартенс обладал воистину мировым именем. Авторитет его был непререкаем. Иностранные государства считали за честь пригласить Мартенса в качестве посредника в международных спорах. После одного из подобных заседаний репортер лондонской газеты «Дейли Ньюс» назвал Федора Федоровича «главным судьей христианского мира».
Именно к Мартенсу обратился американский магнат Эндрю Карнеги с просьбой подсказать, во что ему вложить крупную сумму денег, чтобы они послужили идее мира. Мартенс посоветовал вложить капитал в строительство в Гааге Дворца мира. Здание дворца было открыто в 1913 году, уже после смерти Федора Федоровича…
Разносторонняя деятельность Ф. Ф. Мартенса заставила общественность заговорить о нем, как о претенденте на получение Нобелевской премии мира. Увы, экспертная комиссия Нобелевского комитета забаллотировала его кандидатуру. Оппоненты Мартенса посчитали, что, борясь за «цивилизованное» ведение войн, он не выступает против войны как таковой. Вмешалась в дело и политика. За границей решили, что Россия, опираясь на мнения профессора, может активизировать борьбу за влияние в мире, в том числе и с помощью военной силы.
Что ж, отсутствие Нобелевской премии не слишком огорчило профессора. Его по-прежнему радовали друзья и родные, у него была любимая работа и уютный дом — квартира в знаменитом «доме с грифонами» на углу Моховой и Пантелеймоновской (ныне ул. Пестеля), где он прожил последнюю треть своей жизни.
Несмотря на то, что его все чаще беспокоило здоровье, в 65 лет он казался крепким мужчиной и продолжал удивлять победами в лаун-теннис над молодыми соперниками. Смерть его стала полной неожиданностью.
Он скончался от разрыва сердца летней ночью, на одной из станций Балтийской железной дороги. Тело его было перевезено в столицу, затем состоялась панихида в Казанском соборе — по православному обряду, а потом еще одна — в Петрикирхе, по лютеранскому. Похоронили Мартенса на Волковском лютеранском кладбище.
Вышедший три года назад путеводитель по этому кладбищу указывает, что могилу Мартенса следует искать в глубине погоста — у пересечения Липовой и Канавной дорожек. Там, как сообщает справочник, стояло достаточно скромное каменное надгробие. Такое же надгробие находилось на соседней могиле супруги юриста. Увы, сейчас надгробие ученого уничтожено, а захоронение его жены приведено в ужасающий вид…
Когда-то, после смерти юриста, автор некролога с грустью писал: «Недостаточно оцененный в своей стране прожил и умер Мартенс, но… нельзя сомневаться, что историческая перспектива восстановит в памяти потомства чистый и светлый облик этого великого работника на пользу человечества».
Выходит, он ошибся.
