Казалось, что может быть общего у большевиков, яростно отрицавших религию, и у православных монархистов, столь же яростно защищавших православие, причем именно в его фундаменталистском, «черносотенном» понимании? Обычно противостояние коммунистов и монархистов представляется в виде натиска красной лавы на черную скалу — суровой, беспощадной, почти эсхатологической схваткой двух миров, двух Россий. В общем-то оно таковым и являлось: во время красного террора чекисты расстреливали монархистов почти поголовно по захваченным спискам черносотенных организаций. С другой стороны, большинство эмигрантов-монархистов твердо определяло свою позицию: «Хоть с чертом, но против большевиков!» С этим определением они и пошли предлагать услуги гитлеровским оккупационным войскам, очень часто не заблуждаясь по поводу их истинных намерений.
В общем-то, все так, но есть здесь такие частности, которые существенно усложняют всю картину. Вот несколько фактов.
Наиболее показательный случай — Александр Иванович Дубровин, основатель Союза русского народа (СРН) — самой массовой и влиятельной монархической организации. Указанный деятель всегда являл собой образец завзятого реакционера. Так, во время первой российской революции он предложил правительству подавить волнения в столице, вооружив 20-тысячный корпус добровольцев из числа старообрядцев. Дубровин резко отрицательно относился к любой форме думского «парламентаризма», тогда как большинство праворадикалов в принципе смирились с Думой. Он же ожесточенно критиковал столыпинскую аграрную реформу. После Февраля Дубровину каким-то чудом удалось избежать закрытия своей газеты «Гроза» (все крайне правые газеты были запрещены), которая на удивление всем энергично поддержала октябрьский переворот: «Большевики одержали верх: слуга англичан и банкиров Керенский, нагло захвативший звание Верховного главнокомандующего и министра-председателя Русского Царства, метлой вышвырнут из Зимнего дворца, где опоганил своим присутствием покои царя-миротворца Александра III. Днем 25 октября большевики объединили вокруг себя все полки, отказавшиеся повиноваться правительству предателей…» Чуть позже «Гроза» уверяла: «Порядок в Петрограде за 8 дней правления большевиков прекрасный: ни грабежей, ни насилий!»
Некоторые монархисты пошли на службу к большевикам. Эскиз буденовки нарисовал для Красной Армии один из основателей Русского собрания Виктор Васнецов. Сотрудничали с большевиками и другие бывшие члены Русского собрания: Николай Рерих и инженер Константин Величко. Активный член СРН, секретарь министра юстиции консерватора Ивана Щегловитова Алексей Колесов оказался единственным чиновником соответствующего министерства, который сразу и безоговорочно перешел на сторону советской власти. Выдающийся правый публицист Москвич стал руководящим работником ТАСС и одним из ведущих журналистов газеты «Известия». А его коллега и единомышленник Евгений Братин одно время служил заместителем председателя Харьковской ВЧК. Бывший товарищ председателя СРН Александр Соболевский стал действительным членом АН СССР. В сборнике другого основателя Русского собрания Бориса Никольского впервые опубликовал свои стихи Александр Блок. Кроме того, отец Блока возглавлял варшавское отделение СРН, а сам поэт был женат на дочери другого лидера Русского собрания — химика Дмитрия Менделеева. Может, поэтому в стихах поэта странным образом уживается большевизм и православие: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем/ Мировой пожар в крови — Господи, благослови!».
Монархическая общественность при всем своем отрицательном отношении к большевизму с восторгом встретила весть о разгоне ненавистной «учредилки», которая виделась им едва ли не главным символом «западной буржуазной пошлости». Настроения преобладали такие: «Большевиков надо всех повесить, но одновременно поставить им памятник — за учредилку».
Такая вот «странная» любовь… Но ведь и ненависть тоже имела свои «странности». Читая монархические газеты и брошюры, напечатанные задолго до Октября, невольно поражаешься иррационализму неприятия марксизма. Марксистам посвящено две трети всей критики, предназначенной для противников монархии. А ведь они были не единственным социалистическим течением в дореволюционной России. Не меньшей, но, может быть, даже и большей популярностью пользовались эсеры. Значительное влияние на левое движение оказывали различные анархические группы, а самое главное — смертельный удар русской монархии нанесли именно либералы, которые и пришли к власти в ходе февральского переворота. Большевики же были совершенно не готовы к революции. В эмиграции Ленин с горечью предположил, что вряд ли он доживет до падения самодержавия. К революции, впрочем, не были готовы и другие левые. Эсер Владимир Зензинов вспоминает, что когда в Петрограде начались волнения, лидеры левых партий поначалу решили, что правительство организовало грандиозную провокацию с целью полной расправы над революционерами.
По всему получается, что прагматических мотивов для столь жаркой ненависти к большевикам у монархистов не было. (Кстати, в советской историографии монархисты всегда изображались наиболее вредоносной силой, хотя основную угрозу советской власти представляло Белое движение, разворачивавшееся под флагом умеренного национал-либерализма кадетского образца.)
Очевидно, православные фундаменталисты увидели в большевизме нечто родное, но искаженное и отчужденное. Они восприняли его (по большей части бессознательно) как некую пародию, но не комическую, а трагическую, кровавую, ведущую к страшной, эсхатологической развязке. И в то же время родное всегда остается родным: чувство узнавания вызывает невольную симпатию, которая может перерасти и в любовь — примеры приведены.
Монархисты узнали в большевиках пусть искаженную, но все же реально существующую религиозность, проявившуюся в их бешеном социальном радикализме.
Очень многие считают христианство неким религиозно-этическим учением. Однако это не так. Христианство — бескомпромиссное учение о соединении с Богом, возможное только в результате беспрекословного принятия заветов Христа. Многие, казалось бы, привычные высказывания Христа способны шокировать при более внимательном прочтении. Например: «Если, кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а при том и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником». Православные богословы поясняют, что здесь имеется в виду не ненависть как таковая, а отречение от родных в случае, если они препятствуют исповеданию истинной веры, однако радикализм все же налицо.
Христос вел себя не как современный слащавый и политкорректный проповедник, при необходимости Он мог и побить бизнесменов в храме. А через четыре века св. Иоанн Златоуст посоветует христианам: «Если ты увидишь, что кто-нибудь на улице или на площади хулит Бога, подойди и сделай ему внушение. Если нужно будет ударить его — не останавливайся… Если повлекут тебя в суд, иди и смело скажи, что он похулил Царя ангелов, и если следует наказывать хулящих царя земного, то тем более оскорбляющих Бога. Пусть узнают распутники и развратники, что они должны бояться рабов Божиих». Примерно тогда же столь почитаемый христианами св. Николай Чудотворец ударит по лицу еретика Ария. Весьма показательно и то, как была проведена христианизация Европы. Наряду с проповедью (Крест) не менее активную роль играли и карательные рейды дружинников (Меч), крушащих языческие капища. Чем не революция?
Конечно, я вовсе не собираюсь ставить знак равенства между христианским и большевистским радикализмом. Первый гораздо более мистичен и не от мира сего. Второй более погружен в социальные проблемы и готов к абсолютизации террора. Но все же нельзя не видеть разительного сходства в душевном настрое и стиле жизни. Этого достаточно, чтобы любить и ненавидеть иррационально, порой оправдывая и любовь, и ненависть якобы соображениями политического прагматизма.
Красное и черное никогда не сольются. Но они могут взять друг от друга что-то общее. Русская история знает один такой пример: младороссы в консервативно-монархической эмиграции 20−30-х гг. (лидер — Александр Казем-Бек). Они первыми попытались использовать радикализм большевиков в целях православного традиционализма. Суть их идеологии составлял, если можно так выразиться, «воинствующий идеализм». Они жестко и непримиримо выступали за общественный порядок, устанавливающий безусловный примат духовного над материальным. Ими даже был выдвинут лозунг «мировой революции Духа», которую должна была осуществить посткоммунистическая Россия. При этом они не считали необходимым ликвидацию большевизма, а выступали за его доведение до целей, «прямо противоположных изначальным замыслам самих большевиков».
По мнению младороссов, большевизм, радикально сокрушивший «ветхий, буржуазный» строй, несмотря на свой материализм, пробудил могучую духовную энергию и создал когорту «новых людей», живущих во имя героических, духовных (почти религиозных) ценностей. Эти люди — летчики, полярники, бойцы и командиры РККА, стахановцы — противопоставлялись марксизму и провозглашались движущей силой «второй революции», национальной, которая органически дополнит первую — социальную. Себя младороссы предлагали в качестве эмигрантского резерва национал-революционных кадров, в связи с чем использовали такое самоназвание, как «вторая советская партия». Новая Россия виделась младороссам в качестве мощного имперского государства, управляемого религиозно-политическим орденом и ставящим перед собой мессианские цели установления мировой гармонии, основанной на преобладании Духа.
«Нашей России, — утверждал лидер движения Александр Львович Казем-Бек, — будет принадлежать первое место в ряду держав, на которых ляжет ответственность за… утверждение нового, вселенского равновесия, за осуществление мировой справедливости, за создание мировой гармонии на месте мирового хаоса…» По мнению младоросского идеолога Дмитрия Городенского, Россия призвана «дать пример другим, создав социальную справедливость, а следовательно, и духовное равновесие и материальное благосостояние прежде всего у себя, а затем уже со всем спокойствием, отсюда вытекающим… распространять свой идеал».
Но несмотря на национальную революцию, новая православная монархия не отказалась бы от советизма: младороссы выразили свой политический идеал так: «Царь и Советы».
Воистину от любви до ненависти — один шаг.
