О. Иоанн, попмеханика

Месяц назад по городу прошел оглушительный слух: Охлобыстин в Ташкенте. С чего вдруг, да и ради чего, собственно? Одни говорили, что он приехал сюда инкогнито, живет у друзей и в свет не выходит. По другим слухам, снимается в сногсшибательном совместном российско-узбекском проекте. И то и другое оказалось неверным. Популярный, ставший давно уже культовым московский актер, кинодраматург и режиссер приехал в Ташкент со своей многочисленной семьей, чтобы здесь принять сан священника!.. Известие, прямо скажем, шокирующее. Снявшийся год назад в нашумевшей картине? Восемь с половиной долларов? и блестяще сыгравший в ней богемного запойного клипмейкера, Иван Охлобыстин оставляет мирскую жизнь, чтобы целиком и полностью посвятить себя Богу… Наш корреспондент Сид Янышев встретился с отцом Иоанном, что называется, в нерабочей обстановке.

?Мое любимое питье — афонский чай (две трети кагора и одна треть кипятка).
Не помню, кто назвал его? напитком усталых авантюристов и неискренних женщин?.
Его пьют монахи, чтобы поддерживать силы во время длительных служб?.
Одно из? откровений? отца Иоанна

— В одном из интервью ваша супруга сказала, что вы вынуждены сниматься или снимать картины ради заработка. Что, действительно исключительно ради заработка или момент творчества или творческого самоудовлетворения все-таки присутствует?
— Тут вот в чем дело. Я ж учился во ВГИКе, и у меня много друзей, которые снимают кино. Так вот одно время это был самый легкий способ заработать деньги, во-первых. А во-вторых, те же друзья в поисках чего-то недорогого, но оригинального звали меня сниматься, дескать, давай по-дружески помоги нам. И я зачастую соглашался. А ради честолюбия или творческой реализации — никогда.
— Между тем в фильме? Восемь с половиной долларов? вы снялись, уже будучи известным и знаменитым…
— С фильмом? Восемь с половиной долларов? вышла вот какая история. Режиссер Гриша Константинопольский предложил мне написать сценарий, а меня уже не интересовала жизнь шоу-бизнеса, и я отказался. Затем он стал уговаривать меня сняться в этом фильме. Я опять же отказался, потому что мне не понравился его сценарий. А моим светским наставником был Ролан Быков — человек во всех отношениях талантливый. Фильм-то давно затевался, тогда Ролан Анатольевич еще жив был. Так вот он стал буквально требовать, чтобы я снялся в этой картине. Я не мог ему отказать, так как был многим ему обязан — не финансово, конечно, а чисто по-человечески. Но все равно я придумывал всевозможные способы, как уклониться от съемок. Посоветовался со своим духовным наставником, который мне и говорит, мол, назначь такую цену, которая близка к абсурдной. Тогда я согласился, но с условием — 500 долларов в день. На тот момент это были совершенно дикие деньги. Те, кто меня приглашал, ?почесали репу? и вдруг согласились. Снимался я очень долго: периодически у продюсеров кончались деньги, кто-то уходил в запой и так далее.
— Вы снимали, снимались, параллельно, скажем так, серьезно работая над собой как над человеком церкви?
— Религией я занялся давно, еще в девятом классе крестился. Потом меня мотало из стороны в сторону, а лет в 25 — 26 я уже решил, что пора реализовываться на полную катушку, и серьезно занялся, как вы говорите, работой над собой.
— Кстати, никто толком не знает страниц вашей биографии: откуда вы, как начинали, и все остальное…
— Родился я в семье военного врача. У моей мамы схватки начались во время показа фильма Тати? Веселенькое воскресенье?. До пятого класса я жил в деревне, а затем переехал в Москву, где и доучивался. Поступил во ВГИК, затем ушел в армию, по возвращении снова учился во ВГИКе. Кино я начал снимать, особо ни о чем не заботясь, то есть не думая, как это будет выглядеть с точки зрения комсомола, в кругу эстетов высоколобых. Наверное, поэтому все было хорошо и легко — я не был зажат в какие-то рамки и делал то, что хотел. Но когда я снял картину? Арбитр?, то вдруг пришел к убеждению, что не нашел той темы, за которую готов получить инсульт. В принципе его можно было получить, если бы тема была стоящая. Но такой темы не было — любая была в границах реального мира и мало меня интересовала. Я не хотел себя тешить высокохудожественными иллюзиями и поэтому стал работать как сценарист. Писалось всегда, слава богу, легко. Я написал несколько пьес для МХАТа, в Германии шел спектакль по моей пьесе? Нерон?. Затем я понял, что мне легче писать что-то безусловное, и я ушел в публицистику с художественным вымыслом. Работал в журнале? Столица?, писал в несколько изданий, в том числе в? Совершенно секретно?, вел колонку в? Известиях?, сделал несколько передач для французского телевидения…
— Вы владеете языками?..
— Нет… Видите ли, я прагматик по натуре. Языки мне давались легко, и я, чтоб не терять время, решил для себя, что если я буду богатым, то куплю себе переводчика, который будет мне переводить хоть с кельтского диалекта, а если я буду бедным, то зачем мне нужны английский или французский языки? Я приехал в Америку на фестиваль, потом остался у друзей в Нью-Йорке на стройке поработать. Так вот уже через неделю я очень хорошо понимал, о чем говорят, потому что у народа с богом Микки-Маусом язык простой, как спички. У них деепричастных оборотов нет, а если есть, то на уровне патологии — хаудуюду да хаудуюду! В общем, лингвистический детский сад. Китайским никогда не занимался, хотя, думаю, на его изучение мне потребовался бы месяц, наверное. Потому что, общаясь с людьми, я быстро осваиваюсь.
— Если вернуться к вопросу о религии в отношении к искусству, я слышал, не знаю, соответствует ли это действительности, что православие отрицает искусство как таковое, особенно актерство, лицедейство, как дублирование реального, подлинного.
— Тут очень тонкие грани. Один мой друг, священник, любит по этому поводу вспоминать Гете: ?Бог — в мелочах, а дьявол — в крайностях?. Отрицание театра в православной церкви ведет свое начало с проповеди Иоанна Златоуста о театре. Но нельзя забывать, что Иоанн Златоуст жил во времена, когда на сцене шли дионистические действия, в которых, простите, козла могли изнасиловать или реально зарезать раба, то есть пролить кровь, чтобы развеселить публику. Искусство как таковое и культура — две разные вещи. Искусство — это способ, умение продать пепси-колу, то есть искусить человека, протежировать продукты в массы. А творчество — это возможность постижения окружающего мира, то есть некая интровертная вещь. Не экстравертная, когда все наружу, а интровертная — через себя пропустить. Сейчас театр представляет из себя более цивильное зрелище, нежели телевидение, шоу-бизнес и все остальное. Очень сложно обо всем этом судить. А в принципе актеры, работающие в театре, зачастую подчиняются тотальному лицедейству и начинают играть не только в театре, но и в быту. Потом, для взрослого мужчины быть артистом не очень серьезно. Может быть, у меня извращенные понятия, не знаю. Мазаться гримом, пудрой, играть зайчиков, Елки проводить… С одной стороны, это вполне достойно, если человек невероятного таланта и только этим и может заниматься. Но 90 процентов из их числа просто работать не хотят.
— Вот вы сказали, что искусство и культура — разные вещи. С искусством разобрались. А что такое культура?
— Культура — это возможность осмысления… Предположим, из земли бьет грязный родник, но если его обнести, сделать колодец, то он будет чистый. Основная задача православной, да и вообще христианской церкви, — создать христианскую культуру. Две тысячи лет мы создаем эту культуру, и до сих пор она еще не создана. Есть такой философ Ильин. Он очень много об этом говорил. Люди, отрицающие возможность создания культурного общества, отрицают догматический принцип о том, что Бог возлюбил свой мир настолько, что послал своего единородного сына спасти его. То есть отрицающие мир отрицают не мир, а Бога, его творения. Они не способны восхищаться. Восхищаться — это значит восхищать дух, возносить его. Можно восхищаться любовью, звездами, благородными стремлениями человечества. И потом, если анализировать жестко, невозможно полновесно ответить на этот вопрос, потому что если бы, к примеру, марсианин сверху понаблюдал за нами, то, исходя из того, что у нас две руки, две ноги, два глаза, он сделал бы вывод, что у нас два сердца. Но у нас одно сердце. И если проанализировать сектантские образования, учения, то можно будет подумать, что у нас два сердца. То есть они голословны. И основываясь на авторитете какого-нибудь учителя, типа Баи-бубу или Раджниша, люди его глазами смотрят на мир. Христианство дает человеку единую догматику, платформу, с которой он смотрит на мир своими глазами. То есть эта платформа очень подвижна, порой нелогична, как и жизнь порой нелогична, она строго субординирована, как и сама жизнь субординирована.
— Давайте подытожим. Что такое религия, с вашей точки зрения?
— Если говорить простыми словами, религия как таковая — это возможность человека поставить себе конечную цель. То есть если человек определяет себе точку отсчета и ставит конечную цель, то движется планомерно, не уподобляясь щепке в потоке реки. Он куда-то плывет, может быть против течения, но к своей цели. Причем, как правило, путь к этой цели бесконечен. С одной стороны, есть поток с той же щепкой, а с другой стороны — осмысленная цель, и человек в конце концов превращает в эту цель саму жизнь. Он учится жить — здесь и сейчас. Религия — это возможность научиться жить здесь и сейчас в гармонии с Богом, а Бог есть свет — от травы до неба. В принципе это очень сложный вопрос, можно сказать много витиеватых фраз по этому поводу. Вот это осмысленное движение куда-то вперед приносит внутренний покой и комфорт. На самом деле в какой-то момент начинаешь получать удовольствие от того, что просто живешь. Не куда-то бежишь, живешь не от обеда до обеда, не от получки до получки, не от женитьбы до женитьбы, а просто живешь — здесь и сейчас.
— Сейчас, уходя, как говорится, с головой в духовный мир, вы полностью оставляете мирскую жизнь?
— Опять же целиком отказаться от творчества я не могу. Однозначно, лицедейством я заниматься не буду. Мне это никогда не нравилось, признаться. Я человек не честолюбивый. А для того чтобы быть мегапопулярным, нужно иметь шесть? мерседесов?, двадцать человек охраны и восемь гектаров земли в каждой республике, чтобы приехать и сидеть спокойно. Я смотрю на этих рок-певцов: охота была им за такие деньги так себе жизнь ломать! Сценарии писать… Если это будет с благочестивыми помыслами, то почему бы и нет. Самые лучшие фильмы по определению благочестивые. Еще Шекспир выделил 12 сюжетов: любовь, преданность, разлука, ревность, предательство и так далее. Основная задача опять же культуры, в частности сценарной, носит все-таки в себе, как ни странно, педагогический характер. Все-таки мы ставим себе какие-то образцы нереалистичные. Реализм интересен, но это увлечение на два-три года. Много разных мастеров появляется, которые пытаются мило и реалистично реализовать в кино свои замыслы. Да, это оригинально, им хлопают наркозависимые эстеты, а потом они тонут в энциклопедиях по киноискусству. А народ их не смотрит. Глас народа — глас Божий. А простые картины, как? Три тополя на Плющихе? или? Вокзал для двоих?, истории разведенных женщин и одиноких мужчин — вечны. История про Ромео и Джульетту вечна. ?Титаник? — замечательная история, абсолютно христианский фильм. Есть даже работа по этому поводу диакона Андрея Кураева? Христианское содержание фильма? Титаник?. Так уж получилось, что большие темы несут в себе педагогический уклон и ясный вывод, а это соответствует всей нашей догматике.
— Иван, столько лет отданы лицедейству -и вдруг столь убежденное православие. Не есть ли это очередная роль, с той лишь разницей, что не на месяц, а длиною в жизнь?
— Не знаю… Мне сложно проанализировать. Я долго думал, соответствую ли я вообще статусу священника. Самостоятельно никогда этот вопрос не решишь. Тогда я подошел с другой стороны: а вообще кто-нибудь соответствует? Если человек говорит, что он достоин быть священником, то он либо сумасшедший, психопат, либо очень подозрительный, нехороший человек. За всю историю были, может, один-два человека, которые могли так сказать. Это были пророки. Роль длиною в жизнь?.. Не знаю… Я чувствую себя комфортно, я устаю. Многие вещи меня раздражают… Когда учишься, делаешь много ошибок — тебя пресекают. Сама дисциплина литургика, богослужение, очень сложная, очень много нюансов, где-то очень сильно себя ограничиваешь. Но все равно я себя чувствую гораздо комфортнее, чем в Доме кино, в редакции или на съемочной площадке, где опять-таки уместно сравнение с щепкой…
— Хорошо, тогда почему именно православие? Ведь Бог един, и лишь пути к нему разные — католичество, православие, мусульманство, буддизм, различные секты и так далее. Зачем обязательно выбирать какого-либо посредника на пути к Богу? Неужели так необходимо придерживаться какой-то определенной религии?
— Это опять-таки очень сложный вопрос. Да, Бог един. Как говорил Христос, каждому по вере его. Тоже верно. Но странно было бы предположить, что ты родишь ребенка, вынесешь его на улицу и положишь на землю, когда он ни говорить, ни ходить, ни покупать себе биг-маги или кукурузу воздушную не может. То есть ты должен провести с ним вместе какой-то период, чтобы научить его, как действовать, а дальше он начинает действовать сам. Примерно так же обстоит дело и с церковной доктриной. Она тебя учит. Например, молитва. Вначале человек, пока не умеет молиться, молится своими словами. Потом он реально осознает, что молиться своими словами — это абсурд, потому что Бог лучше него знает, что ему надо. Иной раз человек просит то, что ему не нужно, чаще всего, кстати. В конце концов он приходит к традиционной молитве, то, что написали люди святые, причем в ее изложении на сакральном языке. У каждого народа свой сакральный язык. Православные сирийцы молятся на арабском, китайцы — на китайском, употребляя вместо? хлеб наш насущный? ?рис наш насущный?, потому что у них рис и хлеб — одно и то же. Главное, формула исповедования — чего хочет человек. Но идеальный тип молитвы — безмолвная молитва. Когда человек — весь молитва. Он превращается в ангела. Ему ни от кого ничего не надо, но в то же время все от него чего-то хотят. Он себя ощущает солнцем…
— Если я правильно понял, религия — это школа на пути к Богу, как начальный этап?..
— Но этот начальный этап, как правило, длится всю жизнь. Очень редко он заканчивается еще при жизни, разве что у святых — детей света, которые при жизни превращаются в свет. Не смотрят на него, а сами излучают свет, трансформируют его. Что же касается выбора той или иной конфессии, то в первую очередь для этого надо знать свою территориальную, то есть естественную, этническую религию. Если отталкиваться от нее, то она так или иначе приведет к познанию всех остальных, потому что они перекликаются друг с другом. Например, у христианства, иудаизма и мусульманства одни корни. Если человек будет разбираться дальше, то рано или поздно к нему придет понимание, для чего ему нужна религия. Для того, чтоб стать начальником? Для того, чтоб иметь тысячу жен? Для того, чтобы быть независимым?.. И уже выбрав, что ему нужно, он выберет себе религию. Однажды я поехал отпевать одну женщину, поехал очень далеко — район называется Сергели. По дороге ее родственники тоже философствовали на тему, что Бог един и, дескать, какая разница в церквях… Я говорю: а что вы к нам приехали? Надо было в мечеть — она ближе! То есть у каждого человека есть внутреннее ощущение правды. Христиане слишком хорошо знают, что такое совершенство. Из-за этого они так много каются, сетуют, держат посты, укоряют себя, потому что они понимают, что такое совершенство, что хорошо, что плохо, что правильно, а что нет. Мы можем сами себя обманывать, но черное от белого отличаем очень хорошо — уже по внутренней нашей логике.
— Как вы оказались в Ташкенте? Почему именно Ташкент?
— Я в принципе сотрудник патриархии, вел на ТВ передачу? Канон?, лет пять был пономарем, то есть помощником священника. Потом меня пригласили работать в молодежный отдел Московской патриархии. Прошло какое-то время, и у меня появились очень хорошие знакомые. Есть такой крупный среднеазиатский бизнесмен Василий Толстунов. Так вот мы с ним как-то очень душевно сдружились. Вообще, честно говоря, в Москве мне всегда больше нравились приезжие люди. Москва уже очень давно не город — это оптовый рынок с привнесенной извне культурой. Люди самобытные мне всегда больше нравились. Не те, которые уже абсолютно ассимилировались, превратились просто в торгашей, в пиарщиков, журналистов, голых без этноса. А я всегда дружил с казахами, узбеками, киргизами. В честь моего бишкекского друга Василия Толстунова я назвал недавно родившегося сына. Вообще мне очень нравится Василий Великий — один из апологетов, главных богословов. Я второго сына хочу назвать Григорием, а третьего — Иоанном, потому что это была такая троица, как их называют, великие каппадокийцы — Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст…
— То есть вы уверены, что они обязательно будут?..
— Обязательно!
— У вас уже четверо детей — три дочери, а теперь вот сын. В перспективе вы хотели бы иметь шестерых детей, получается?
— В идеале мы бы хотели больше, потому что еще сына Гавриила хотим…
— Так что Ташкент?..
— И вот Василий познакомил меня со своим крестным отцом. Это владыка Владимир, архиепископ Среднеазиатский и Ташкентский, он возглавляет церкви четырех республик: Киргизии, Туркмении, Таджикистана и Узбекистана. Дивный человек, верный христианин и гениальный историк. Когда-то, в миру, он был Василием (кстати, опять Василий). Мало того, он в Москве был моим соседом. Дело в том, что у всех высших чинов церкви в Москве есть по квартире, чтобы было где останавливаться, когда они приезжают на съезды (у нас называются соборы) или по иной нужде. В общем, замечателен и самобытен он еще и тем, что много и крайне интересно пишет, никогда не стесняясь собственных версий, отстаивая их. Мне всегда в людях нравилось трудолюбие — это очень важный параметр в оценке людей. Как пишется сценарий? Садишься и первые десять страниц заставляешь себя, маешься. Потом, как радиоприемник, настраиваешься на определенную волну — и пошло-поехало. А первые десять страниц потом заново переписываешь. Трудолюбие важно в любом деле. Так вот владыка Владимир в быту оказался таким же самобытным человеком — и скромным, и властным, удивительно простым и невероятно мудрым. Так вот мы с ним долго общались. У него заболел водитель, и я везде возил его — для меня это была большая честь. Как-то он мне и говорит, мол, тебе уже 34 года, пора реализовывать себя в полную силу, дескать, приезжай в Ташкент, будем тебя рукополагать священником. Я подумал, почему бы и нет. На самом деле я же к этому шел всю свою жизнь и в церкви всегда чувствовал себя комфортно. Это — мое, реально мое. Денег толком не заработаешь, но и с голоду не умрешь. У меня большая семья — церковь всегда хорошо содержала семью, поскольку в церкви определяются довольно чистые взаимоотношения. Далее, любое движение и действие осмысленно, всему можно дать оценку, то есть нет хаоса. То есть при всей своей подвижности христианство следует за жизнью, оно делает эту жизнь. Есть какая-то стабильность. Плюс есть творчество, которое идет параллельно, не пересекаясь. Творчество опять же таки интровертное. По внешним проявлениям я экстраверт, то есть шумный, хохотун, могу выкидывать парадоксальные штуки в зависимости от ситуации, конечно, если это не в ущерб окружающим. Но по большому счету мечта последних лет — это возможность сосредоточиться, подумать. Очевидно, отчасти это желание связано с возрастом. Всю жизнь я прожил в шумном городе, я дитя бетона. Мне всегда не хватало тишины. Не знаю, смог бы я долго находиться в тишине, если, предположим, оказался в пустыне. Наверное, я бы привык, поскольку смог привыкнуть к шуму. Внутреннего сосредоточения мне всегда не хватало, меня всегда дергали в разные стороны. И вот через неделю после того разговора я приехал сюда. Через четыре дня рукоположился во диаконы — дисциплину диаконского служения я знал, — и 4 марта я стал священником. Должен сказать, у православной церкви гигантский опыт служения. Меня всегда изумляло, как секты с десятилетней историей пытаются дать ответы на все вопросы. В то время как церкви с тысячелетними историями отчасти ответов на эти вопросы не дают, оставляя это право за людьми, потому что они слишком хорошо знают цену человеческой свободы. Существует очень много нюансов, и нужно учиться быть мобильным, подвижным.
Да, так вот о Ташкенте. Моя мама была здесь в 80-х годах. Так она рассказывала — замечательный край, ну просто рай. Я тоже по приезде в этом убедился: люди замечательные, причем все, любых национальностей. Есть, конечно, свои заморочки, но они больше носят пикантный характер. У нас на рынках отношения просты: вопрос — ответ. Здесь это целая культура взаимоотношений — главное не деньги, а пообщаться. Потом, патологическая жуликоватость — она тоже носит не алчный характер, а скорее несет в себе, я бы сказал, культуру собственного промоушна, причем не всегда на пользу продавцу — он может иногда себя обмануть! Так вот, благодатнейший край! Немножко картинку портят талибы на границе… Я на месте узбеков оградился бы по периметру границы лазерными пушками и никого бы вообще не пускал! Здесь по большому счету комфортно. Узбекам не нужны начальники — они сами по себе начальники! Узбекистан должен остаться чистой республикой, чистым народом и никого не пускать, чтобы на голову им никто не сел — ни с той, ни с другой стороны. Абсолютно самобытная нация, даже при том, что она смешанная. Душевный народ, глубокий, преданный, очень творческий! Даже на уровне рынка — творчество, не просто так!
— А теперь, если можно коротко: у вас есть какой-то жизненный принцип, один на все случаи жизни?
— Не знаю… Сложно… Знаешь, врать не хочется. Можно было бы сказать что-нибудь яркое и оригинальное, но это не было бы правдой. На каждый день — свой принцип. А общего принципа не выведешь. Жизнь подвижна, она не бывает в единой форме: мы рождаемся младенцами, а умираем стариками…