Во что верим? — вопрос в пору, когда свершается «солнцеворот» и начинается трудная пора выздоровления, главнейший. По вере воздастся. Как сложить беспокойные векторы миллионов наших душ в единую светлую силу? Где наше будущее?
«За Бога, царя и отечество!» С Православием стали мы Россией. Стержневая идея докоммунистической России — когда в паспорте указывалась не национальность, а принадлежность вере: православной, иудейской, мусульманской. И именно здесь проходили имперские трещины размежевания.
Коммунизм, притязая на ранг единой веры, отменил православных, иудеев, мусульман, всех загребая в свои объятья. «У меня нет национальности, — с чистым сердцем говаривали армяне, азербайджанцы или чеченцы, обитавшие в материковой России, — я советский человек».
Разорение мечетей и церквей, взрыв храма Христа Спасителя не были глупостью или же случайностью. В душе каждого человека вера должна быть одна, иначе там, в душе, вырастет сиамский урод.
Однако чем реально был наш коммунизм как мораль, идея? Всего лишь упряжь на искони выросшем теле российской православной культуры. По-другому и быть не могло. Кроме обещания грядущих земных благ и «классового подхода», в нравственной сфере идея не привнесла ничего.
Вместе с крушением коммунизма мы едва не потеряли себя. Однако душе необходим стержень, за который можно держаться. И потому теперь в предрассветную рань собачники, прогуливающие своих питомцев, с большим удивлением наблюдают спешащих по забытым было дорожкам, ведущим в храмы, людей — и не только старушек.
Православие. С еще большей активностью идет восстановление мусульманства.
Выказав полное уважение истинно верующим, коснемся сферы трепетной и деликатной. Как когда-то пред крещением Руси, примеримся: поверим во что?
Мы в большинстве своем неверующие ни в Бога, ни в черта. Иные рассуждают спроста: «Чего это у нас свое Рождество, свой Старый Новый год — не как у всего человечества. Зачем выкаблучиваться»" Или: «А вот, блин, я был в Италии, там в церквах лавочки, можно посидеть, а у нас все не как у людей!» Знакомый, глядя на купола церкви, аж взорвался: «Ненавижу — покорность, покорность!» — связав православную веру с овечьей пассивностью, непротивлением злу.
Однако с этим разобраться просто. Культурно — мы дети российского православия. Конечно, оно нам в тысячу раз милее. Лютеранство нам — как бухгалтерский отчет, католичество — обледенелые своды, а нам хочется теплоты и тайны. Вспыльчивому знакомому, если захочет, легко понять: церковь не склонение пред злом, но смирение гордыни перед Богом. Да, это просто. Например, я, человек, для которого, как и для Андрея Макаревича, Новый год был самым лучшим, самым светлым праздником, готов отказаться от того (он приходится на пору поста) в пользу «нашего» Рождества, Старого Нового года, над которым потешаются нечувствующие юмористы. Бог с ними. Положим, и я был, как они.
Теперь примеряясь к глубине веры. Возможно ли современному человеку принять Веру как Почитание воплотившегося истинного Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и Его Пресвятой Матери — Девы Марии? Возможно ли?
Блаженный Августин десятилетия истовой силою души домогался для себя понимания: «А что же такое этот Бог? Я спросил землю, и она сказала: «Это не я"… Я спросил море, бездны… и они ответили: «Мы не бог твой, ищи над нами"… Я спрашивал небо, солнце, луну и звезды: «Мы не бог, которого ты ищешь"… Я спросил всю Вселенную о Боге моем…»
Он обрел веру, только приняв для себя аллегорическое толкование Ветхого Завета и чувственное понимание «Творца».
Так, может, и нам, современно образованным, сделать еще шаг и… поверить в Бога как в Аллегорию?
Такое возможно. Но будет ли искренно? Пусть идол не деревянный чурбан, которому мажут губы салом, а вознесен на небеса. Но — идол. Человеко-бог. Еще древние греки понимали: лоси воображали бы своих богов лосями, а ослы — в образе возвышенных ослов.
Вообще, не требует ли подобная вера известной ограниченности ума и сердца? Подобное упование не снятие ли с себя ответственности за бытие?
Храм. Церковь. Как идти туда, коль сплошь и рядом там жертвуют и ставят свечи увешанные златыми цепями бандиты? И что — Бог прощает им их делишки?
А предрассветные службы, бесчисленные посты и бдения — разве исполнимо все это в ритмах нынешнего времени?
Оставим будущему решать, обретет каноническое Православие всеохватывающую силу или останется живой, питающей традицией, закваской для теста «расширенного Православия» — более веротерпимого, сочувствующего и даже покровительствующего иным верованиям россиян, не упирающегося в догматы, не скованного сложной обрядностью.
Ведь на самом деле современнику легко и даже естественно поверить (это прозревается каждым сознанием на определенной стадии развития), что Мир куда сложнее, нежели нас учил примитивный материализм. Что таинство жизни и смерти ставит нас пред высшим принципом. Что человеческая душа принадлежит иным сферам, нежели бренное тело. Пламень души, подобно тому как плазменное состояние лишь держится за горящее полено, жгучей силой устремляясь вверх, пронизывает вселенский мрак. И возвращается к нам из наших же глубин — из шепота и звона молекул и клеток, генных цепочек материи. Таинство трансформации миров, взаимодействия тонкого и материального.
А тайна Времени? В «своем» времени мы обитаем явно, через любовь земную стремимся перевоплотиться в будущее, передавая вверенный факел жизни. И несем в себе тысячелетия, миллионы лет прошлого, «свернутого времени», заключенного
Нравственный закон, о котором говорил Иммануил Кант. Что есть укоры совести, как не голос иных сфер?..
Мы вполне готовы понять бессмысленность спора идеализма и материализма, ибо жизнь — это совокупленье идеи, материи и духа.
Что ж, для начала примем веру как веру в благородство мирозданья. Поймем, что центр мирозданья находится не внутри нас, не между нами, а в необозримой для разума выси. В огромном бесконечном мире Бог — не ревнительный начальник, подсчитывающий, кто сколько подношений ему сделал. И не деляга-заединщик, которого следует благодарить за удачно провернутую сделку. Не тот, кто спасает тебя, когда автомобиль занесет на повороте.
Это зрящее за твоей душой око мирозданья. И смысл молитвы не в том, чтобы вымолить у него содействие, а — настроить свою душу в унисон великому камертону.
Когда-то, держа на руках малышку дочь, глядя в ее сияющие глаза, я мечтал написать для нее сказку. Будто по волшебству души человеческие стали видимыми. Идут по улице люди и, словно воздушные шарики, несут их на ниточке над собой. Вот человек, над ним огромный сияющий хрустально-прозрачный шар — это праведник. А вот внешне красивый, возле которого, почти не взлетая, болтается чахлое, неразвитое образованье, подобие сморщенного гнилого плода, и плохо пахнет.
Как отец трех юных дочерей (да и, чего греха таить, как мужчина), поглядываю на молодых москвичек, красивых: их волосы вымыты каким-то необыкновенным разрекламированным шампунем, личики намазаны увлажняющим кремом «из Парижа», они одеты во что-то такое…
Чего не хватает в них? Чего? У них уверенный, независимый взгляд. В этих глазах вспыхивает интерес, они могут блестеть желанием.
Но эти глаза не сияют. Целиком они в суете внешнего мира. И это самое ужасное для меня. Потому что только ради сияния глаз моих дочерей, в которых светятся вера, надежда, любовь, мне и хочется жить.
«Невозможно не придти соблазнам, но горе тому, чрез кого они приходят: лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею, и бросили его в море, нежели чтоб он соблазнил одного из малых сих».
Как сберечь сиянье? Как оградить от скверны, что льется из всех каналов и труб? Куда увезти, где спрятать?
Понимаю, что шторы, занавесы, изоляция — это тупик, а значит, гибель. Только генерацией мощного светлого духа можно победить зло.
А для того необходимо принять приоритет духовного над бездуховным, гуманных ценностей человечества над потребительскими. В нынешнее время жизнерешающий спор происходит не по линии коммунизм — капитализм. Ненависть, порожденная классовым подходом, навязанным человечеству в начале прошлого века, пусть канет в небытие. Сейчас фронт проходит по линии духовное — бездуховное, счастье — удовольствие.
«Ибо ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты несчастлив и жалок, и нищ и слеп и наг».
Мы — Россия. Душа и Бог. И должны твердо осознать это.
Когда, держа на руках младшенькую, я захожу в церковь Рождества Богородицы в Старом Симонове и показываю ей могилы героев Куликова поля, про себя я знаю: да, я Пересвет и Ослябя… Но я уже и Челубей… И Арам Хачатурян с «Танцем с саблями». И Тенгиз Абуладзе с его «Я, бабушка, Илико и Илларионом», Желакявичус с братьями Медведями из «Никто не хотел умирать», Чингиз Айтматов с «Топольком моим в красной косынке». И…
Я состою из них. Они — часть души моей. Кирпичики ее. Мне лично принадлежит только дух. Всех принимаю и всех обымаю — и ничего не хочу терять. Ничего не могу терять.
Наоборот — еще обретать желаю. Мы — Россия.
