Проще всего объявить фильм «Романовы — венценосная семья» новой попыткой ностальгирующих интеллигентов пропеть величальную «России, которую мы потеряли». Между тем от «Сибирского цирюльника» этот фильм отличается принципиально.
Глеб Панфилов ничего не идеализирует и не пропагандирует. Он хочет увидеть историческую трагедию через реконструкцию — максимально полную и скрупулезную, от детали интерьера до движения души — жизни императорской семьи. Он верит, что мощь социальных катаклизмов, воспетая советским искусством, — лишь следствие фатальных решений и неверного выбора. И что минутная слабость могла и может привести к катастрофе целую страну.
Как никакой другой, этот фильм погружает нас в среду и время. Среда оказывается полной любви и мира — быт семьи Романовых. Гул времени ощущается за кадром — то утихает и отдаляется, то нарастает, выплескиваясь сгустками краснознаменной толпы, кошмаром террора, но слышен постоянно — гул приближающейся лавины.
Драматургическая задача необычно сложна: надо восстановить то, чему не было свидетелей. Перед авторами фильма множество вопросов: какие слова говорились за обеденным столом? каким слогом изъяснялись любящие друг друга души? как вел себя царь (Александр Галибин) наедине с собой, принимая мучительное решение об отречении? Источником стали письма и дневники; эпистолярный стиль очень чувствуется в диалогах, хотя разделенные расстоянием люди неизбежно изъясняются иначе, чем в бытовой беседе. Отсюда заметный крен в сентиментальность, но он, как ни странно, полнее передает суть отношений в семье — письма аккумулируют чувство почти по закону художественного творчества. А в данном случае романтическая аура для нас еще важнее «чистого быта».
Не менее важна обстановка. Здесь все документировано: художники по фотографиям восстанавливают интерьеры дворцовых покоев, императорского вагона, купеческого Тобольска, дома Ипатьевых в Екатеринбурге. Здесь тот же метод реконструкции, какой принес принципиальный успех фильмам «Титаник» и «Гладиатор», — эффект «машины времени», нашего присутствия при давно канувшем, основа для шоковой полноты сопереживания.
Реконструкция — задача художественная. Панфилов рассказал, как работала над английским акцентом озвучившая роль Александры Федоровны Инна Чурикова. Это не «акцент вообще» — знак иноземного происхождения императрицы. Реальную англичанку, изучающую русский язык, попросили прочитать текст роли. Чурикова блестяще освоила это неожиданно жесткое произношение — экранная императрица обрела конкретность судьбы. Работа Чуриковой в фильме заслуживает отдельного разговора: роль соткана из двух половин — визуальной (Линда Белингхем) и звуковой — с таким совершенством, что смогла взять на себя главную смысловую нагрузку картины. Императрица воплощает в себе внутреннюю силу и твердость устоев, которых трагически не хватило ее венценосному супругу.
Панфилов — один из последних романтиков нашего кино: свой внешне рациональный и тщательно продуманный фильм он выстраивает по велениям чувства и чрезвычайно верит в интуицию. Нападки на «Романовых» во многом обусловлены новым витком нашей истории — временем торжествующего цинизма. «Чернуха, заполонившая наше кино, не так безобидна — она необратимо повлияла на души и создала легионы ни во что не верящих циников», — считает Глеб Панфилов. Картина о любви в такое время — нонсенс и акт художнической смелости. Но смелость не понадобилась: Панфилов — мастер слишком самодостаточный, чтобы делать кино с оглядкой на конъюнктуру. Он художник базовый и обращается не к мороку времени, а к эпохе.
Эпоху он слышит безупречно. Отсюда его содружество с Вадимом Биберганом, одним из лучших наших кинокомпозиторов, который звучание времени восстанавливает так, что написанные сегодня мелодии кажутся неведомыми шедеврами 1910-х: щемящие романсные звучания, элегическая фортепьянная тема передают чистоту и духовность семейных ценностей, гибнущих под сапогом неоварварства. Это не фильм с музыкой, а фильм, выстроенный по законам музыки, поверяющий алгебру истории гармонией чувств. Семья — как световой круг, за пределами которого угрожающе подступает тьма; круг все уже, вторгаются новые персонажи, в них жадно ищешь проблесков человечности, потом и эти проблески исчезают. Остаются какофония и мрак. Завершающие фильм кадры канонизации царских останков подтверждают формальное завершение трагического круга. Но остается вопрос главный, и он адресован сидящим в зале. Фильм не имеет финала и не может его иметь.
Когда дело касается темы, для российского сознания столь болезненной, любое прикосновение к ней вызовет споры. Монархисты найдут свои аргументы, демократы — свои, коммунисты опять откажутся разделить ответственность, в народе опять скажут: а мы тут при чем? Адепты современных стильков заговорят об академизме, академики полезут в фолианты — проверять ошибки. Фильм не учебник истории — он и должен возбудить общественное сознание. Нам показали, как гибель одной семьи стала началом гибельного исторического круга, как одно беззаконие породило эпоху беззаконий, — задача шекспировского масштаба. И теперь вопрос в том, не потонет ли в спорах идея, ради которой Панфилов взялся за свой труд, — идея покаяния. Покаяния, о котором мы без конца говорим в России, но очистить душу от мрака и себя обезопасить от своих же бесчинств так и не умеем.
