Жанр, обычно именуемый «роком», имеет, как ни странно, прямое христианское происхождение. Рок-музыка — побочное, странное дитя протестантизма, вышедшее из песнопений «черных» методистских церквей. В пятидесятые годы исполнители рок-н-ролла были преимущественно набожными, им на смену пришли смутьяны вроде «Роллинг Стоунз», ну, а обратный откат произошел уже позже, и 43-летний Ник Кейв — едва ли не самый талантливый фигурант нынешнего консервативного рока.
В 1989 году Кейв написал роман, переведенный на русский только теперь, и это вторая известная у нас «большая проза рок-музыканта». Первым образчиком жанра был «Тарантул» — до неприличия авангардный текст, сочиненный молодым еще Бобом Диланом где-то в 1966. Литературное творчество Кейва — нечто совсем иное, вполне под стать его же музыкальным мероприятиям.
Больше всего Ник Кейв похож на волка из давнего советского мультфильма «Жил-был пес» с его коронным «Щас спою». Мерный завывающий голос рассказывает обычно мрачные истории на тему «я тебя полюбил (родил, поймал, etc.), я тебя и убью». Строго говоря, песни Кейва одновременно и баллады и блюзы, причем из каждого жанра взяты куплеты наиболее устрашающие. «И узре ослица ангела Божия» — роман поверх нотного стана, подробнейшая панорама обычного для песен Кейва залитого кровью пола, стола, лица.
Рок-н-ролльный Федор Михайлович, Кейв всегда сочиняет про униженных, оскорбленных и пьяненьких. В основе этого текста — переживания одного нищеброда, его традиционная месть миру за неправильную жизнь, а также, что куда важней, тягучие ландшафты американского Юга, рехнувшиеся сектанты-укулиты плюс бутылка виски «Белый Иисус» подобающей крепости.
Иными словами, Ник Кейв написал очень страшный библейский роман с беспроигрышно печальной схемой: кары Ветхого Завета, протестантский радикализм, душевная болезнь как дополнительное удовольствие. Атмосфера процессов салемских ведьм в романе Кейва — соседка характерного для него угрюмого черного юмора и опять-таки врожденно-кейвовского «величия замысла» — рассказать наконец всю горькую правду. А правда в том, что вся фабула и моралистический запал этой книги приводят даже самого жизнерадостного читателя к одному невеселому тезису — к тому, что жизнь есть концентрированный первородный грех. Герои Кейва призваны опротестовать всякую способность человека делаться лучше по собственной инициативе, их испитые лица, зловещие разговоры и недобрые затеи — лучшая иллюстрация для весьма специфической, кальвинистской картины мира. Так что авторский замысел тут — показать, что в отсутствии высшей благодати человеки осмысляют жизнь в том только смысле, что нужно драться, ругаться и помирать.
Похожая история есть у Стивена Кинга, написавшего в свое время сильнейший рассказ «Дети кукурузы» — о своеобразных антитимуровцах из Айовы, постановивших в один прекрасный день уничтожать всех взрослых — якобы так в Библии велено поступать. Любит подобные сюжеты американское «независимое кино»: нравоучительные расстрелы и там обыкновенно связаны с далеко идущими толкованиями Ветхого Завета. Убивают, причем помногу и со вкусом, и у Ника Кейва. Все дело, должно быть, в том, что протестантизм, оставляя человека без всякой церкви, буквально один на один с небесами, вообще до крайности обостряет вопросы морали. И тут уж как в комедиях Тарантино — казнить нельзя помиловать.
