Латинское libertas, которое дало слова, обозначающие теперь, в нашей практике, в нашей жизни, политические, общественные свободы — мое право распоряжаться своей судьбой, своей личностью, своей жизнью, — было понятие юридическое. Оно означало положение ребенка, который родился свободным — от свободных родителей, не от рабов. Это не давало ему никаких дополнительных прав, но подтверждало, что он изначально родился с правом быть самим собой.
Но можно быть самим собой, приняв себя, какой ты есть. Я ленивый, я скупой, я такой, я иной — и я вполне удовлетворен: я свободен, никто мне не мешает, никто не имеет права против этого протестовать — кроме моих жертв, конечно… На деле же свобода заключается в том, чтобы иметь над собой такую власть, которая позволит человеку никогда не поддаваться тому, что недостойно его самого, его убеждений, его Бога, иногда и других каких-нибудь ценностей. То есть поможет остаться свободным в обществе, которое с разных сторон давит, которое иногда старается принудить. В этом контексте идея свободы ничего общего не имеет с «правом» быть чем я захочу: я могу быть только достойным себя самого, а для этого надо иметь над собой самим полную власть.
Второе слово, на которое я хочу обратить ваше внимание (простите, я не могу, не умею иначе подойти), это немецкое Freiheit или английское freedom. Эти слова происходят от одного санскритского корня, который в глагольной форме значит «любить» или «быть любимым», а как существительное значит «мой дорогой», «мой любимый», «моя любимая». Замечательно подумать, что несколько тысячелетий до прихода Христова какой-то народ в целом воспринял понятие свободы как понятие взаимной любви. О чем же говорит это понятие свободы? О том, что если я хочу быть свободным, если я свободен, то я способен быть любимым и способен ответно любить. И если связать только что сказанное с тем, что я сказал раньше о латинском корне libertas, то мы видим новое обогащение этого понятия.
Но Христос говорит, что никто большей любви не имеет, как тот, который жизнь свою готов положить за друга своего. Такая любовь — не то, что в древности святые отцы называли ласкосердием, то есть состоянием, когда человек млеет, когда тает в нем сердце, а потом успокаивается. Любовь — это очень серьезное, вдумчивое и постоянное отношение к человеку или к Богу. Но насколько нелепо мы часто употребляем это слово! Мы говорим: «Я люблю клубнику», «Я люблю свою мать», «я тебя люблю», «я люблю Бога». Это слово покрывает бесконечное число никаким образом друг ко другу не относящихся понятий или состояний. И вот нам надо додуматься до того, в чем заключается настоящая любовь, та любовь, о которой говорит Христос и которой является Сам Бог.
Разумеется, когда мы говорим о любви, мы часто думаем о чувстве, которое обращает наше внимание на какого-то человека, и мы начинаем к нему привязываться. Это означает, что мы сами делаемся несвободными, но также, что мы его берем в свои когти. Знаете, английский писатель Льюис написал книгу, которая в русском переводе называется «Письма баламута». В ней он представляет старого беса, который старается научить бесовскому делу своего молодого племянника и между прочим говорит: «Я не могу понять нашего Врага („Враг“ — это Господь Иисус Христос). Он говорит, что любит людей, — и Он оставляет их свободными. Когда я говорю, что я тебя люблю, это значит, что я тебя хочу схватить, хочу тебя удержать, я хочу, чтобы ты стал исключительно моим. По возможности я хотел бы так тобой обладать, будто я всецело, ну, съел тебя, чтобы вне меня ничего от тебя не осталось. Вот что я называю любить». Это же мы подразумеваем, когда говорим, что «любим клубнику» или что-либо подобное. Но разве не таково и постоянное наше отношение к различным людям? Когда мы говорим: «Я тебя люблю», часто человек смотрит и с грустью думает: «Любил бы ты меня поменьше, но дал бы немножко подышать. Ты меня держишь в таких тисках, что никакой свободы не остается. Я раб, потому что тобой любим…» В 58-й главе пророчества Исайи, где описывается, какой пост угоден Богу, есть слова: «Отпусти пленников на свободу». Казалось бы, мы теперь можем сказать: «Ну какие у нас пленники, у нас нет рабов, у нас даже слуг нет». Да, но есть несчастные «любимые» люди, которые у нас в руках, в когтях, не могут оторваться, освободиться от нас.
Но когда мы держим человека в плену, мы и сами оказываемся пленниками этого человека. У меня была бабушка, мудрая старушка, умерла она в 95 лет. Когда я был мальчиком, она мне постаралась объяснить связь между обладанием чем-то и плененностью. Она рассказала, как была война между турками и греками, и после битвы один солдат кричит офицеру: «Лейтенант, лейтенант, я пленника взял, я врага в плен взял!» Лейтенант отвечает: «Тащи его сюда!» — «Не могу, он меня слишком крепко держит…» — пленник артачился, был слишком тяжелый…
Митрополит Антоний Сурожский (в миру — Андрей Борисович Блум) — один из самых почитаемых православных проповедников; племянник А.Н. Скрябина. Перед уходом на фронт хирургом французской армии в 1939 году тайно принес монашеские обеты. В 1966 возведен в сан митрополита; служит в Лондоне.
