«Где находится коммуналка N1? В Мавзолее», — шутили в Москве середины 50-х, намекая на совместное пребывание в нем Ленина и Сталина. Остряки не знали, что самая настоящая, а не метафорическая коммуналка возникла прямо на Красной площади еще в 30-х годах. И располагалась не где-нибудь, а в знаменитом Казанском соборе.
Забавно, но о факте общего жития в соборе ничего не знали ни в Историческом музее, ни в Музее истории Москвы. Так что рассказ 83-летней москвички Валентины Ивановны Березиной тянет на настоящее москвоведческое открытие.
«По адресу Никольская, дом 1, я поселилась по замужеству в 1934 г. Жизнь в церкви я до сих пор вспоминаю с содроганием. Бытовые условия были такие, что никому не пожелаю. Комнатки тесные, в каждой по 4−5 человек. Стены голые: от церковных интерьеров и утвари нам ничего не осталось. Окошечки узенькие, света почти не давали. Кухни и ванной комнаты как таковых не было вовсе. Но в каждой комнате — раковина с холодной водой, и паровое отопление у нас было: печки не топили, это я точно помню, — говорит пожилая женщина, вдруг хитро улыбается и добавляет: — Зато часов нам не нужно было — куранты время отбивали».
В то время Казанская церковь вместе с Иверской часовней выглядели, как несуразный 2-этажный дом с деревянным, грубо сколоченным чердаком. Надо полагать, для полного сходства с сараем бывший собор обнесли дощатым забором с калиткой на месте ныне восстановленных Воскресенских врат. Один вход в «сарай» был со стороны Исторической площади, другой — с Никольской. Последним и пользовалась семья Березиных, жившая в составе 4-х человек на 2-м этаже, над помещением, где теперь продают свечи и пишут церковные записочки.
Известно, что в 1928−29 гг. Казанский собор отреставрировала группа архитекторов под руководством легендарного П.Д.Барановского. Однако большевики, всегда славившиеся своей внезапностью-противоречивостью, надумали передать собор в жилищный фонд. И тотчас, под эту лавочку, казнили свежевыкрашенные колокольню и церковные маковки. Ведь всем, кроме бестолковых Барановского и Ко, было ясно: колокольный звон препятствует отдыху трудящихся, а маковки застят свет от зари новой жизни. Впрочем, уродливый деревянный «курятник», похожий на помост палача, выполнял вполне определенную функцию.
— Ордера на столь «центровую» жилплощадь выдавались только «классово устойчивому элементу», в основном рабочим. Но все равно жизнь в соборе протекала под неусыпным контролем Лубянки. Во время парада или демонстрации в каждой комнате сидел у окна их сотрудник, а еще один — на чердаке. Помню, один раз на майские праздники такая духота была, что энкаведешник наверху в обморок свалился. Мы, жильцы, хотели было ему помочь, а он нас не впустил — ждал, покуда свои заберут. Накануне каждого мероприятия на Красной площади с нас слово брали: будем дома или уедем. И ни разу никто не ослушался. Бывало, если раньше вернешься — демонстрация еще не кончилась, — идешь себе на бульвар гулять или еще куда-нибудь, — вспоминает Валентина Ивановна.
В те годы на Красной площади и вправду было на что поглазеть. Жизнеутверждающие маевки, лихие показы дутой военной мощи и полные нечеловеческого энтузиазма спортивные парады сменяли друг друга. Особенно пожилой женщине запомнилось, как всадник Тухачевский на вороном, высекающем из булыжника искру жеребце приветствует солдат на военном параде. Происходило это в 35-м — маршалу оставалось жить неполных два года… «У Ворошилова белый конь был, но не такой красивый», — констатирует бывшая обитательница Красной площади.
Это эмоциональное потрясение перекрывает лишь память о «церковном» туалете. «Представляешь, на 1-м этаже был деревянный сортир в три очка. Это ужас! — даже спустя 63 года возмущается Валентина Ивановна. — Сидишь ты, а соседки стоят над душой и ждут!..»
Я поинтересовалась, не было ли у жильцов чувства стеснения или неловкости не из-за бытовых коллизий, а потому, что они по сути дела жили в храме. «Нет, — ответила старая женщина. — Мне было 20 лет, но и моя свекровь, и люди более старшего возраста об этом не думали. Наверное, время было другое. Жили бедно, даже одежды нормальной не имели… Зато какие физкультурные парады шли на Красной площади! Каждое спортивное общество выходило в ярких костюмах командных цветов… Это был праздник!..»
«Соборные» жители, как и все в огромной стране, хотели лицезреть своего вождя, наследника нового мумифицированного бога. Валентине Ивановне со товарищи для этого не требовался спецпропуск: «Мы, жильцы, Сталина в окна высматривали — все ждали, когда на трибуны выйдет. А если колонна демонстрантов шла мимо Мавзолея, когда на нем товарища Сталина не было, люди потом очень сокрушались, даже в истериках бились…»
Близость к товарищу Сталину, похоже, и погубила «божью коммуналку» на Красной площади. В 1936 году началось расселение, после чего Казанский собор снесли. Среди жильцов циркулировали слухи о том, что уничтожили храм по просьбе НКВД. Якобы даже при удалении оттуда жильцов всесильную организацию тревожило принципиальное существование объекта, с которого хорошо просматривались трибуны Мавзолея. «Точка» на Красной площади, наверное, действительно отвлекала тайную полицию от ее бурной шпионоискательской деятельности.
Переезд из храма стал для Березиных счастьем, тем паче что семейство ждало пополнения. Их переселили в гостиницу «Днепр», и не случайно. В 1935−40 гг. «железный занавес» вкупе с жесткой системой прописки заставил пустовать многие московские гостиницы. В том же году у Валентины Ивановны родилась девочка. «Меня зачали в Казанском соборе на Красной площади», — любит повторять дочь…
«Ты говоришь, Казанский собор заново построили? — интересуется Валентина Ивановна. — Я это одобряю, и то, что восстановили храм Христа Спасителя, мне по душе. Молодцы городские власти! Только Казанский собор я уже не увижу — зрения совсем нет. А жаль…»
В охваченной жилищным кризисом Москве 20−30 гг. «божьих коммуналок» было великое множество. При различных обстоятельствах были заселены храмы и кельи Покровского, Рождественского и Новодевичьего монастырей, две церкви Вознесения Господня — на Б. Серпуховской и Вознесенской улицах, церковь Николая Чудотворца на Таганке, помещения Константинопольского патриархата на «Трубе"…
У Новодевичьего монастыря был «особый профиль». Там помещалось нечто вроде «резервации» для дворян и интеллигенции.
Жилищные условия в монастыре были много хуже, чем даже в Казанском соборе. Воду добывали из уличного колодца, естественные нужды справляли во дворе, в деревянной холодной постройке; отапливались печками-буржуйками. И уж совсем туго было тем, кто обитал в тех самых нарядных башнях.
Князя П.С.Вяземского вместе с женой, урожденной графиней Шереметевой, и маленьким сыном поселили в Новодевичьем в 1922 г. Последний владелец «русского Парнаса» — Остафьева — принял революцию и добровольно сдал имение новым властям. Дворец, в котором хранилось множество реликвий, связанных с именами Пушкина и Карамзина, немедленно разграбили, а князя с семьей поместили под самую кровлю башни — наподобие голубей.
Сходство с миром пернатых усиливали «птичьи права», на которых жили Шереметевы-Вяземские, несмотря на академическую степень Павла Сергеевича. Как рассказывают теперь во Дворце-музее «Остафьево», супруги Шереметевы умерли во время войны от холода и недоедания. Их сын выжил лишь потому, что воевал и был по ранению демобилизован, за что еза что ему полагались продуктовые карточки. Теперь это известный художник Василий Павлович Шереметев.
В подклети Успенского собора монастыря жил литератор Борис Александрович Садовский. Его «каморка» была постоянным местом «тайной вечери» для деятелей культуры, которые горячо обсуждали судьбу очередного находящегося в опасности объекта, строили планы его спасения…
Конечно же, эти «сходки» посещал и упомянутый здесь спаситель собора Василия Блаженного Петр Дмитриевич Барановский. Причем далеко ходить ему было не нужно — ведь он вместе с супругой тоже «квартировал» на территории монастыря, в Больничном корпусе. Каково было житье-бытье Барановских, иллюстрирует рассказ сотрудницы филиала Исторического музея в Новодевичьем монастыре: «Очень хорошо помню, как Мария Юрьевна Барановская, красивая, породистая дама, сидит за столь же благородным антикварным столиком XVIII века и что-то пишет, а рядом торчат трубы, все зеленые от плесени, и с них ржавая вода капает прямо на витую ножку столика». Забавно, что Петр Дмитриевич так привык к своей обители, что не хотел с ней расставаться в 1961 году, когда монастырь расселяли, а ему, лауреату всех мыслимых премий, давали роскошную «академическую» квартиру…
Многие решат, что «экзотическое» житье в церквах и кельях — дела давно минувших дней. А между тем последнюю «божью коммуналку» расселили в… 1999 году! Это произошло на территории Рождественского монастыря — «последнего из могикан» культовых поселений.
Хорошо помню, как мы, романтические второклашки, ходили в этот монастырь XV века искать клад, и кто-то из жильцов облил нас водой из таза. Ведра и тазы для воды фигурировали у местных жителей по причине отсутствия водопровода — пресловутые «удобства» располагались во дворе, перемежаясь там с кучами угля для отопления… Честно говоря, мы тогда очень дешево отделались мокрыми штанами. Потому что по своему контингенту и образу жизни рождественские «насельники» более всего напоминали колоритных обитателей Хитровки времен Гиляровского, с некоторой поправкой на современность. На территории монастыря вольготно расположились бессчетные алкоголические и наркоманские притоны, воровские «малины» мелкого пошиба и четыре публичных дома…
Полукриминальные «хитровцы» не упустили своей выгоды, когда в 91-м году Рождественский монастырь передали Православной Церкви. По словам реставраторов, фиктивные браки и прочие махинации позволили им заполучить на окраинах города большие квартиры. Правда, не обошлось и без стойких ностальгирующих граждан. Один «келейник», живший в ужасающих условиях, упорно отвергал все предложенные варианты нового жилья. Маргинальный «патриот» выселился только после совместного «наезда» милиции и экскаватора.
На этой трагикомической ноте в начале 1999 года и завершилась абсурдная история московских «божьих коммуналок».
