Сергей Сергеевич Аверинцев — один из самых авторитетных историков культуры, член-корреспондент Российской академии наук, профессор Венского университета. Что значит быть верующим ученым, особенно философом, в современном секулярном мире? Об этом с Аверинцевым беседовали члены редколлегии журнала «Дух и лiтера», издаваемого Киево-Могилянской академией (www.duh-i-litera.8m.com), Вадим Скуратовский, Микола Рябчук, Константин Сигов, Леонид Финберг; повод для беседы более чем приятный — вскоре в издательстве «Дух и лiтера» выходит книга аверинцевских статей «София — Логос. Словарь» (в ней среди прочего будет напечатан полный вариант беседы).
Свежо предание, а верится с трудом: когда в 1970-м вышел пятый том «Философской энциклопедии» со статьей «Христианство», написанной молодым гуманитарием Сергеем Аверинцевым, разразился страшный идеологический скандал. Писать о вере с позиций самой веры — этого атеистическая система дозволить не могла. Аверинцев вспоминает:
— Статьи на религиозные темы в «Философскую энциклопедию» были с самого начала заказаны, естественно, воинствующим атеистам. И вот — приходит статья какого-нибудь важного атеистического начальника. А в это время в редакцию энциклопедии пришел Юра Попов — человек, совмещающий удивительные черты: порядочность, храбрость и глубочайшее невозмутимое спокойствие. Он посылает статью ко мне на отзыв. И я пишу рецензию — Боже избавь, никакого спора de principiis, я лишь с прискорбием отмечаю, что не упомянуты такие-то и такие-то факты, ничего не сказано о таких-то и таких-то обстоятельствах. Причем я старался просчитать наперед, как нынче говорят, каких имен и обстоятельств автор заведомо не знает и просто о них никогда не слышал. Автор, понятно, приходил в глубокую ярость: рвал на куски рецензию, швырял ее в Юру Попова (иногда с криком: «Долой поповщину!»), стучал кулаком по столу и заявлял что-нибудь такое: «Я аннулирую все мои договора с вами, ничего вам писать не буду, а вы еще пожалеете!..»
А затем начался уже совсем плутовской роман. Юра Попов просит меня написать статью о христианстве. Он для начала, понимая, что моя подпись в конце статьи крайне нежелательна, заказывает человеку вполне секулярному, но порядочному — Юрию Леваде — что-то такое социологическое, на несколько фраз, о мировом христианстве. Тот был полностью посвящен в наш замысел и написал свой фрагмент, пристроенный в конце, после моей большой статьи. Так что хотя мое имя там тоже было, но в конце стояло имя Левады. И если какой-то ленивый начальник или цензор смотрели на статью слишком бегло, они видели лишь его имя. Было предпринято Юрой немало и иных ухищрений. Все это выглядело очень забавно, но когда том вышел, разразился великий скандал.
— Том этот наделал много шума не только в СССР, но и на Западе. Даже французские коммунисты, говорят, возмущались «некритическим отношением г-на Аверинцева к теологическому материалу».
— Когда том вышел и скандалы вокруг него достигли идеологической комиссии ЦК, необходимым приложением к доносам стал перевод рецензии, написанной мюнхенским иезуитом, который, слава Богу, жив и здравствует до сих пор. Представьте себе: зачем человеку в Мюнхене читать советскую «Философскую энциклопедию»? Чтобы понять советскую политику, для чего же еще! Куда «они» там движутся… И вот достопочтенный рецензент пишет, что так, мол, и так, никто ничего не замечает, а между тем в установках советской власти наметился коренной поворот в отношении к религии и философскому идеализму, — и призывает обратить внимание на пятый том…
— Сегодня, после нескольких лет шатаний, перехода от «научного атеизма» к религиоведению, появилась надежда сделать следующий шаг в направлении чего-то более основательного, более питательного в этой области…
— Для начала скажу одну общую, чересчур общую вещь. Первая половина XX века удивила всех неожиданным расцветом христиански ориентированной культурной деятельности, особенно в литературе и философии. К примеру, во Франции после всей почти безверной литературы XIX века сразу появились и Поль Клодель, и Шарль Пеги, и Бернанос, и Жак Маритен. И у нас после всех белинских и чернышевских явились вдруг русские религиозные мыслители, так что в конце прошлого столетия почти каждый год рождался кто-то из деятелей Cеребряного века. Это очень увлекательное и одновременно грустное занятие — сличать даты рождений виднейших деятелей в литературе или философии. По-моему, можно довести себя до слез, читая список профессоров Свято-Сергиевского православного института в Париже. Подумать только, все эти люди жили одновременно и были сосредоточены в эмигрантском Париже! И как все это далеко теперь!
У меня было два забавных случая, связанных с этой темой. Один — со старым немцем-коммерсантом, с которым мы оказались в одной больничной палате. Услышав, что я занимаюсь чем-то таким культурно-благочестивым и что я русский, он выразил свое чрезвычайное уважение ко мне, а затем напрягся, с трудом что-то выговаривая. Я в свою очередь должен был напрячься, чтобы расслышать: «Бердяеффф!» Вот, он имеет со мной какое-то общее имя — со мной как с русским и как с человеком, который о чем-то таком думает.
Другой случай был в Израиле. В разговорах с разными людьми — в основном молодыми и секулярными и изредка с более-менее верующими, практикующими иудаистами — я спрашивал, где находится могила Мартина Бубера (отчасти потому, что это было мне действительно интересно, отчасти как тот немец — чтобы найти какую-то душевную общность с собеседниками). Однако не только никто не знал, но люди даже как-то мрачнели, становились отчужденными. Чувствовалось, что я для секулярных интеллектуалов — «опять это бабушкино кино» (есть такое старое выражение), т. е. набожные штучки. Впрочем, для людей, как-то практикующих иудаизм, даже с пейсами (но не длинными, потому что те, кто с длинными пейсами, не стали бы, наверное, со мной разговаривать), Бубер, кажется, имел какое-то значение.
Думаю, что это очень характерно для нынешней ситуации. Ее особенность в том, что люди, желающие соблюдать верность тому импульсу, который возник в этой трагической и ужасной первой половине XX века, должны знать, что в современном мире они будут выглядеть смешно, напоминать Дон Кихота. Почему? По очень простой причине: религиозную, христианскую философию в полной мере не примут строгие представители как светской науки, так и Церкви. Распространенный взгляд на христианскую философию в профессиональных философских кругах: это не философия («Белибердяев», презрительно говорил Шпет). Атеисты и секуляристы потребуют гарантий, что из религиозной философии не последует необходимость обращения к Богу и Церкви, а ревностные верующие — что она не разрушит веры в библейские или церковные авторитеты. Но обещать никому ничего нельзя. Не существует никаких гарантий ни в ту, ни в другую сторону. Вот и приходится как бы все время быть виноватым на обе стороны.
Все это ставит в трудное положение человека, который полностью принимает императив веры и в то же время пытается осмыслить этот императив, отнестись к нему с умственной честностью. Такое отношение можно назвать критическим, но не в смысле критики как негативистской идеологии (в которую, кстати, критика всегда грозит выродиться), а критики как осознания взаимных границ разума и сердца, знания и веры, науки и религии. Я верю, что это правильный путь, но чувствую, до чего же неуютно заниматься чем-то подобным под конец века, под конец тысячелетия.
С другой стороны, важно понять, что фундаменталистская позиция в таких вопросах не просто узка и фанатична, но прежде всегопозиция в таких вопросах не просто узка и фанатична, но прежде всего нереалистична. Человеку, который скажет: «Я выбираю веру и во имя веры отбрасываю культуру», вряд ли стоит говорить: «Ах, как жаль культуры, настройтесь, пожалуйста, более позитивно по отношению к культуре». По-моему, нужно сказать ему совсем другое: у человека, живущего среди людей, даже у духовного лица, у аскета, монаха, до тех пор, по крайней мере, пока он живет среди людей, нет выбора — иметь или не иметь культуру. У него есть выбор лишь между хорошей культурой и тем, что мы условно называем отсутствием культуры и что на деле есть просто плохая культура. Человек в качестве человека не может существовать без культуры. Культура — это то, что дает человеку возможность разговаривать с самим собой, а потому я уверен, что даже для отшельника такой проблемы не существует.
Современность приходится принять не как норму, чтобы как-то особенно ее хвалить, а просто как реальность. Все-таки наша жизнь управляется Провидением, так что должен же быть какой-то провиденциальный смысл в том, что мы оказались именно здесь, именно в это время… С другой стороны, ясно, что поддакивать современности нехорошо, просто некрасиво. Собственно, она и не очень просит, чтобы ее хвалили… Психология современного человека, даже его самые несносные черты не возникли из пустоты, а обусловлены же рядом причин, над которыми стоит задуматься. Если мы просто накричим на него, толку будет мало. Мы обязаны пытаться его понять.
''- Что такое философ?
— Философ — это слепец, который ищет в темной комнате черную кошку, когда ее там нет, — отвечал старец.
— А кто же тогда богослов?
— Богослов — это то же самое, но иногда он находит кошку…''
Из книги «Отцы-пустынники смеются». Издание Францисканцев — Братьев Меньших Конвентуальных". М., 1996.
