Разработка социальной доктрины Русской Православной Церкви, имеющая очевидным образом важнейшее значение для Церкви, общества и страны в целом, начатая, как недавно выяснилось, еще в 1997 году, до недавнего времени велась за полностью закрытыми дверями. В наше время даже иные документы военного ведомства и спецслужб не прячутся столь тщательно от общественности. Недавно произошло первое приоткрытие завесы секретности над документом, когда избранные представители общества, особо приближенные к Московской Патриархии, были приглашены на так называемый симпозиум «Церковь и общество-2000», главным событием которого стал доклад председателя ОВЦС митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла, попавший в наше распоряжение.
В своем выступлении владыка прямо объяснил обстановку секретности вокруг еще не обнародованной доктрины «нежеланием давления со стороны нецерковного общества». Сам же форум, созванный, как представляется, для создания видимости широкого общественного обсуждения программы, при всей конструктивности ряда выступлений производил странное впечатление, ибо участники обсуждали документ, которого они не видели. Поскольку единственным относительно доступным на сегодняшний день документом является доклад митрополита Кирилла, нам не остается ничего иного, кроме того как разобрать его основные положения.
В целом нельзя не согласиться с мнением прот. Владислава Свешникова, что доклад страдает излишним социальным оптимизмом, абсолютно неуместным в той ситуации, когда мировые силы зла ведут беспощадную войну на уничтожение православия. Нарочито «вневременная» установка доклада вряд ли совместима с анализом тех вполне актуальных, современных проблем, которые в нем затрагиваются. Для всякого православного, живущего в конкретной ситуации современного мира, в том числе и современной России, анализ этих проблем абсолютно неотделим от той боли, которую все мы испытываем от того, что происходит с телом земной Церкви, от того катастрофического положения, в котором находится наш русский православный народ (да и народы других православных стран, например Сербии). Такая нарочитая отстраненность от боли народа вряд ли может быть признана достоинством документа (особенно если сравнить это с поведением древних святых, в том числе и иерархов).
Другой недостаток доклада относится, на наш взгляд, к самой его методологии. Все построение доклада основано как бы на взгляде изнутри Церкви на внешний мир (что, безусловно, важно и необходимо), но в нем абсолютно отсутствует то, без чего такой взгляд, по нашему мнению, абсолютно невозможен, — стремление взглянуть на саму себя, на свои собственные, порой весьма острые проблемы. Обратимся, однако, к тексту самого доклада.
В первом разделе — «Церковь, общество, государство» содержится несколько положений, вполне относимых, по нашему убеждению, к разряду трюизмов: Церковь не должна брать на себя государственных функций, связанных с насилием; в контактах со светской властью Церковь призвана обеспечивать диалог по вопросам, имеющим отношение к жизни Церкви; «государство есть неизбежное зло, возникшее вследствие отпадения человека от богосозданного правления» и не должно превращаться в самодовлеющий институт; власть по природе своей есть служение; Церковь не может подчиняться требованиям власти, побуждающих к богоотступничеству и т. д. Не менее бесспорна и цель, провозглашаемая в докладе в качестве приоритетной: «Раскрыть, как нормы Предания прилагаются к конкретным обстоятельствам современной жизни». Вместе с тем в данном разделе доклада содержится положение, свидетельствующее о неразрывной связи его со святоотеческими нормами и наносящее мощный удар по либерализму. Пресловутый принцип свободы совести, говорит владыка, «стал сегодня чуть ли не иконой секулярного общества». При этом авторы документа выражают «сомнение в его укорененности в православной традиции, преемственной от апостольской истины». Появление принципа «свободы совести», будучи «свидетельством того, что в современном мире религия из „общего дела“ превращается в „частное дело“ человека», знаменует собой «распад системы духовных ценностей, потерю устремленности к спасению в большей части общества, утверждающего принцип свободы совести. Если первоначально государство возникло как инструмент утверждения в обществе божественного закона (здесь и далее выделено мною. — В.С.), то свобода совести окончательно превращает государство в исключительно земной институт, не связывающий себя религиозными обязательствами».
«Утверждение юридического принципа свободы совести свидетельствует», по словам владыки, «о духовной деградации общества, о массовой апостасии и фактической индифферентности к делу Церкви и к победе над грехом». Значение этого положения (несмотря на некоторые оговорки) трудно переоценить. Если оно будет принято Собором (надеемся, что это вскоре случится), это будет непреложно свидетельствовать о решительном стоянии иерархии нашей Церкви в святоотеческой истине, недвусмысленном отказе от одного из главных либерально-интеллигентских мифов ХХ столетия.
Опираясь на святоотеческое учение о богодарованности природы человека, а следовательно, и его прав, авторы документа стремятся во весь голос заявить о решительном расхождении ценностей, на которых базируется наша святая Церковь, с секуляризацией и ее последствиями — главной тенденцией современного мира. «По мере секуляризации, — говорит владыка Кирилл, — высокие принципы неотчуждаемых прав личности превратились в понятие о правах индивидуума вне его связи с Богом, а охрана свободы воли трансформировалась в защиту своеволия (до тех пор пока оно не вредит иным индивидуумам) и в требование от государства достойного существования личности и семьи вне зависимости от вложенного ими труда. Между тем для христианского правосознания идея свободы и прав человека неразрывно связана с идеей служения. Права нужны христианину прежде всего для того, чтобы, обладая ими, он мог наилучшим образом осуществить свое высокое призвание к „подобию Божию“, исполнить свой долг перед Богом и Церковью, перед другими людьми, семьей, государством, народом и иными сообществами».
Важной частью доклада митрополита Кирилла, отражающей соответствующий раздел доктрины, является раздел 2 — «Православие и глобальные экономико-политические процессы». В нем при наличии еще большего числа трюизмов, чем в разделе 1, наибольший интерес представляет анализ проблемы «Церковь и мировая глобализация». Здесь, к сожалению, у авторов соответствующих разработок отсутствует, как нам представляется, правильное понимание термина «глобализация». «Наша позиция должна быть сбалансированной, — говорит владыка, — не против глобализации и не за нее. Речь идет о естественном и неизбежном процессе, связанном с развитием рынка, информационных технологий, средств коммуникации…» Приходится напомнить, что с православной точки зрения сущность глобализации отнюдь не нейтральна в отношении христианских ценностей. Упомянутое владыкой развитие рынка, средств коммуникации и информационных технологий ведет к тому, что мир все в большей степени приближается к тому состоянию, в котором станет технически возможным управление им из единого центра, а это есть ни что иное, как необходимое (хотя и недостаточное) условие для пришествия Антихриста, ибо последний как раз и будет таким человеком, который после своего воцарения станет из единого центра управлять объединившимся миром.
Вполне очевидно, что прежде должны быть созданы принципиальные предпосылки для такого объединения, которые и создаются в процессе глобализации. Именно в свете технических достижений последних десятилетий, в частности, развития телевидения и Интернета становится ясной буквальность пророчества, гласящего, что Антихриста все жители Земли увидят одновременно. Кроме того, глобализация включает еще одну, вовсе не упомянутую владыкой составляющую — унификацию культурных (а в действительности еще и духовных) норм, принципов и стереотипов. Весь этот процесс проходит под знаком либерализации и секуляризации, несколько выше получившей, казалось бы, вполне негативную оценку митрополита Кирилла. Впрочем, вскоре митрополит Кирилл начинает противоречить сам себе, когда говорит, что у нас с Западом «один культурно-политический код». Смеем спросить уважаемого владыку, что он имеет в виду, когда говорит об общем «культурно-политическом коде» православной России, сохранившей все малые народы, попавшие в пределы ее ойкумены, и человеколюбивых и богобоязненных пуритан, на 90% уничтоживших покоренных ими индейцев?
В целом позиция митрополита Кирилла (а стало быть, как можно предполагать, и всего коллектива авторов документа) сводится к тому, что порочна не сама глобализация, как подготовка Антихриста, а ее ложные пути и формы. Впрочем, здесь же сказывается половинчатый и непоследовательный характер документа, ибо абзацем ниже авторы, посетовав, что не все народы в равной степени могут воспользоваться плодами глобализации, которые рассматриваются в документе в позитивном ключе, призывают «подходить к процессу правовой и политической интернационализации с критической осторожностью», побуждая власть имущих «отстаивать духовную и культурную самобытность своих народов, законные интересы государств».
Сказав несколько дежурных слов о национально-культурной самобытности народов и «противостоянии антикультуре и коммерциализации информационно-творческого пространства», митрополит Кирилл переходит к проблеме войны и мира, понимание которой в докладе если и не очень оригинально, то вполне правильно, базируясь, в частности, на блаженном Августине.
Несколько больший интерес представляет третий раздел доклада «Православие против нравственного кризиса общества», где, однако, вопросов по прочтении остается больше, нежели обретается ответов. Вряд ли кто сомневался в том, что Церковь осуждает блуд, порнографию, так называемую фетальную терапию и т. д. Непонятно другое — почему многие весьма ясные в свете православного предания вопросы, получающие вполне однозначное толкование у наиболее авторитетных современных духовников, не имеют подобного решения в докладе. Так, например, утверждается, что «у нашей Церкви до сих пор нет ясной позиции» по вопросу о контрацепции. В этом плане непонятно, что такое «позиция Церкви»? Решение, формально принятое современным Архиерейским Собором РПЦ на основе разработок двух-трех сотрудников ОВЦС (такового, насколько мне известно, действительно не существует) или мнение духовных авторитетов? Мне, например, неизвестно, чтобы хотя бы один авторитетный духовник Троице-Сергиевой Лавры или Оптиной Пустыни благословлял своих духовных чад на контрацепцию. Если таковой известен уважаемому владыке (как человеку, бесспорно, более информированному), неплохо было бы указать на это в докладе. Имеется и ряд других недоумений.
Наконец, 4-й раздел доклада «Церковь и общественная жизнь», на наш взгляд, не совсем правильно оторванный от раздела 1, призван, как, по-видимому, предполагали авторы документа, служить как бы практическим руководством к действию, программой реальной деятельности людей Церкви в окружающем их секулярном мире. Здесь присутствует та же двойственность, неопределенность (которая, видимо, представляется авторам диалектичностью), что и во всем докладе. С одной стороны, «священноначалие нашей Церкви… неоднократно разъясняло, что церковная полнота не участвует в политической борьбе», с другой же стороны, «если мы ограничимся словами: „Церковь вне политики“, — не будет ли это в действительности торжеством идей секулярного либерализма, согласно которым религия — это сугубо личное дело, а посему религиозные организации должны оставаться вне политической жизни? Неужели у Церкви вообще нет позиции по политическим вопросам, неужели ей нечего сказать политикам, а православным мирянам нечего делать в политической жизни?». Такая двойственная позиция высшего клира РПЦ очень удобна: можно оправдать как участие в политике самих иерархов или угодных им мирян, так и неблагословение на такое же участие неугодным клирикам и мирянам. При этом в докладе не дается прямого ответа на резонный вопрос: «Какого рода политические организации могут считаться христианскими и православными?». Таким образом, разработчики оставляют за собой полную свободу политического маневра.
Указав на ряд очевидных вещей, как-то: осуждение Церковью дехристианизации системы образования; несамодовлеющий характер христианской культуры; опасность современной (фактически постмодернистской) массовой псевдокультуры; значение традиции для формирования подлинной культуры (в том числе и светской), авторы переходят к проблеме взаимоотношений Церкви и СМИ, где также не провозглашают ничего нового.
Значительно лучше обстоит в докладе дело с трактовкой проблемы секуляризма. Здесь авторы документа абсолютно правы в расстановке акцентов. «Современная международно-правовая система, — говорит владыка Кирилл, — основывается на приоритете интересов земной жизни человека и человеческих сообществ перед религиозными ценностями… Такой же приоритет закреплен в национальном законодательстве многих стран». С другой же стороны (и это абсолютно верно!), «христианин должен видеть мир и общество в свете его конечного предназначения и духовной основы, в эсхатологическом свете Царства Божия». Поэтому «Церковь… не может положительно воспринимать такое устроение миропорядка, при котором в центр всего ставится помраченная грехом человеческая личность» (!). Именно в силу этого «Церковь стремится к утверждению христианских ценностей в процессе принятия важнейших общественных решений как на национальном, так и на международном уровне». Хотелось бы, чтобы это благое стремление было действительной основой церковной политики РПЦ, а не только дежурной декларацией.
В целом, как мы уже отмечали, наряду с безусловной правильностью целого ряда положений для доклада характерна некоторая половинчатость. Нам показывают фасад, но не пускают внутрь здания. Во время Архиерейского собора, на котором документ будет приниматься, поверхностный осмотр вряд ли повлечет за собой перестройку.
