Все годы ельцинской мглы Православная церковь, окрыленная свободой от уз государственного атеизма, пребывала в блаженном неведении о чаяниях вымирающего народа и не желала снисходить до трагедии, переживаемой российским государством. Церковь была занята сама собой: ей не было дела до крушения советской «антихристовой» Родины; не занимал ее и грабительский передел собственности. Расстрел Парламента и чеченская бойня, беспредел выборов и катастрофа реформ если и удостаивались частной оценки церковных иерархов, то исключительно обтекаемой по форме. За десять лет ни разу не заступалась она за свой народ, ни разу не прозвучало из ее уст строгого, искреннего, бесстрашного ответа на вызов современности, в котором чувствовалось бы величие духа Сергия Радонежского и Гермогена, дышала бы мощь церковных танковых колонн, что отправлялись на фронты Великой Отечественной. Вместо этого Церковь последнее десятилетие молчала и бурно строила храмы. Храмы без прихожан, умирающих по миллиону в год, но с золотыми куполами, что сверкают сегодня над разрушенными заводами и замерзающими поселками.
Наблюдая за этим пиром, тем с большей надеждой ждали мы нынешнего Юбилейного архиерейского собора, на котором впервые в истории должна была быть принята социальная доктрина Русского Православия, — общецерковное учение о состоянии современного человека, общества, мироустройства. От доктрины этой ожидалось не просто внятное толкование отношения церкви ко всем более-менее важным вопросам человеческой и общественной жизни: о нации, собственности, войне, семье, труде или культуре. В ней Церковь должна была показать своей пастве Эдемский сад — свой идеал земного человеческого существования — и путь к его достижению. Сегодня, в 2000 году, Русская Православная церковь обязана была в своем социальном учении живописать гигантскую картину торжества и трагедии великого государства, испытанных им в веке двадцатом, и тщательный благословенный план его возрождения из небытия в веке двадцать первом.
Чуда не случилось. Социальная доктрина Церкви принята единогласно — но нет в ней ни веры, ни духа, ни спасения. Все, что есть, — это прежние обтекаемость и половинчатость, осторожность и благие пожелания, полумеры и банальности. «Основы социальной концепции Русской Православной церкви» представляют собой нечто среднее между конституцией, правильной до горечи, до судорог, и заявлениями МИДа, извечный смысл которых — «как бы кому не навредить». Своего рода справочник для начинающего священника, как, не сбиваясь, отвечать прихожанам про смертную казнь, эвтаназию и аборты.
Удивительно, но авторы данной доктрины, которая разрабатывалась в Отделе внешних церковных сношений РПЦ под руководством митрополита Кирилла, изначально устранились не только от важнейших проблем современной России, но даже и от самих понятий «Россия» и «русский». Первое они презрительно называют «сиюминутными, краткосрочно-актуальными вопросами». Что касается русскости доктрины, то, по заявлению митрополита Кирилла, ее авторы «сознательно избегали обсуждения ситуации в конкретных государствах, ведь около половины приходов Московского Патриархата сегодня находится вне пределов Российской Федерации». В основном тексте концепции словообразования от названия «Россия» упоминаются лишь три (!) раза. Хорошо это или плохо — другой вопрос, но факт остается фактом: данная доктрина абсолютно космополитична. Интересно, как это будет смотреться лет через пятьсот: в юбилейном 2000 году, во времена смуты и разорения государства, Русская церковь принимает документ, в котором о русских не сказано ни слова.
Практически каждый тезис доктрины основывается на цитируемом отрывке из Писания или трудов отцов Церкви. Документ получился на редкость двойственным, с бесконечными «вместе с тем», «однако», «с другой стороны», «в редких случаях», «с пониманием отнестись» и «проявляя мудрость».
По объему «Основы» занимают около двухсот машинописных страниц и разделены на шестнадцать глав, каждая из которых раскрывает определенный уровень взаимоотношений церкви и светского общества.
Уже во второй главе «Церковь и нация», посвященной отношению Православной церкви к народам мира и к национальным и межнациональным отношениям людей, появляются если не откровенные противоречия, то определенная двусмысленность. В первом же пункте главы признается, помятуя известное «нет различия между Иудеем и Еллином», что церковь по природе своей носит вселенский, наднациональный характер. Но уже из второго пункта следует, что «вселенский характер Церкви, однако, не означает того, чтобы христиане не имели права на национальную самобытность, национальное самовыражение» и что «напротив, Церковь соединяет в себе вселенское начало с национальным». В результате перед православным христианином встает сложная задача одновременно «любить свое отечество, имеющее территориальное измерение, и своих братьев по крови, живущих по всему миру». Глава заканчивается невнятным и «политкорректным» заявлением о том, что и «национальные чувства могут стать причиной греховных явлений, таких, как агрессивный национализм, ксенофобия, национальная исключительность, межэтническая вражда».
В главе «Церковь и государство» указывается, что государство благословляется Богом как «необходимый элемент жизни в испорченном грехом мире, где личность и общество нуждаются в ограждении от опасных проявлений греха». И далее: «Церковь не только предписывает своим чадам повиноваться государственной власти, независимо от убеждений и вероисповедания ее носителей, но и молиться за нее» — то есть молиться за тех, кто десять лет распинал страну.
При этом, среди рассуждений о юридических отношениях между Церковью и государством, говорится, что «если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям?, Церковь может… ?обратиться в международные инстанции и к мировому общественному мнению?.
Из последующих рассуждений о формах государства вытекает, что наиболее „высокой формой государственного правления“ является теократия по примеру власти судейства в древнем Израиле. Чуть ниже него стоит монархия; а республика вообще не имеет ничего общего ни с Писанием, ни с Церковью. При этом, однако, замечается, что „изменение властной формы на более религиозно укорененную без одухотворения самого общества неизбежно выродится в ложь и лицемерие, обессилит эту форму и обесценит ее в глазах людей“ — это к вопросу о восстановлении монархии в России.
Ближе к концу главы перечисляются „области соработничества“ церкви и государства — и здесь авторы доктрины дали себе простор для воображения. И если о миротворчестве, благотворительности, заботе о сохранении нравственности, духовном, культурном, патриотическом воспитании, об охране окружающей среды, о попечении воинов и профилактике правонарушений со светскими властями еще можно кое-как договориться, то в своих попытках влезть в науку, здравоохранение, экономическую деятельность Церковь вряд ли найдет общий язык с государством.
Одно из важнейших положений главы „Церковь и политика“ гласит: „перед лицом политических разногласий, противоречий и борьбы Церковь проповедует мир и соработничество людей, придерживающихся различных политических взглядов“ ради вовлечения всех членов церкви в общий созидательный труд. Каким образом это будет происходить, как объединяться с Новодворской, Чубайсом и Немцовым — не сообщается.
Другой важный пункт данной главы — невозможность участия Церкви? в деятельности политических организаций, в предвыборных процессах, таких, как публичная поддержка участвующих в выборах политических организаций или отдельных кандидатов, агитация и так далее». Но очевидно, если очень хочется, то можно и поучаствовать. Потому что данное положение не означает отказа церкви от «публичного выражения позиции по общественно значимым вопросам». Осознавая, что многое в политике «неизбежно сопряжено с грехом или попустительством греху», Церковь при этом не отказывает православным мирянам от возможности окунаться в политику, призывая их, однако, быть «духовно и нравственно чуткими». Разумеется, участвующие в политике миряне не должны выступать от имени Церкви, она должна оставаться незапятнанной.
Глава шестая социальной доктрины названа «Труд и его плоды». Признавая в ней труд как «творческое раскрытие человека» и «благословляя всякий труд, направленный ко благу людей», авторы концепции, тем не менее, настаивают, что «обольщение достижениями цивилизации удаляет людей от Творца, ведет к мнимому торжеству рассудка, стремящегося обустроить земную жизнь без Бога. Реализация подобных устремлений в истории человечества всегда заканчивалась трагически». Где пролегает грань между «соработничеством» и «отпадением от Божьего замысла» — остается непонятным. Очевидно, однако, что под «мнимым торжеством рассудка» понимается не столько западная рационалистическая цивилизация, сколько наша советская Родина, которая «закончилась трагически». Под конец главы еле слышен призыв церкви «к справедливому распределению продуктов труда, при котором богатый поддерживает бедного, здоровый — больного, трудоспособный — престарелого», который отчего-то напоминает недавние призывы Березовского «поделиться, пока есть время».
В главе «Собственность» авторы доктрины со свойственной им широтой заявляют: «Церковь не определяет прав людей на собственность. Однако материальная сторона человеческой жизни не остается вне ее поля зрения». Церковь также «признает существование многообразных форм собственности», при каждой из которых возможны «как греховные проявления, так и нравственно оправданное использование материальных благ». Непонятно, кому нужно это признание.
В главе «Война и мир» доктринеры достигают почти полного тождества с иезуитскими братьями по вере, доказывая, что война есть одновременно зло и благо. Почему зло — понятно, но как Церковь могла оправдать войну? Очень просто: авторы трактовали цитату из Евангелия от Иоанна «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» как разрешение сражаться на поле боя. И дальше: «Взявшие меч, мечем погибнут — в этих словах Спасителя находит обоснование идея «справедливой войны». Итак, воевать и убивать истинно верующему во Христа не возбраняется. Как лицемерно после этого выглядят слова авторов доктрины о том, что война должна вестись по правилам, «с гневом праведным», а воюющие должны обладать высоким нравственным обликом!
Разумеется, Церковь не может не осуждать завоевательную войну, но ведь «в нынешней системе международных отношений подчас бывает сложно отличить агрессивную войну от оборонительной»! Посему Церковь оставляет за собой право в каждом отдельном случае решать — осуждать ли очередную бойню, или поддерживать. При этом Церковь считает своим долгом при первой возможности быть посредником на переговорах.
Рассуждая в главе «Преступление, наказание, исправление» о смертной казни, авторы социального учения вдруг вспоминают, что она признавалась в Ветхом Завете, и что ни в Писании, ни в Предании, ни даже в историческом наследии Православной церкви «нет указаний на необходимость ее отмены». Неужели Церковь оправдает еще и смертную казнь? Нет, вспоминая о милосердии, Церковь «приветствует шаги властей» к ее отмене, признавая «вместе с тем», что вопрос этот должен решаться всем обществом, прекрасно понимая, каково будет это решение.
Высоко оценивая в главе «Здоровье личности и народа» врачебную деятельность, авторы доктрины отчего-то считают «весьма важным ознакомление преподавателей и учащихся медицинских учебных заведений с основами православного вероучения и православно ориентированной биомедицинской этики». Очевидно, это необходимо для «создания в лечебных учреждениях молитвенной атмосферы». С глубокой тревогой констатируя «демографический кризис окормляемых народов», Церковь называет его главные причины (приводим их полностью): в двадцатом веке таковыми стали «войны, революция, голод и массовые репрессии, последствия которых усугубил глубокий общественный кризис конца столетия». Выходит, в ельцинском геноциде виновата революция 17-го, а «массовые репрессии», не влиявшие на демографию лет пятьдесят, аукнулись лишь сегодня.
Встав в главе «Проблемы биоэтики» перед трудным выбором: разрешать ли женщине делать аборт ради сохранения собственной жизни, авторы доктрины привычно «проявляют снисхождение», но чтобы та женщина, убившее свое дитя, непременно исполнила «покаянное молитвенное правило»! Еще постыднее звучит фраза о том, что «Церковь приветствует усилия медиков, направленные на врачевание наследственных болезней. Однако целью генетического вмешательства не должно быть искусственное «усовершенствование» человеческого рода и вторжение в Божий план о человеке». Но как обойтись одному без другого? Слава Богу, что ясность звучит хотя бы в вопросах о донорстве половых клеток, суррогатном материнстве, внетелесном оплодотворении, клонировании человека, купле-продаже человеческих органов, фетальной терапии и гомосексуализме, которые все отнесены к разряду недопустимых. Также Церковь выступает против эвтаназии, даже при согласии на нее страдающего больного.
Полагая в последующих главах, что проблему экологии можно решить только через правильную духовную ориентацию человека и что науку следует использовать осмотрительно и на нравственных принципах, попутно «забивая себе местечко» в культурном просвещении и в школьных курсах, предостерегая в предпоследней главе СМИ от нападок на церковь, авторы доктрины переходят в заключении к «Международным отношениям. Проблемам глобализации и секуляризма». В этой главе, желая оставаться «над схваткой» и не снисходя до слова «русский», авторы пишут: «Церковь скорбит, когда в связи с разделением полиэтнических государств разрушается историческая общность людей, попираются их права и в жизнь многих приходят страдания». А чуть выше говорится так: «Церковь приветствует тенденции к объединению стран и народов, особенно имеющих историческую и культурную общность, при условии, что эти объединения не направлены против третьей стороны». Что же, если мы объединимся с Белоруссией, чтобы противостоять натиску Америки, — это будет против воли Божьей?
К процессам глобализации Церковь подходит с «критической осторожностью», называя несправедливым «доминирование стран сильных над слабыми, богатых над бедными, технологически и информационно развитых над остальными». Все, что нужно, чтобы успокоить Церковь, — «сугубая ответственность» политиков и «согласие с волей народа». Обычно с таких же слов начинаются послания американских президентов. Наконец, отмечая опасность «международных экономических и финансовых структур, не признающих никаких пределов», «Церковь ставит вопрос о всестороннем контроле за транснациональными корпорациями и за процессами, происходящими в финансовом секторе экономики… через использование всех механизмов, доступных обществу и государству». Отчего-то кажется, что в своем нынешнем состоянии Православная церковь, добивающаяся «признания легитимности религиозного мировоззрения как основания для общественно значимых деяний», не сильно бы страдала, окажись она на месте одной из таких корпораций. К этому некоторая часть церковных иерархов, видимо, и стремится изо всех сил.
