Новомученики XX века

По данным Правительственной комиссии по реабилитации жертв политических репрессий, только в 1937 году были арестованы 136 900 православных священно- и церковнослужителей, из них 85 300 человек расстреляны. В следующем, 1938 году к ним прибавились еще 28 300 арестованных и 21 500 расстрелянных. Количество пострадавших за веру и церковь в первые два десятилетия советской власти сопоставимо, наверное, лишь с числом мучеников первых веков христианства, когда гонения на церковь были особенно сильными.

Список открыт…

По сути и в те давние времена и в начале нынешнего столетия гонители требовали от христиан одного — отречения от Бога. В первые века христианства, чтобы сохранить себе жизнь, требовалось публично поклониться языческим идолам. Двадцать столетий спустя таким «идолом» стала идея построения коммунизма. Помните? «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи», проще говоря — это наше все. Провозглашая этот знаменитый лозунг, советская власть открыто признавала, что ставит себя на место Бога.
Но выбить из народа, пусть даже частично вставшего под красные знамена, исконную веру оказалось для большевиков чуть ли не самым трудным делом в построении «светлого будущего». Поэтому наиболее массовыми и наиболее жестокими были гонения именно на верующих. О юридической стороне повальных арестов священников и особо активных мирян новым властям беспокоиться было нечего: под статью «антисоветская пропаганда» подходило букавально все, что было связано с деятельностью церкви…
На Архиерейском соборе Русской православной церкви, проходившем в Москве месяц назад, были канонизированы 860 мучеников и исповедников, материалы о жизни, служении и трагической кончине которых в течение нескольких последних лет рассматривались Синодальной комиссией по канонизации святых. Комиссия проделала огромную работу, изучив тысячи и тысячи документов, представленных многими епархиями России.
— Сам по себе расстрел или гибель в ссылке священника или мирянина еще не является поводом для церковного прославления, — говорит постоянный член Священного Синода митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир. — Комиссии необходимо было твердо убедиться, выстоял ли человек на допросах, не погрешил ли он против своей совести, не предал ли кого, не испугался ли судьи человеческого. Ведь бывали случаи, когда, желая избавиться от пыток или поверив обещанию об освобождении, люди подписывали любой предложенный следователем документ, оговаривали и выдавали товарищей. В конце концов погибали и доносчики, и их жертвы, только одни как люди поколебавшиеся и неустоявшие, а другие — как мученики.
860 имен были прославлены нынче в Соборе новомучеников и исповедников российских. О мощах этих святых говорить не приходится, потому что подавляющее большинство из них погребены в местах массовых захоронений, часто и доныне неведомых. Конечно, список новомучеников и исповедников XX века, представленных к прославлению, далеко не полон, да и вряд ли возможно будет поименно назвать всех. Но работа по сбору архивных сведений о пострадавших за веру в годы гонений продолжается. И Архиерейский собор, прославляя для общецерковного почитания в лике святых Собор новомучеников и исповедников российских, «поименно известных и доныне миру не явленных, но ведомых Богу», еще раз подтвердил: список открыт. А это значит, что в нем будут появляться все новые и новые имена.

Он стал священником в самое трудное время

В апреле 1992 года у домовой церкви апостолов Петра и Павла, что в Санкт-Петербургском государственном университете, появился первый «свой» святой. Русская православная церковь канонизировала тогда расстрелянных большевиками в 1922 году священномучеников Вениамина, митрополита Петроградского, архимандрита Сергия (Шеина), мучеников Иоанна Ковшарова и Юрия Новицкого. Юрий Петрович Новицкий, профессор уголовного права Петроградского университета, руководил в то время городским Обществом православных приходов. По мнению суда, именно эта организация возглавляла противодействие властям в изъятии церковных ценностей. И вот в нынешнем году архиерейский форум прославляет в Соборе новомучеников и исповедников российских еще одного святого, имевшего прямое отношение к университетской церкви, — протоиерея Владимира Лозину-Лозинского, бывшего ее настоятелем с августа 1921 года по февраль 1924-го.
Решение Владимира Лозины-Лозинского стать священником пришлось на начало самого трудного в истории русской церкви периода — время гонений. В 1918 году на его глазах арестовывают и расстреливают отца Александра Васильева, бывшего настоятеля царскосельского Феодоровского собора и последнего духовника царской семьи перед ее арестом. Владимир Константинович был хорошо знаком с отцом Александром и очень остро воспринял его мученическую кончину. А в 1920-м, на тридцать шестом году жизни, он уже сам становится священником и назначается в университетскую церковь. Надо было обладать большим мужеством, чтобы принять на себя в то время заведомо мученический крест священнического служения.
И мученичество не заставило себя долго ждать. В первый раз отец Владимир был арестован в 1924 году по сфабрикованному ОГПУ делу о православных братствах. Занимаясь просветительской, миссионерской и благотворительной деятельностью, братства мешали властям в целенаправленном ослаблении и разрушении церкви. В этот раз отец Владимир пробыл в заключении недолго — чуть больше трех месяцев.
Однако и свобода длилась недолго. Ровно через год, 15 февраля 1925 года, его вновь арестовывают — на сей раз вместе с группой выпускников Императорского Александровского лицея. В обвинении, предъявленном священнику Лозине-Лозинскому, говорится: «… изобличается в причастности к деятельности монархической организации, выразившейся в том, что он по поручению представителей организации служил открыто панихиды по бывшим царям, в том числе по расстрелянному Николаю II, также служил панихиды по расстрелянным и умершим при советской власти, чем вносил возбуждение в темные массы, посещающие церковь». Отцу Владимиру и еще тридцати трем заключенным, проходившим по этому делу, грозил расстрел. Но в окончательном приговоре высшую меру наказания заменяют десятилетней ссылкой в Соловецкий лагерь.
Из жития священномученика Владимира следует, что лагерную жизнь он принимал смиренно и безропотно, «покорясь велению Божьему», как писал он в одном из своих стихотворений. По воспоминаниям узников, отбывавших вместе с ним срок на Соловках, аристократизм породы, наклонностей и привычек не исчезал у отца Владимира даже тогда, «когда он отвешивал вонючую воблу» в продовольственном ларьке, разносил посылки или мыл управленческие уборные. Но врожденный такт и, главное, «светившаяся в нем глубокая любовь к человеку сглаживали внешние различия с окружающими». Он был «так воздушно светел, так легко добр, что казался воплощением безгрешной чистоты, которую ничто не может запятнать"…
Через три года родственники отца Владимира добились смягчения приговора, и лагерное заключение было заменено пятилетней ссылкой в Сибирь. По возвращении из нее в 1933 году отец Владимир служит в Новгороде — и вновь совсем недолго. Некий прихожанин кафедрального Михайло-Архангельского собора, где с 1935 года Лозина-Лозинский был настоятелем, признал на допросе, что является организатором контрреволюционной группы, и в числе ее членов назвал отца Владимира. Материалы архивного дела свидетельствуют: несмотря на жесткое давление следователей, отец Владимир не признал себя виновным, не подтвердил существование этой контрреволюционной группы и никого не оговорил. И единственный из всех, проходящих по этому делу, был приговорен к расстрелу. Отец Владимир был расстрелян 26 декабря 1937 года в Новгороде. Место его захоронения Господь оставил сокровенным…
Материалы к канонизации священномученика Владимира собирали в архивах Петербурга и Новгорода члены православной общины, возрожденной в Университете почти десять лет назад. В помещении главной университетской церкви сейчас размещается музей, поэтому литургии служатся здесь пока нечасто. Зато молебны и панихиды бывают постоянно, совершаются таинства крещения и венчания. Есть община и в Петергофском учебно-научном комплексе Университета. Богослужения проходят в небольшой часовенке — по сути комнате, специально выделенной в одном из зданий под церковь. Но уже согласованы предпроектные предложения по строительству на территории комплекса храма в честь святых новомучеников российских — питомцев Университета…

Мой далекий близкий дед…

Елена Григорьевна не знала своего деда. И не могла знать — он был арестован через четыре месяца после ее рождения, а позже — расстрелян. О том, что именно руки деда погружали ее, маленькую, в купель во время крещения, Елене Григорьевне рассказала бабушка. Больше дед, сельский священник, ничего не успел сделать для своей внучки. А сознание того, что, совершив над ней это первое таинство церкви, он дал ей уже очень и очень много, придет к Елене Григорьевне спустя пятьдесят лет.
Она не знала своего деда, и эта некая тайна, окутывавшая многое, что с ним связано, делала его личность притягательной и близкой. Из мозаичных отрывков его биографии образ деда складывался с трудом, но как дороги были ей эти короткие сведения, с детства хранимые в памяти рассказы мамы и бабушки!
Дед, отец Александр, жил в селе Подберезье Новгородской области, служил в местном храме. А бабушка, Екатерина Александровна, была регентом церковного хора. Время было тяжелое — тридцатые годы, но о бедах тех лет бабушка никогда ничего не рассказывала. Наоборот — говорила о том, какие в их селе жили замечательные люди, благочестивые, набожные, как уважали они отца Александра.
Наверное, он был сильным священником. Потому что не всякий батюшка возьмется отчитывать бесноватых. Отец Александр отчитывал. Постился три дня, потом запирался с болящим человеком в храме и творил над ним долгие молитвы.
Незадолго до его ареста по ночам в поповский дом приходили местные коммунисты, предупреждали о возможных репрессиях, просили батюшку уехать куда-нибудь подальше. То были выросшие мальчики, которые ходили когда-то в церковь к отцу Александру и сохранили в себе чувство любви и уважения к этому человеку за его доброту. Но батюшка не уехал — не мог бросить храм, прихожан, свое небольшое, но достаточное для того, чтобы не голодать, приусадебное хозяйство. Куда он поедет с семьей?..
Как забирали деда, Елена Григорьевна не знает. Об аресте мужа бабушка всегда говорила только одно: «вина» отца Александра была в том, что он был хорошим священником…
А вот о последствиях этого ареста и расстрела Елена Григорьевна знает уже не понаслышке. Она хорошо помнит, как взрослые старались не обсуждать в ее присутствии ситуацию, в которой оказалась семья «врага народа», чтобы в школе она ненароком не сказала ничего лишнего. Помнит, как трудно было маме, «дочери репрессированного», найти работу. Ей отказывали, потому что она не член профсоюза, а в профсоюз не брали, потому что нет работы. Они почти голодали. Помнит, сколько маме после войны пришлось бегать по инстанциям и просить, чтобы бабушку прописали к ним в Ленинград, потому что старушке негде жить. Полгода тянулась эта история с пропиской, и все это время Екатерина Александровна пряталась под кровать всякий раз, когда кто-нибудь неожиданно приходил к ним в дом. Ее нелегальная жизнь в городе, раскройся эта маленькая тайна кому-нибудь чужому, могла стать для семьи причиной больших неприятностей. Деда реабилитировали в пятьдесят третьем. Бабушка не дожила до этого события двух лет…
Размышляя о своей жизни, Елена Григорьевна говорит, что именно на ее поколении больше всего сказалась духовная деградация народа. Дед и бабушка были воспитаны в религиозной строгости и любви и сохранили свою веру до конца. Родительское поколение тоже помнило о Боге и старалось жить по христианским заповедям, но уже гораздо меньше. Поколение Елены Григорьевны, то есть рожденные в тридцатые годы, уже совсем не испытывало потребности в религиозном чувстве. Оно пробудилось лишь спустя полвека. И чем больше Елена Григорьевна ходила в храм, чем полнее обретала веру, тем сильнее росло желание узнать что-либо о судьбе деда-священника, расстрелянного в Новгороде.
Ей посоветовали не тормошить пока по этому поводу архивы ФСБ, а обратиться в Новгородское отделение Российской ассоциации жертв политических репрессий. Не без Божиего промысла на работе вдруг предложили поехать в однодневную командировку в Новгород. И она поняла — это ее шанс.
Этот день в ассоциации оказался неприемным. Однако, узнав, что Елена Григорьевна вечером уезжает обратно в Петербург, по телефону ответили: «Приезжайте!» И вот в ее руках Книга памяти жертв политических репрессий Новгородской области. Том первый. Страница 207. «Попов Александр Содофович, 1879 года рождения, уроженец села Покровско-Шухтовское Череповецкого района, проживал в селе Подберезье, русский, грамотный, священник. Арестован 18 августа 1937 года. Расстрелян…»
Елена Григорьевна надеется, что сумеет отыскать в архивах документы, связанные с арестом и расстрелом деда. Конечно, совсем не для того, чтобы потом ратовать за причисление его к числу новомучеников. Однако она считает, что день, когда церковь чествует Собор новомучеников и исповедников российских, — это день памяти и ее деда тоже. И Бог весть, может наступит время, когда среди святых имен Собора появится и имя отца Александра Попова. Ведь список открыт…