Самая первая реакция — двоякая, контрастная, что само по себе показательно. Документ производит впечатление очень консервативного, очень «православного», и, кажется, каждый православный мог бы подписаться под ним. Но — при одном условии: если выбросить учение о папском примате. В остальном же, прочитав слово «католическая» (Церковь) как «кафолическая», можно смело брать текст, вышедший из недр конгрегации вероучения, на «православное вооружение».
Эта, казалось бы, парадоксальная концептуальная близость говорит о многом. Во-первых, о подобии экклезиологического сознания в двух Церквах. Во-вторых, о том, что именно это подобие остается главным препятствием к их сближению, не говоря уже об объединении: каждая Церковь претендует на исключительную полноту церковности. В-третьих же, это свидетельствует об истине того понимания православно-католических отношений, которое было выражено многими богословами (достаточно упомянуть о.Г.Флоровского): православная кафоличность не вмещается в пределы церковного Востока; без церковного Запада нет Вселенской Церкви; «великая схизма» действительно разделила историческое тело Церкви Христовой.
Декларация «Господь Иисус» — знаковая и в другом отношении, так как есть еще одна параллель.
Канун XXI века, пришло время подводить экуменические итоги столетия, в том числе отметить общую неудачу грандиозного проекта «объединения церквей». Если экуменисты-протестанты в конце концов сформировали некое общее экклезиологическое сознание (одна вера и одно «глубинное» Предание, существующее во множестве частных преданий), то католики и православные чувствуют потребность заявить о своих «основах», которых не могут поколебать никакие экуменические ветры.
Симптоматично, что почти одновременно с декларацией Ратцингера появился другой документ — «Основные принципы отношения РПЦ к инославию», принятый в августе Архиерейским собором (пространные цитаты см. в «РМ» N4330).По общему пафосу он совпадает с католическим, однако разнится как по существу ключевых идей, так и по внешнему эффекту.
В отличие от ясного и четкого признания «латинянами» апостольского преемства и действительности Евхаристии в «схизматических» Церквах Востока, формулировки православного документа довольно расплывчаты. Здесь используется классическое «отрицательное» выражение (восходящее к митрополиту Филарету Дроздову): «…общины, отпавшие от единства с православием, никогда не рассматривались как полностью лишенные благодати Божией». Далее говорится: «Церковное положение отделившихся не поддается однозначному определению. В разделенном христианском мире есть некоторые признаки, его объединяющие: это Слово Божие, вера во Христа как Бога и Спасителя, пришедшего во плоти, и искреннее благочестие».
В данном случае католики оказались не только более концептуальными, но и гораздо более «прогрессивными», чем их православные братья. Но, признав церковность православного Востока, авторы ватиканской декларации, я думаю, лишь разозлили «ревнителей» православия, которые ненавидят папство, но часто вполне благодушно относятся к католической консервативности (в особенности к последователям раскольника Лефевра).
Однако гораздо интереснее то, как оцениваются оба документа, столь схожих по тону и содержанию. Если для многих западных христиан декларация «Господь Иисус» — это победа католических ретроградов (если не «реваншистов»), то в российской реальности «Принципы» РПЦ — своего рода прорыв через «заградительные отряды» православных фундаменталистов, постепенно перехватывающих инициативу у архиереев-экуменистов. Иначе говоря, более консервативный текст РПЦ в нашей нынешней церковной ситуации представляется более либеральным, чем «Dominus Iesus» — в западной, в том числе католической, среде.
Такова «геоцерковная» реальность.
Москва
