Государство и религиозные организации: итоги и перспективы взаимодействия

«Круглый стол» в московской редакции «Русской мысли»

Нынешний год — не только юбилейный для христианства и переходный, итоговый для XX века. Очевидным образом ощущается и смена политических эпох. Мы живем в период не просто постсоветский, но пост-ельцинский, что побуждает подводить некоторые, может быть, и промежуточные, но все же итоги и думать о будущем.
Все это касается также религиозной сферы и церковно-государственных отношений (в широком смысле). К чему пришли конфессии и прежде всего крупнейшая из них, Русская Православная Церковь, за десять лет политической и религиозной свободы? Насколько они готовы — как с «идеологической», так и с организационной точки зрения — к тем переменам, которые уже происходят и еще будут происходить в России начала XXI столетия?
И более конкретный вопрос: каковы главные проблемы Русской Церкви, и что нужно делать для их решения?
Сергей Чапнин, редактор интернет-журнала «Соборность»:
Многое должно измениться в нашей церковной жизни. Назову одну из важнейших проблем: на пороге XXI века Русская Православная Церковь не сознает себя единым живым организмом и лишь в теории рассуждает о церковном единстве. На практике доминирующей является тенденция к разделению и дроблению. Тревогу вызывают не столько территориальные и социальные разделения — это та дань, которую Церковь, как и все общество, вынуждено платить в эпоху затяжного кризиса. Неизмеримо опаснее идеологический раскол среди верующих, окончательно оформившийся во второй половине 90-х. Этот раскол имеет не только политическую, но и богословскую и литургическую проекции. Судя по всему, именно он станет главной проблемой Церкви в ближайшие годы.
Отсюда и главное желание — восстановить единство русского православия. Но до тех пор, пока искушение делить всех православных на «своих» и «чужих» активно поддерживают епископат, духовенство и подавляющее большинство церковных СМИ, мы к этой цели не приблизимся. Ближайшая задача — деидеологизации церковной жизни. Что касается действий, то, я думаю, стоит поддержать укрепление церковной власти, прежде всего ее «вертикали». Однако я ни в коем случае не имею в виду усиление власти епископата. Укрепление церковной власти — это создание реально действующих приходских советов (сегодня практически все они — фикция), епархиальных управлений, епархиальных собраний и так далее — до Поместного собора. Пока этого не произойдет, авторитет российского епископата будет оставаться катастрофически низким. Сегодня епископу не доверяют не только миряне, но даже и духовенство. Боятся — да; льстят — да; но не доверяют.
Восстановить авторитет церковной власти поможет и подлинное возрождение церковного суда. В 1990 г. был сделан первый шаг, но второго пришлось ждать десять лет: только на Архиерейском соборе в августе этого года положение о суде было внесено в церковный устав. Сколько времени пройдет до того, как церковный суд станет реальностью? Работа предстоит огромная — необходимо создать реально действующий кодекс церковного права, воспитать специалистов, научиться проводить следственные действия, а также искать новые формы сотрудничества со светскими юристами. Если церковное право не согласуется с гражданским, то решения церковного суда не могут быть признаны государством, а партнерские отношения с государством Церкви сегодня необходимы.
Максим Шевченко, редактор газеты «НГ-Религии»:
По моему мнению, главная проблема современной Русской Православной Церкви в том, что ее руководство не смогло направить энергию православного возрождения 80−90-х в русло строгой канонической дисциплины, уступив инициативу в деле церковного строительства харизматическому неомонашеству («младостарчеству»). В советское время РПЦ имела несколько мужских монастырей, насельниками которых были полторы-две сотни монахов. Сегодня монастырей в несколько десятков раз больше, а монахи исчисляется тысячами. Увлечение внешним ростом числа приходов и монастырей в ущерб богословскому образованию и даже простой катехизации верующих привело священноначалие к тому, что оно в большинстве стало заложником монашества и поощряемых им к еретическим воззрениям мирян: имея недолгий опыт духовной жизни, они по существу начали диктовать Церкви свою волю.
В среде нового монашества пышным цветом расцветают сектантские настроения, гностические и спиритуалистические верования, причудливые политические утопии. В это вовлекаются десятки тысяч мирян, доверяющих своим духовным пастырям, видящих порой в откровенных еретиках (гностических монархистах, «национал-патриотах» и т. п.) «носителей православной истины».
Епископат (за редкими исключениями) устранился от догматического и канонического контроля за жизнью Церкви в целом и монашества в частности. Более того, как показала история с бывшим екатеринбургским епископом Никоном, архиереи порой сами создают на себя «компромат», что дискредитирует Церковь.
Очевидно, что отсутствие единого богословского контролирующего органа, обладающего правами и авторитетом, признаваемыми всей Церковью, оставляет возможность для своего рода духовной и богословской анархии, разлагающей и уничтожающей русское православие, делающей его посмешищем или пугалом в глазах всего христианского мира. А отсутствие органа, способного осуществлять цензуру издаваемой под грифом РПЦ и продаваемой в ее храмах литературы, позволяет вскармливать новые ереси интеллектуально.
Таким образом, бесконтрольность духовной жизни (усиленная фактическим устранением духовенства и мирян от принятия важнейших церковных решений путем отмены Поместного собора) и есть, на мой взгляд, главная церковная проблема наших дней.
А. Кырлежев:
Я бы обобщил сказанное следующим образом. Ключевая проблема, требующая серьезного обсуждения и поиска путей разрешения, — это соотношение принципа власти и принципа соборности. Церковь как институт должна управляться, и управляться эффективно, а для этого необходима властная структура. Но управляться Церковь должна в соответствии с ее природой, с ее богословским самопониманием, а не по стихиям мира сего. И так называемая иерархичность Церкви не является достаточной для описания ее внутреннего строя. Церковь — кафолична, соборна, а иерархия призвана, так сказать «структурировать» эту соборность, обеспечивать ее осуществление в повседневной церковной жизни. Причем соборность — это не демократия в мирском смысле слова, ибо опирается не на права каждого члена Церкви, но на полноту его приобщенности к ее благодатной жизни. Как говорит апостол и евангелист Иоанн, «вы имеете помазание от Святого и знаете все» (1 Ин 2:20).
Сегодня обращение к учению апостолов о «царственном священстве» всех членов Церкви многими воспринимается у нас как «протестантское влияние». Но без этого учения нет и не может быть и учения о соборности, о равной сакраментальной одаренности и соответственно равной ответственности за Церковь всех ее членов, включая мирян. Усиление епископской власти, которое мы наблюдаем сегодня, имеет смысл только в том случае, если одновременно повышается церковное сознание клириков и мирян. А это ставит вопрос о религиозном и богословском образовании — прежде всего внутри самой Церкви, но о таком образовании, в процессе которого преподаются знания о церковном Предании, а не религиозно-политические идеологии и мифологии. Иными словами, церковная власть должна быть церковна, а ее отправление — поверяться богословскими, экклезиологическими критериями. Тема о власти в Церкви связана также и с вопросом о том, как должны строиться отношения Церкви с государством. Здесь, на мой взгляд, основная проблема — это нахождение баланса между независимостью и взаимодействием, между свободой Церкви от светской власти и необходимостью участвовать в жизни общества, формой организации которого и является государство. Сегодня обсуждение характера церковно-государственных отношений выходит на первый план, особенно в свете «Основ социальной концепции РПЦ», которые были приняты Архиерейским собором.
Александр Щипков социолог, редактор программ о религии Радио России:
Достаточно было взглянуть на президиум Межрелигиозного миротворческого форума, который проходил 13−14 ноября в Москве, чтобы убедиться в том, что главная характеристика современного религиозного процесса — раскол. Двух главных раввинов и двух главных муфтиев России пришлось, как школьников, рассаживать по правую и левую руку Святейшего Патриарха, чтобы они не оказались друг от друга на расстоянии вытянутой руки. Религиозная ситуация нигде и никогда не бывает стабильной в силу иррациональной природы самой религии. Поэтому государство должно, не вмешиваясь во внутреннюю жизнь церквей, создать некую эталонную схему церковно-государственных отношений, которая, с одной стороны, допускала бы либеральный выход за пределы предложенного образца, а с другой — не позволяла иррациональной религиозной стихии становиться опасной для общества.
Как этого добиться? Стремиться к абсолютной религиозной свободе или предпочесть патернализм государственного контроля? По моему мнению, рано или поздно придется пересматривать концепцию законодательства о свободе совести и вместо действующей регистрационной предлагать согласительную систему взаимоотношений между религиозными организациями и государством. Она будет строиться на принципах социального партнерства между каждой Церковью в отдельности и российским государством в целом.
Согласительная система предусматривает заключение договора между каждой религиозной организацией и государством. Обе стороны берут на себя определенные обязательства. Церковь занимается социальной работой, государство обеспечивает финансовую поддержку и защиту. Одновременно договаривающиеся стороны получают определенные права: Церковь — на проповедь, а государство — на финансовый контроль расходуемых средств.
Права, обязанности и поле деятельности (школа, армия, больница и т. д.) оговариваются в каждом конкретном случае. Подобный подход сохраняет демократический принцип, позволяет полнее использовать потенциал традиционных религий, ограждает личность от посягательств псевдорелигиозных групп и предупреждает возбуждение конфликта между конкурирующими религиозными организациями.
Пора переходить от состояния концептуального хаоса к осмысленному формированию религиозной политики.
Александр Морозов, политолог:
Несомненно, что сейчас формируется новая повестка в том направлении, которое называется «взаимодействие государства с религиозными организациями». Путинская администрация проводит последовательную ревизию всего ельцинского наследства. Ситуация на этом «фронте» не менее запущенная, чем, скажем, в области федеративных отношений, контроля за госсобственностью. Во всяком случае четыре пункта новой повестки дня можно уверенно прогнозировать.
Во-первых, это развертывание проекта, который можно условно назвать «Лояльный ислам». Надо преодолевать последствия длительной неудачной политики в Чечне, а с другой стороны — решать проблему единого представительства мусульман России. Видимо, требуются вложения в создание системы исламского образования в России, вновь встанет вопрос о мусульманских передачах на федеральных телеканалах. Крайне сложно решить вопрос о двух лидерах российского ислама.
Единственное, что может утешать в этом пункте повестки, -то, что и многие европейские страны из-за резкого увеличения иммигрантов-мусульман и активизации ислама стоят перед проблемой поиска модели взаимодействия с активизирующейся мусульманской общиной. Конечно, российская администрация в более сложном положении — из-за Чечни, из-за отсутствия средств на массированные социальные программы.
Второй пункт повестки — создание государственного органа по взаимодействию с религиозными организациями. В первой половине 90-х против этого резко выступала Московская Патриархия. Сегодня эти возражения значительно ослабли. Уже в январе 1999 г. главный юрист Московской Патриархии В. Калинин заявлял, что восемь государственных инстанций «по взамодействию», не имеющих существенных полномочий, — это удручающая ситуация.
Однако проект создания министерства по делам культов вызывает серьезные сомнения — не окажется ли оно беспомощной и крайне бюрократической структурой? Как бы то ни было, власть должна сделать ставку либо на какой-то ныне действующий орган (совет при президенте, комиссию при правительстве и т. д.), либо создать новый. Третий пункт повестки — стратегия взаимодействия с Русской Православной Церковью. С точки зрения государства, РПЦ — это, во-первых, большая корпорация и некоторый сектор экономики; во-вторых, возможный инструмент стабилизации в том случае, если Церковь сможет развернуть более масштабную социальную (диаконическую) работу; в-третьих, государство, я думаю, не может допустить, чтобы РПЦ как общественная сила оказалась выразителем изоляционистских, антимодернизаторских сил в российском обществе.
Все эти направления в 90-е гг. не получили необходимого развития. Церковная экономика — в крайне запутанном состоянии; невысокий уровень социальной работы вызван не только ослабленностью Церкви после «семидесятилетнего пленения», но и отсутствием у руководства РПЦ понятной для общества стратегии становления диаконии. Бесспорно и то, что во второй половине 90-х высшие иерархи РПЦ хотя и делали неоднократно заявления, отделяющие Церковь от ксенофобии, национализма, агрессивного антизападничества, но практически им приходилось бесконечно лавировать. Отчасти это лавирование было неизбежным следствием того, что подавляющая часть воцерковленных православных была настроена резко «антиельцински». Четвертый узел, можно сказать, объединяет предыдущие и прямо связан с ответом на вопрос: что можно сделать и как? Проблема в том, что новой власти достаточно сложно вступать в диалог с контрагентами, которые имеют долгую политическую историю при прошлом, а то и позапрошлом режимах. Это касается и самой власти — ей тоже предстоит выдвигать новые фигуры в пространстве взаимодействия с религиозными организациями. Это непросто для обеих сторон. Тем не менее единственное, что сейчас можно сделать позитивного, — это активно с обеих сторон формировать группы, способные вести диалог и определять новую повестку дня. Русская Церковь такие шаги предпринимает: в ноябре состоится крупная православная конференция в Российской Академии наук, в январе — очередные Рождественские чтения, где соберется около 5 тыс. участников. Там, возможно, и будут обсуждаться все эти проблемы.
В очень короткие сроки при взаимном доверии сторон должна быть подготовлена и проведения необходимая «ревизия». Религиозные организации должны подвести итоги десятилетия и четко сформулировать свои предложения. Но не на уровне требований реституции вообще, а на уровне реалистичных заявок на то, что может, например, войти в федеральные программы правительства. Так же должны быть определены и крупные проекты, которые будут финансироваться из внебюджетных источников, но при поддержке, а значит, и контроле со стороны государства.
Москва