Отлучение от храма

События в Петербургской духовной академии отразили больные проблемы церкви

Анаксиос!

Это произошло в праздник входа Господня в Иерусалим.
— Бунт! Оплаченная провокация. Хулиганство и смута, — говорят одни.
— Уникальный случай в истории русской церкви, который высветил многие ее больные проблемы, — считают другие.
Не только студентов Петербургской духовной академии и семинарии, их преподавателей, петербургских священников, но и высших иерархов церкви (как выяснилось после недавнего Синода) происшедшее раскололо, развело по разные стороны добра и зла.
А случилось вот что. В храме Академии совершалось таинство рукоположения (хиротония). При посвящении греческое слово? аксиос?! — достоин — одно из главнейших, оно сопровождает и пронизывает все действо: его провозглашает епископ и поет хор. Но если, утверждает каноническая традиция, в ответ хоть один человек из собравшихся в церкви произносит? анаксиос?! — недостоин, хиротония прекращается. И расследуется степень справедливости выдвинутого обвинения.
Священником должен был стать студент третьего курса иеродиакон Игнатий Тарасов. Его вывели в белых одеждах, повернули лицом к народу (в то утро храм до отказа был заполнен студентами) и, как должно по обряду, произнесли: повелите!
А в ответ под сводами храма, видевшего десятки подобных посвящений, двадцатью, тридцатью, сорока голосами грянуло? анаксиос!?. Недостоин!
Когда храм взорвался криками, один из священников, диакон Александр Мусин, оставив Игнатия, вошел в алтарь. Там, готовясь провести рукоположение, сидел ректор Духовной академии, епископ Тихвинский Константин.
— Что делать, владыко? — растерянно спросил о. Александр.
— Продолжать, — последовал ответ.
Голоса не смолкали. Епископ вышел к студентам и произнес:
— Я не Понтий Пилат, чтобы слушать толпу. Что намечено, будет исполнено.
-…Началась молитва, — вспоминает один из? толпы?, — и всё утихло. После молитвы Тарасова вывели на амвон и стали облачать. Каждая часть облачения — епитрахиль, пояс, крест — сопровождалась возгласом ректора? аксиос!?. И всякий раз мы отзывались ему троекратно? анаксиос!?. По храму метался оператор владыки и снимал нас видеокамерой. Мы стояли открыто, не прячась, до самого конца, пока хиротония не была завершена.

?Пастырь? Тарасов

Так кто же он, Игнатий Тарасов, чье посвящение в сан совершилось под возгласы? недостоин? Вот что рассказали о нем люди, чьих фамилий я не называю: тем, кто был со мной откровенен, это может дорого обойтись.
— Главная его цель — достижение власти. Любой ценой. Для этого и монашество, и священство. Он хорошо учится, видимых нарушений нет. А внутренний его мир знали только мы — кто жил с ним бок о бок три года. ?За панагию (символ епископского сана. — М.Т.) я и мать продам! Панагия — это власть, это деньги?! — мы слышали от него десятки раз. Если б дело происходило в советские времена, он бы не в Духовную академию пошел, а в партийную школу.
— Тех, кто был слабее, он унижал, на равных себе искал компромат, перед высшими пресмыкался. И вот такого человека сделали помощником инспектора (воспитательская должность. — М.Т.). В чем бы ребята ни провинились — не были на молитвах, пропустили уроки, не пошли на службу, — он всё записывал и требовал объяснительные. За то, чтоб не давать им ходу, вымогал деньги, спиртное, продукты. Если кого-то ловил на серьезном прегрешении, шантажом заставлял? работать? для него, доносить о каждом слове, каждом проступке сокурсников. Создал целую сеть осведомителей.
— Когда его предупредили, что завтра он может услышать? анаксиос!?, он страшно возмутился: да кто посмеет?! Я любого в порошок сотру! Наш храм в Академии носит имя Иоанна Богослова, и не случайно это произошло именно там — ведь Иоанн сказал: ?Кто говорит: ?я люблю Бога?, а брата своего ненавидит, тот лжец…? Тарасов — безбожник, в этом убеждены почти все.
Однако именно Тарасов занял в Академии совершенно исключительное положение — стал любимцем и приближенным ректора. Именно такой — воск во властных руках — нужен был епископу Константину для надзора за двумя неподконтрольными частями его владений — студенческим общежитием и преподавательской корпорацией. И именно против такого — циничного и лицемерного — возмутилось нравственное чувство студентов. ?Его посвящение в сан, — решили они в ночь перед рукоположением, — оскорбление Богу. Став священником, он начнет губить людей?. Ребята честно предупредили о своей позиции инспектора, набрали на компьютере и размножили обращение ко всем участникам литургии. Дважды просил ректора выслушать студентов один из? зачинщиков? — сокурсник Тарасова Андрей Пинчук.

Волчий билет

Сегодня его называют? сумасшедшим?, ?неуравновешенным?, ?раскольником?. Мне же (как, впрочем, и многим его педагогам) представляется, что Пинчук — личность воистину светлая. Красноречивее всего о нем говорят не глаза и улыбка (хотя и они выразительны), а дело, во главе которого он стоял в академии, единственное в своем роде.
Он создал с товарищами воскресную школу: двадцать филиалов, объединяющих шестьсот детей — сирот, больных туберкулезом, малолетних преступников, беспризорников, инвалидов. Преподавателями — в больницах, приютах, колониях — были сами студенты. Они же находили спонсоров, чтобы привезти детям конфеты, игрушки. Собирались отремонтировать бывший зал свечного завода, превратив его в помещение воскресной школы, но не успели.
…Пинчука отчислили первым. А к началу занятий — 7 сентября — еще девятерых — среди них двух девушек из регентского класса. Кроме того, уволили? как сочувствующего? диакона Александра Мусина, заведующего церковно-археологическим музеем, одного из лучших специалистов в академии. Список отчисленных передан в учебный комитет московской патриархии и означает он, по сути дела, волчий билет. Выгнали студентов без какого бы то ни было разбирательства — по одному рапорту ректора митрополиту Петербургскому и Ладожскому Владимиру, на котором последний начертал: ?Полностью согласен с мнением Вашего Преосвященства, поддерживаю предложение об отчислении… лиц, показавших полное нарушение дисциплины, послушания, смирения и нежелание учиться в согласии с уставом Духовных школ. Церкви нужны преданные и стойкие служители, а не обновленцы, раскольники и смутьяны?.

Белорусский варяг

…Мы идем, удаляясь от академии, по быстро темнеющему парку мимо Александро-Невской Лавры, и мои спутники то и дело шикают друг на друга: ?Тише! Тише?! Они крутят головами в разные стороны и напряженно затихают при виде редких прохожих. К этому их приучила жизнь в? системе?.
?Система? — так все они называют свою духовную школу. Не надо быть семантиком, чтобы ощутить многозначность термина. В? системе? — свои законы, и, выйдя из нее, ты станешь тем, кем станешь, — благодаря этим законам или вопреки им.
Нынешний ректор Духовной академии и семинарии епископ Константин назначен в Петербург из Белоруссии. Чужой здесь и, по слухам, нелюбимый там, в новой епархии он с самого начала существовал обособленно и замкнуто, доверяя лишь двум привезенным с собой монахиням. Единственный? светский контакт?, завязанный Академией по инициаиве ректора, — договор о научном сотрудничестве с деканом истфака Университета Игорем Фрояновым, одним из самых реакционных историков в городе.
При новом ректоре между администрацией и студентами возникла непреодолимая дистанция. Стала набирать силу система слежки и стукачества. Работа по воспитанию духа заместилась требованиями внешнего благочестия, тотальным контролем, внедрением жестких ограничений.
За ?крамольным? поступком студентов ректор не сумел увидеть драму совести, но зато? ясно различил? заговор против собственной власти. Между тем еще до событий в храме кандидатуру Тарасова обсуждало воспитательское совещание. Педагоги вполне отчетливо рекомендовали отложить рукоположение — на неопределенный срок. Епископ рекомендации не принял. Всем участникам совета было предложено подписать протокол, где о? неопределенном сроке? — ни слова. Тех же, кто подписывать отказался, лишили лекционных часов, курсов, воспитательской работы.
Епископ Константин пренебрег принципом соборности, не встретился, как обещал, со студентами, не предпринял расследования происшедшего. От? бунтовщиков? потребовал публичного покаяния. И избрал путь, острей всего противоречащий сути христианства, — путь жестокого подавления. На вопросы, затрагивающие сердцевину веры, ректор отреагировал, как классический партийный начальник.
Церковь, столько лет находившаяся в тисках КГБ, восприняла методы своих гонителей. Есть пастыри, которые стремятся превратить российские духовные школы в православную? зону?, сказал мне один весьма уважаемый священник. И в памяти всплыла строфа Пастернака: ?…я знаю, вы не дрогнете, сметая человека. Что ж, мученики догмата, вы тоже — жертвы века?…
— Позвоните мне в пятницу, — предложил его преосвященство в ответ на мою просьбу о встрече. А в четверг улетел в отпуск, в Грецию.

Стена

Церковь у нас отделена от государства, но не отделена от общества. Она стала неотъемлемой его частью с падением советского режима. В этом нераскаянном обществе не столько заблудшая власть, ныне напоказ? дружащая? с высшими церковными иерархами, сколько народ, темно и трудно живущий, нуждается в просветлении религией. И хотя считается, что в России лишь три процента истинно верующих (тех, кто причащается хотя бы единожды в год), людям необходима опора хоть на один морально незапятнанный институт. И не безразлично, какие пастыри будут наставлять, исповедовать и брать на себя отпущение грехов.
Но в сегодняшней РПЦ, где властная вертикаль жестка, как и не снилось президенту, отринутым не к кому прибегнуть.
— Ребята знали, на что идут, и не пожалели себя ради истины, — убежден один из педагогов. — Ужасно: они столько доброго могли бы сделать. Помочь им теперь ничем нельзя. Все, что вы ни напишете, — горох об стену…
Эта стена — церковь. Авторитет епископских решений непреложен. Церковного суда нет. А патриарх безмолвствует.
Сегодня атмосферу Петербургской духовной академии и семинарии определяют страх, недоверие, духовный сумрак. Страшная двойственность, когда проповедуют одно, а творят другое. Многие педагоги подавлены случившимся — им стыдно и перед изгнанными, и перед оставшимися. Но, вместо того чтоб возвысить голос в защиту, они принуждены смиряться, иначе тоже — изгнание. На вмешательство извне здесь уже не уповают. Разве только на Бога.
— Всё происшедшее лишь укрепило мою веру, — сказал мне Пинчук. — Человек должен вести бой за свою душу.
События в храме Иоанна Богослова отразили небо и преисподнюю. Каждый их участник сам выберет, какой дорогой идти. ?Отвергающий Меня… - гласит Евангелие, — имеет судью себе: Слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день…?