«Из Египта воззвал Я Сына Моего» (Мф., 2, 13−15). В Священном Писании нет ничего малозначащего. Есть, видимо, великий смысл в том, что именно Египет стал спасительным укрытием для Младенца Иисуса.
Что-то очень значительное, превышающее наши исторические познания связывает Христианство с Египтом.
Именно Египет явил христианскому миру первый — во всяком случае один из первых известных нам «портретных» образов Иисуса Христа. Пантократор из монастыря Cв. Екатерины на Синае VI века — поразительный лик, настолько реальный, что кажется, он был написан совсем недавно, по крайней мере, в XIX веке. Такое было возможно только на египетской земле, где в I—II вв.еках н.э. возник фаюмский портрет — удивительный, ни с чем не сравнимый феномен, не имеющий аналогов ни в древнем, ни в новом искусстве. Синайский Пантократор «получил» от фаюмского портрета технику восковой живописи, свободной, легкой, сохраняющей тысячелетиями свежесть вчера написанного произведения. Он воспринял от фаюмского портрета несравненный «реализм», мастерское воспроизведение характерных живых неповторимых черт индивидуального лица.
Но, кроме того, фаюмский портрет, как известно, был погребальным портретом, помещавшимся на мумию вместо маски. Он передавал черты живого человека (возможно, писался еще при жизни заказчика) — и тем не менее на доске представал умерший, взирающий на нас из потустороннего мира, с «той» стороны.
Синайский Пантократор не нарисован на плоскости доски — Иисус является нам «оттуда», из другого мира, «выходит в день». Он живой, невероятно живой, узнаваемо похожий, но уже по ту сторону страстей и распятья, преображенный. Такого поразительного ощущения связи двух миров, тончайшей пленки, соединяющей и разъединяющей мир мертвых и мир живых, не знало ни одно искусство — ни до, ни после Египта. Оно ощущается только еще в древнерусской иконописи.
Синайский Пантократор был, видимо, своего рода «каноном» для многих последующих образов Иисуса, одним из «родоначальников» того узнаваемого типа Христа, ставшего привычным настолько, что мы спокойно говорим про кого-то: «он похож на Христа» — как если бы речь шла о конкретном человеке, чьи изображения нам достоверно известны.
Но что послужило прообразом для него самого? Как, когда, при каких обстоятельствах возник этот — и другие «портретные» изображения Иисуса? Как известно, в первые века Христианства его изображали символически — в виде виноградной лозы, доброго пастыря, иногда — ангелоподобного юноши. «Портретное» изображение явилось как-то «вдруг», и до сих пор у ученых нет единого мнения о сроках и обстоятельствах его появления.
Существует и повторяется по сей день версия, что прообразом для всех «портретных» изображений Иисуса был лик с Туринской плащаницы: именно она, согласно преданию, хранилась сперва в Эдессе, затем в Константинополе, неоднократно выносилась на обозрение и была с первого века хорошо известна христианам. Однако нельзя забывать, что верующим являлось совсем не то лицо, которое знаем мы как лицо Туринской плащаницы. Представавшее им и предстающее по сей день каждому, кто смотрит на холст плащаницы, — одутловатое, грубое лицо, ничуть не похожее на известного нам Христа, — никоим образом не могло стать образцом для икон.
Прошло почти две тысячи лет, прежде чем совершилось поистине чудо явления Иисуса Туринской плащаницы, когда она, представленная на выставке 1898 года в Париже «как плохо сохранившееся произведение древних христианских художников», была перед закрытием выставки впервые сфотографирована… Можно представить себе состояние археолога и любителя-фотографа Секондо Пиа: взглянув на только что проявленную негативную пластинку, он вдруг увидел Христа — не негативное, а четкое позитивное изображение того самого, знакомого каждому лика. Совпадение негативной фотографии Туринской плащаницы с каноническим изображением Иисуса оказалось поразительным.
Отныне только это изображение, существующее лишь на фотографии, ассоциируется с Туринской плащаницей, именно его сравниваем мы с иконописными изображениями, поражаясь тождеству, бывшему почти две тысячи лет «спрятанным» под расплывчатой и грубой маской отпечатка на холсте, оказавшегося на самом деле негативом.
Из всех тождеств, безусловно, самым поразительным предстает сходство Туринской фотографии Иисуса с ликом Пантократора из Синая — как уже сказано, едва ли не самым ранним из известных нам «портретных» изображений Христа и уж конечно самым реалистическим из них. Но еще поразительнее тот факт, что фотография Иисуса (а как иначе называть фотолик Туринской плащаницы?), если использовать компьютерную технику — что я и сделала, — полностью совмещается с ликом Синайского Христа! Криминалистика утверждает, что слиться могут только изображения одного и того же человека.
Взгляните на этот поразительный образ, на Лик Туринской плащаницы, открывший глаза. Спокойный, мудрый, но несколько отрешенный взор Синайского Пантократора, соединившись с ликом Туринской плащаницы, изменился. Иисус словно вопрошает нас о чем-то, скорбит, ждет отклика. Кажется, что глаза Его наполнены слезами…
Лик ли плащаницы свидетельствует о верности созданного древними иконописцами человеческого облика Иисуса? Икона ли подтверждает подлинность плащаницы? Почти невыносимый для нашей психики парадокс, жестокая несовместимость XX века: эксперимент, проделанный на компьютере, — и возникающий на экране Христос, обращающийся к нам, детям технической эры, на нашем современном техническом языке.
Так вдруг смыкаются тысячелетия, исчезают грани времен, стран, народов, вероисповеданий. Над всем миром — и над коптским храмом Cв. Георгия в Каире, и над православным Успенским собором московского Кремля, и над Cв. Петром в Риме равно звучат слова надежды и утешения — «Я с вами во все дни до скончания века» (Мф., 28, 20).
