 |
| Вера-Эском | Николай Визирякин | 27.11.2009 |
 |
| Ветеран тележурналистики Н.М. Визирякин в аппаратной Ленинградской областной телестудии |
Николая Матвеевича застал я за монтажом двухминутного сюжета для выпуска новостей. «Вы пока посидите, через полчаса закончим», — он кивнул на стул рядом. Что-то в его интонации показалось мне знакомым, словно уже видел этого человека в каком-то художественном фильме. Вспомнил! Пастор Шлаг в «17 мгновениях весны» — такой же добродушный, да и внешне очень схож с народным артистом Ростиславом Пляттом.
— Господи, за что Ты детей-то караешь? — вздохнул старший редактор, вглядываясь в монитор. — Или это родители виноваты? Плохая экология? Смотри, какая красивая, умненькая девочка…
На экране прокручивались кадры с детьми, больными ДЦП.
— Здесь обрежь, где у неё язык высунулся, — вдруг скомандовал он технику, — физические недостатки у детей не стоит показывать.
Сюжет был про то, как общество садоводов Выборгского района проводило акцию «Яблоки детям» и привезло фрукты в детский интернат. Закончив монтаж, Николай Матвеевич пояснил:
— Люблю я садоводство, сам на даче этим балуюсь. Я ведь до армии в Белгородской области сельхозтехникум закончил и полгода успел поработать агрономом. А в 1972 году после факультета журналистики ЛГУ на Ленинградское телевидение меня взяли скорее не из-за журналистского «красного диплома», а из-за того «красного диплома», что давным-давно выдали в сельхозтехникуме: нужен был корреспондент в программу «Земля и люди». Так я начинал. Чуть позже на ЦТ делал сюжеты и целые выпуски программы «Сельский час», тогда одной из лучших в стране общественно-политических передач.
— Умно отдел кадров здесь работал, — подивился я. — Смотрели на жизненный опыт прежде всего, а потом уж на профессиональные навыки.
— Так ведь чистых профессионалов на самом деле не бывает. Взять, например, писателей. Вы ведь из Сыктывкара? С вашим Смоленцевым, ушедшим пять лет назад, я хорошо был знаком. Лев Николаевич тоже сельхозтехникум заканчивал, в Усть-Цильме работал председателем колхоза, а до этого преподавал историю в школе. Успел и повоевать. А вышел на пенсию — стал писать. Потому что было о чём. Или возьмём классиков. Чехов был практикующим земским врачом, а Толстой воевал в Крымскую кампанию и занимался сельским хозяйством у себя в усадьбе.
— Вы ведь со Смоленцевым снимали фильм о святителе Стефане Пермском?
— Два фильма мы делали. А до этого были и другие съёмки в Коми республике. Наша Ленинградская программа «Просвещение» представляла собой «всё в одном флаконе»: история, наука, культура, образование, музыка, кинематограф. Вещали мы не на всю страну, но захватывали значительную территорию: с востока на запад от Бреста до Читы, а с севера — от Мурманска до Белгорода. Знали это по письмам от зрителей. В Коми АССР нас тоже смотрели. Вначале по своей инициативе мы сделали трёхчасовую цикловую программу «День седьмой, или Воскресный лабиринт» о вашем замечательном крае. А немного погодя поступило предложение снять фильм об уроженце Коми, зачинателе социологической науки Питириме Александровиче Сорокине. В стране начиналась четвёртая революция, и я был поражён, прочитав ряд его работ, касающихся причин, хода и последствий революционных взрывов. 60 лет назад Питирим Сорокин описал всё, что с нами случилось в 90-е. И доказал, что революции — при всей их неизбежности — слишком дорогая плата за перемены. Хотя он сам в своё время состоял в партии эсеров, был правой рукой Керенского и редактировал его газету. В февральской буржуазной революции он разочаровался едва ли не в первый же день, когда увидел на Фонтанке, как из окна выбрасывают старого седого генерала. После этого потрясения он задумался и стал изучать историю революций от Шумерских ещё времён. А когда грянула Октябрьская революция, то публично осудил её и загремел в Петропавловскую крепость. Про него вообще можно детективный сериал снять. Чего стоит один факт: когда он пытался пройти к белым через Вологодскую область, то его поймали красные и чудом не расстреляли. И как его письмо попало к Ленину, и как необычно тот отреагировал. У Ленина, кстати, две статьи посвящены Питириму Сорокину. Ему позволили уехать в Чехословакию, а затем он оказался в Америке. Фильм мы снимали в Питере и в Коми, было лето, красота вокруг неописуемая: плавные извивы рек, белые церквушки по берегам, старинные крестьянские двухэтажные дома… Двухсерийную нашу картину увидели в Коми, и вскоре мне позвонил Лев Смоленцев, мол, не хотели бы вы сделать фильм о ещё одном выдающемся человеке, с которого, собственно, начались наука и образование в Коми. И назвал имя — святитель Стефан Пермский.
Воскрешение памяти
— Вы об этом святом что-то уже знали? — интересуюсь у Визирякина.
— Признаться, хоть я и был главным редактором редакции «Просвещение», но совершенно не ведал, кто такой Стефан. Лев Николаевич объяснил, что с ним связана не только история Церкви, но и всей страны, история становления государства Российского. К сожалению, литературы о нём под рукой не было…
— А в советское время о нём почти и не писали, — подтверждаю я. — Первую историко-популярную книжку о нём, «Сказание о Стефане Пермском», выпустила редакция нашей газеты в 1992-м, как раз перед тем, как Лев Николаевич задумал фильм.
— Вот как? — удивился Николай Матвеевич. — Ну, а мы сняли первый фильм о святителе. Это, конечно, поразительно, что в советской историографии Стефан никак не был отражён. О Сергии Радонежском, о Дмитрии Донском мы знали, а сведения о великом их современнике равноапостольном Стефане словно кто-то вымарал из истории. А ведь этот человек совершил по тем временам неимоверное — придумал совершенно новую азбуку для новокрещёного народа, перевёл на их язык Библию и другие книги. Поразительный факт, о котором я не знал, — крещённые Стефаном коми участвовали в Куликовской битве. Дмитрий Донской говорил нескольким сотням воинов, успевшим на помощь из далёкой пармы: «Неведомо какими путями вы пришли сюда, Русская земля этого не забудет».
Снимать о Стефане поехали мы безо всякого сценария, что редко случается. Но была идея, и был Смоленцев, который как поводырь повёл нас по следам деяний Стефана Пермского. Проехали мы с ним от Великого Устюга до самых отдалённых сёл Коми, снимали и в Вологде, где хранится икона «Зырянская Троица». К осени закончили монтаж, сдали фильм. А тут начался в Москве фестиваль православных фильмов, на котором представили и наш фильм «Святитель Стефан Пермский». Такой фестиваль был ещё в новинку, и я не поехал в Москву, да и дела не отпускали. Включаю как-то вечером телевизор, программу «Время», — на экране Патриарх Алексий II и рядом с ним Лев Николаевич. Получает из патриарших рук награду — фильм-то признали лучшим!
Потом со Смоленцевым мы сняли «Золото Рябушинских». Забрались в самую глубь тайги, на речке Цильме, притоке Печоры, едва не утопили оператора и камеру. Лазили по заброшенным приискам. Показали его и у вас, и у нас. Позже мне звонят: «Слушай, какой фильм замечательный показали по каналу „Культура“, ты там на лодке в тельняшке!» Не видел, но вполне вероятно: тогда канал только создавался, и своих материалов у редакции не было. Сейчас этот канал единственный в России, который можно смотреть, не опасаясь увидеть пошлость.
— Я видел ваш фильм о Стефане. Смоленцев там хорошо рассказывает…
— Хороший рассказчик — находка для телевидения. Лучшие, с кем довелось встречаться, — это Александр Михайлович Панченко и Лев Николаевич Гумилёв. С Панченко у меня была работа простая: заезжал к нему домой, привозил в Пушкинский дом, в его рабочий кабинетик, садился, оператор включал камеру — и зритель переносился в другое время. Он рассказывал так, будто был очевидцем событий многовековой давности. Представьте, вот он говорит, как ему вручали госпремию за популяризацию русского языка и истории и какой у него был немой диалог с Ельциным на банкете в Кремле. И тут же переходит на княгиню Ольгу, вспоминает факт из её жизни — и словно продолжает говорить о живом человеке. Для него история была жива, он её своим сердцем переживал, как будто лично там присутствовал. Поэтому мы так и назвали цикл — «История русской души».
Таким же был и Гумилёв. Считаю, он был моей и редакционной находкой, ведь о нём в ту пору мало кто ещё знал. Я приставил к нему двух редакторов, Таню Никонову и Таню Соломенко, и они его записывали. Всего мы сделали с Гумилёвым около 40 серий, такой получился цикл бесед.
Чем ещё схожи Гумилёв и Панченко? Есть историки, которые прошлое как бы моделируют в голове, а есть те, кто это проживает в себе. Сейчас вот, например, происходит обеднение русского языка, процентов семьдесят русских слов люди уже не употребляют. То же самое сейчас происходит и в отношении нашей истории — люди перестают её генетически ощущать, а значит, и быть частью русской истории. Вот что страшно. Нас постоянно пытаются водить за нос кругами, то отрицая часть прошлого, то его реабилитируя, то снова отрицая. Сталина сколько уж раз развенчивали и снова возвышали. Вот Гумилёв никогда не ругал прошлое, хотя он сидел в лагере безвинно, не говоря уже о судьбе родителей. Как можно ругать то, на чём мы стоим?
Тут аргумент простой: если бы история была другой, то и нас бы не было в прямом смысле: жили бы другие люди! Понимаете — совсем другие! Если разбирать муравейник истории по соломинке: этого не было, и этого тоже не было — получится, что и России не было. Послушаешь так называемых историков-популяризаторов, что ни правитель у нас, то или «кровавый», или «придурковатый». Что ни эпоха — то сплошная тьма, народная неволя, рабство. И как же этот разнесчастный народ, живший в небольшом восточно-европейском ареале, дошёл до Америки и расплодился, между прочим, к началу революции до 200 миллионов?
Тысяча и одна кнопка
Ветеран тележурналистики Н.М. Визирякин в аппаратной Ленинградской областной телестудии
Разговор наш прервал режиссёр, пришедший монтировать свой сюжет, и Николай Матвеевич повёл меня в «тихий уголок», который в бурлящей телестудии найти оказалось проблематично. Из монтажной мы перебрались в аппаратную, всю заставленную мониторами, затем ретировались в свободную студию звукозаписи. Стены её покрыты звукоизоляцией, и в этой искусственной тишине голос Визирякина зазвучал как-то чеканно. И вновь мне почудились интонации пастора Шлага. Да и диалог наш чем-то напомнил антитезу из «17 мгновений весны» — между наивным учёным Плейшнером, верящим в добрый, гуманный мир, и священником Шлагом, который говорил о мире вещи столь неожиданно жёсткие, что они казались циничными. Но за этим кажущимся цинизмом угадывалась строгая нравственная выверенность оценки.
Продолжая прерванное, я спросил:
— Отрицание прошлого в советское время, конечно, было. Но народ-то жил по прежним своим законам, какие были и до революции. Это ж не просто — взять и перебить хребет целому народу…
— Во многом так и было. Даже в колхозах люди сохраняли некие общинные традиции. Трудолюбивые — ценились, слабым помогали всем миром. И в церковь ходили. Особенно в канун Пасхи помню женщин в платочках, в руках узелок с куличами, а лица светлые-светлые. В 1967 году поехал я в Ленинград учиться в университете. Мама в дорогу дала мне икону: «Ты можешь её хоть в чемодане держать, только смотри не выбрасывай». Приехал, устроился в общежитии на 5-й линии Васильевского острова и над своей кроватью на стенку повесил икону. Этой иконой мои прадед и прабабушка благословляли на брак деда и бабушку- кстати, в Петербурге. Для меня это и есть связь с прошлым. Сто лет назад на неё смотрели и молились мои предки, затем мать. На журфаке пожурили, но из университета меня же не выперли. Икону я положил в чемодан. Она до сих пор цела — у сына в квартире.
Если бы большевики не тронули православие, не понадобилось бы воевать с народом, лить кровавые реки. Наоборот, сейчас бы в России было 400 миллионов населения, были бы порядок и процветание.
— Как вы думаете, телевидение и вообще СМИ могут объединять людей? — вспомнил, наконец, я тему, с которой пришёл к тележурналисту. — Ведь в самой аббревиатуре СМИ есть слово «массовый"…
— В аббревиатуре ОМП — оружие массового поражения — тоже есть слово «массовый». Такого количества в открытом вещании негатива, трупов, разврата сердца — такого ни в одной стране нет, как в нынешней России. Похабщина там тоже есть, но на платных каналах. А чтобы государственное телевидение, аналогичное РТР и Первому каналу, такое показывали…
— Но не может же государство идти против своего народа…
— Именно так. Но ещё недавно государство действовало против себя самого, чего ж вы хотите? Однажды я об этом даже статью для научной конференции написал — о периоде с 89-го по 95-й год. Это когда государство платило деньги телестудиям и позволяло по отношению к себе всё, вплоть до шельмования армии, русской истории и подрыва государственных основ.
— Телевидение считалось тогда независимым.
— Независимости в природе не существует. В одной из наших передач Собчак, тогда молодой коммунист и депутат Первого съезда народных депутатов СССР, сказал: «Мы добьёмся того, чтобы средства массовой информации были независимыми от издателя». А я Собчака достаточно хорошо знал, поскольку он в моей главной редакции «Просвещение» начинал в качестве автора. Чтобы вступить в партию, ему, профессору университета, нужны были публичные выступления, и он у нас сотрудничал. И вот когда он сказал о независимости СМИ, я, как ведущий передачи, спросил: «Помилуйте, Анатолий Александрович, как это? Представьте, я — богатый человек и решил учредить телекомпанию, нанял редакцию. И что же, завтра главный редактор подойдёт ко мне и пошлёт куда подальше? Так через час у меня будет уже другой главный редактор! И даже другая редакция». Какая независимость? Сказка для детишек. ВСЕ СМИ от кого-то зависят — от государства или там от олигарха-хозяина. Кто платит, тот и заказывает. Единственный, чисто теоретический, вариант независимости — телевидение по подписке. Впрочем, даже если будет 100 миллионов платных подписчиков, всё равно управлять станет «наблюдательный совет» с какими-то своими установками.
— Многих наших читателей беспокоит, что дальше будет с телевидением, которое так воздействует на умы взрослых и особенно детей. Продолжит ли оно дальше скатываться в омут пошлости? Обещают, что через несколько лет появится цифровое вещание и можно будет выбрать что-то поприличнее из множества каналов. Это так?
— Знаете, у меня дома каналов поболее сотни: тарелка своя и коллективная. Но я смотрю всего три канала: Евроспорт, Евроньюс и канал, посвящённый большому теннису. Жена смотрит «Культуру». Количество кнопок никак не повлияло на наш выбор. Думаю, что-то изменится, когда телевидение объединится с Интернетом. Но на выбор это не повлияет. Хочется, конечно, верить в людей, хотя многие почему-то больше покупаются на «жареное», скандальное. И звучат предложения о необходимости нравственной цензуры на ТВ, если, конечно, государство заботит нравственное здоровье его граждан. Особенно — юных.
О железной палке
— Может быть, обществу необходимо выработать систему запретов, табу? — предположил я в разговоре с ветераном телевидения. — О многих табу мы ещё помним. Например, было стыдно выходить замуж «опозоренной», так называли потерю девственности до брака. Таких нравственных запретов было множество, и они реально действовали. Разве нельзя выработать подобные табу в отношении потребления информации? Почему-то мы бываем привередливы в отношении кулинарных продуктов — это скушаем, а от другого нас воротит. А информацию — то, что входит в нас через глаза и уши, оседает в голове и там «переваривается», укрепляя или отравляя душу, — за пищу не считаем. Или, например, большинство перед едой руки моет, чтобы зараза в желудок не попала. А скажи ему, что гигиена должна быть и тогда, когда садишься перед телевизором, — так ведь засмеёт. Включает и смотрит всё подряд, даже не удосужившись в начале в программу передач заглянуть, дабы выбрать что-нибудь «посъедобнее».
— А как вы думаете втолковать это людям?
— Наверное, православная духовность должна воспитываться в людях… Должен быть абсолютный идеал, от которого сами собой выстраиваются табу.
— То, что человек должен во что-то или в кого-то верить, — это аксиома. Для России — страны исторически патерналистской, — несомненно, необходим и светский идеал. Батюшка царь, генсек или президент — это не важно, как называть.
— А почему царь? Вы считаете, что демократия у нас невозможна?
— Наверное, возможна, но в перспективе, если, конечно, понимать демократию как народовластие. Пока мы просто не готовы к такому, если угодно, самоуправлению. Нет традиций, привычки. Я в таких случаях привожу понятный пример: ЖСК или садовое товарищество — это модель самостоятельной республики. Но на общие собрания сколько людей, имеющих право голоса, приходит? Если каждый десятый — то хорошо! Потому это работа и ответственность. Проще свалить на дядю. Такова реальность.
Демократия — это не только свобода волеизъявления. У Пикуля я читал описание примечательного исторического факта. Прусский король Фридрих-Вильгельм I в будние дни ходил по улицам своей столицы и, завидев праздношатающегося, колотил его палкой: «Почему ты не на работе?! Все германцы работают!» Мы думаем, что демократия у них держится только на общественном договоре, а у них, кроме этого, есть ещё врождённый императив: «Все германцы работают». В рабочее время.
— То есть вы за то, чтобы в России была монархия?
— Я ничего не утверждаю, мы просто размышляем, что у нас происходит и чего нам не хватает. В чём президентская власть? С одной стороны, она выборная — и это, в принципе, хорошо. Но у нас в России такая специфика: каждый следующий правитель за дела предыдущего не отвечает. А вот другой пример, который мне ещё в молодости привели в военном институте иностранных языков. Когда Гитлер пришёл к власти, он пообещал, что каждый добропорядочный немец, который внесёт тысячу рейхсмарок на строительство автозавода, получит «Фольксваген». Завод был построен, но тут Гитлер начал войну, и автозавод стал выпускать танки. После войны Гитлера на Нюрнбергском процессе признали преступником. Германия стала другой страной, началась денацификация. А как же обманутые вкладчики? Случись это у нас, с самого верха бы прозвучало: «Извините, ребята». Мол, тот, кто вам обещал, был обманщиком. А что сделали в ФРГ? Новые власти восстановили завод, и те, кто внёс в 30-е годы тысячу марок и пережил войну, в 50-е годы получили по «Фольксвагену». Потому что у них так принято: каждое последующее правительство считает себя ответственным за дела предшествующего, поскольку речь идёт не о правительствах, а о Государстве с большой буквы. Государственная власть не может быть делимой, как колбаса. Она или есть, или её нет.
Скромные задачи
— За годы работы в газете, — поделился я, прощаясь с коллегой, — мне повстречалось множество подвижников. Например, музейные работники и библиотекари, которые сохраняют культуру, работая за гроши…
— Это так! — оживился Николай Матвеевич. — Те же учителя — настоящие подвижники…
— И в Церкви тоже много таких людей, которые работают на ниве культуры не за страх, а за совесть. Вместе это большая сила. Может ли она изменить атмосферу в стране, поставить заслон оболванивающей народ масс-культуре?
— Нужна личность во власти, политическая воля, за которой люди пойдут. Один французский генерал говорил так: «Воюйте против маршалов Наполеона, но не воюйте против Наполеона». Потому что, когда полководец появлялся на командном пункте, у людей открывалось такое одухотворение, что они становились в десять раз сильнее. Ничего вроде не менялось — те же ружья, сабли, но армия становилась другой. В чём причина? Известно же: если стадо овец возглавляет лев, то получается стадо львов; а если во главе стоит овца, то и львы превращаются в овец. Для России это существенно. И подвижники, о которых вы говорите, по отдельности не смогут существенно повлиять на ситуацию, они могут быть лишь передаточными звеньями, своего рода агентами влияния или нервами власти, во главе которой стоит личность с политической волей и организаторским талантом.
Тут нет никакого вождизма. Много лет назад, в эпоху демократического бума, мы делали передачу о психологии толпы. И специалисты приоткрыли «тайну». Оказывается, один человек, достаточно умный, однозначно примет более правильное решение, чем сто! И быстрее! Советы могут давать многие — решения принимает ОДИН. Конечно, нужна и оппозиция — чтобы исходная информация у руководства была более объективной.
А вообще я бы пожелал всем нам следующее: ставить себе скромные задачи — те, которые можно выполнить, -и доводить работу до конца. Как ни малы дела, результаты их будут реальны, а значит, повлияют на действительность, улучшат мир.
— «Все русские работают»?
— Да, примерно так. Хотя, к очень большому сожалению, труд, дающий реальные плоды, сегодня не в почёте. Но стоит ли на это обращать внимание?
* * *
Николай Матвеевич проводил меня к выходу по путаным коридорам телестудии. Отовсюду из открытых дверей со множества экранов глядели люди, герои телепередач. Все они одновременно говорили. Словно весь мир собрался здесь и решил высказать всё-всё, что у него накопилось. Но звук был выключен, и головы открывали рты беззвучно. А в ушах продолжал звучать голос «пастора Шлага», жёсткого в своей правде человека.
Михаил СИЗОВ
http://www.rusvera.mrezha.ru/599/4.htm
