 |
| Отрок.ua | Ирина Гончаренко | 27.11.2009 |
Книга Бытие повествует среди много другого и о том, что Господь приводил Адаму животных, а он давал им имена. Мы, повреждённые грехом, не в состоянии представить, что да как было в раю, но мне доводилось читать, что в древнееврейском, на котором написана эта книга, оборот «дать имя» обозначал «постичь сущность».
Имя, название позволяет нам и сегодня в нашем падшем мире если не постичь сущность, то увидеть, почувствовать, выделить из прочего. Для нас существуют те жизненные реалии, для которых у нас есть названия. Почему так много названий, к примеру, оттенков цветов? Не назовёшь — не увидишь.
Есть у Грина в «Алых парусах» эпизод, когда капитан Грей выбирает шёлк в лавке.
«Роясь в лёгком сопротивлении шёлка, он различал цвета: красный, бледный розовый и розовый тёмный; густые закипи вишнёвых, оранжевых и мрачно-рыжих тонов. На носок сапога Грея легла пурпурная волна, на его руках и лице блестел розовый отсвет. Наконец он сел в кресло к окну и вытянул из шумного шёлка длинный конец, бросил его на колени и стал созерцательно неподвижен. Этот совершенно чистый, как алая утренняя струя, полный благородного веселья и царственности цвет являлся именно тем цветом, который разыскивал Грей».
Меня всякий раз гложет ноющая неудовлетворённость, когда я вижу в парке не дейцию, не вейгелу, барбарис или снежноягодник, а «кустик с цветочками». И эта потребность соединить увиденное с названием присуща не только мне. Когда я в парковом многолюдстве показывала нашему малышу ярко-жёлтую цветущую форзицию, трое прохожих остановились и просили повторить название.
Русская литература требует знаний, которых не даёт наукообразная современная школьная биология. Попробуйте почитать Бунина или, скажем, Пастернака:
По клетке и влюбчивый клёст
Зерном так задорно не брызжет,
Как жимолость россыпью звёзд.
Хорошо вам, если вы, в отличие от меня, видите, читая, и клёста, и жимолость. А мне пришлось снимать с полки энциклопедии, потому что «птичка» и «цветочек» явно недостаточны.
Недавно мне как учителю литературы довелось провести с восьмиклассниками самую короткую экскурсию — экскурсию в соседний двор, где, по счастью, цвела черёмуха, потому что двадцать пять из двадцати восьми школьников не знали, что такое черёмуха, а от подобного незнания в тексте «Отрочества» Толстого остаётся унылая дыра. Вот прочтите: «Так обаятелен этот чудный запах леса после весенней грозы, запах берёзы, фиалки, прелого листа, сморчков, черёмухи, что я не могу усидеть в бричке, соскакиваю с подножки, бегу к кустам и, несмотря на то, что меня осыпает дождевыми каплями, рву мокрые ветки распустившейся черёмухи, бью себя ими по лицу и упиваюсь их чудным запахом».
Краски и растения — это только избранные примеры того, как слово необходимо нам для восприятия мира. «Я не вижу того, что не могу поименовать, — пишет отец Андрей Кураев. — Хоть пять пар очков будь у меня на носу, но в лаборатории физика я ничего не увижу — ибо нет у меня в запасе тех слов, через которые я могу заметить его приборы».
Так же необходимо слово и для того, чтобы думать. Мы думаем не только при помощи слов, но безоговорочно преобладает вербальное (словесное) мышление. Дать определение, выдвинуть тезис, аргументировать его, не отступая от темы. Чего здесь больше — развития речи или развития мыслительных способностей? Мой учительский опыт открыл мне, что часто очень хорошие логичные и стройные сочинения пишут одарённые математики, хотя, казалось бы, их приоритетная область — математические символы. Хорошо пишет тот, кто умеет думать.
Под ударением
Занятно, что интереснейшие открытия в области науки о языке возникли в связи с попытками научить языку компьютер. Эти попытки стали предприниматься ещё десятки лет назад. И выяснилось, что слово похоже на атом или планету с атмосферой: у него есть ядро значения и оттенки значения. В зависимости от соседства с другими словами и от контекста слово отчасти или полностью меняется. Например:
Помолчите-ка, милостивый государь!
Ожидается прибытие государя императора.
Главенствует или ядро значения, или его оттенок:
Птица марабу живёт в Африке.
Он птицей полетел на свидание.
Речь представляется мне неким особым космосом, где слова, как планеты с атмосферой, меняют цвет, соприкасаясь друг с другом. Стали рядом слова «сонные берёзы» — и заиграли, задышали новым цветом, как от смешивания красок, а точнее, от нового эффекта сложного живого многоцветья.
За бортом общепринятых школьных знаний остаются многие интересные науки о языке, к примеру, коммуникативный синтаксис, который членит предложение не на подлежащее и сказуемое, а на тему и рему — известное и новое, что сообщается. Здесь работает порядок слов в предложении. Главное всегда в конце. Например, если мы говорим: «Мама приехала», — то нам важно, что мама уже в доме. А если мы говорим: «Приехала мама», то нам важно, что приехала именно мама, а не, скажем, тётя, которую тоже ждут. Нарушая правильный порядок слов, мы включаем логическое ударение или создаём дополнительное интонационное богатство. «Порхают жёлтые и белые бабочки», — это правильный порядок слов. Но если мы скажем: «Бабочки порхают, жёлтые, белые», — «порхающим» станет само предложение.
Даже наскучившие всем в школе грамматические формы и части слова тоже обладают определённым самостоятельным смыслом, что дало возможность академику Щербе предложить студентам знаменитую фразу: «Глокая куздра штеко будланула бокра и кудрячит бокрёнка». Мы не знаем, кто такая «куздра», но чувствуем, что она как-то нехорошо поступила по отношению к «бокру».
Мне до сих пор помнится, сколь празднично читалась в школьные годы попавшая мне в руки книга Успенского «Слово о словах». Почему возможна Роза Львовна и невозможна Сирень Крокодиловна, хотя и в том, и другом случае имя и отчество состоят из названий цветка и сильного могучего животного?
А стили языка и полная неуместность их смешения! В замечательной книге «Живой как жизнь» Корней Иванович Чуковский приводит историю о том, как человек, погрязший по долгу службы в официальных бумагах, попытался переводить романтические сказки и делал это так: «Ввиду отсутствия красной розы жизнь моя будет разбита». «Мне необходима красная роза, и я добуду себе таковую».
Трудности перевода
Невероятно интересны заметки об особенностях перевода того же Чуковского или Татьяны Толстой. Чтобы не быть многословной, обойдусь одной цитатой из Толстой.
«Например, — пугаясь, размышляем мы, — как перевёл бы француз на своё королевское наречие простенький русский текст: „То-то брат, и оно-то!.. Это тебе не фу-фу!.. Неча! Эвон! Шалишь!..“ — и, ещё больше пугаясь и горюя, догадываемся, что — никак бы не перевёл, всё бы испортил… Очевидно, и при переводе в обратную сторону, с французского на русский, должны возникать дубовые неловкости стиля, словесные комки и колтуны».
Если я сейчас упоминаю о сложностях перевода, то всё с той же целью, с которой пишу всё остальное. Мне хочется напомнить, что язык- живая вселенная, а отдельные слова чёрным шрифтом по белому существуют только в детективных романах, когда злодей или шантажист вырезает их из газеты.
Жаль, что мы настолько погрязаем в суете и спешке, что вряд ли позволим себе такое удовольствие, как чтение словаря синонимов или этимологического словаря, повествующего о происхождении слов. Король словарей, словарь более чем пригодный для занимательного чтения — «Словарь живого великорусского языка» В. И. Даля. А как интересно читать фразеологический словарь! Я уж не говорю о таких своих любимейших книжках, как «Пословицы русского народа» того же Даля и «Українські приказки, прислів'я і таке інше» Номиса.
Существует языковой юмор. Смешным оказывается сознательное смешение стилей. Ирония — вид юмора, полностью основанный на полярной подмене смысла. Можно привести многие другие примеры языкового юмора. Вот пародийный тест. Приведу его, заодно удовлетворяя лютую свою к тестам враждебность.
Как звали лошадь Александра Македонского? 1) Буцефал; 2) Децибел; 3) Цеденбал; 4) Задолбал.
Смешны нам и неожиданные трактовки слов: баранка — жена барана; фаустпатрон — Мефистофель, и тому подобное.
Юмор основывается на внезапном нарушении ожидаемого, некой ошибке, несообразности. Само существование языкового юмора — тоже подтверждение того, что речь — живая сложная вселенная со своими строгими законами.
Волшебные слова
Определённый строй речи, особенности словарного состава являются отпечатком времени и места. И дело тут не в диалектизмах или архаизмах, а в том, что в речи отпечатываются мировоззрение, быт, мир природы.
Урбанизация объедает нашу речь. На первых страницах «Тихого Дона» Шолохова я нашла множество слов и словосочетаний, которые я не употребляю, потому что, к сожалению, не имею случая употреблять. И это не диалектизмы или слова, связанные с особым казачьим бытом, это слова, которых жалко: краснотал, полынная проседь, камышистая непролазь, росное серебро, частые гребнистые волны, солнце в полдуба (это о высоте солнца над горизонтом поутру).
Я не испытываю тоски от того, что утконос для меня — картинка в энциклопедии, а лама — существо из зоопарка. А от того, что не приходится говорить «разнотравье», печально.
Мне совсем недавно довелось узнать, что баргузин, упомянутый в песне «Славное море — священный Байкал», — это могучий байкальский ветер*, а вовсе не хмурый старик с веслом, как мне представлялось, когда я слышала: «Эй, баргузин, пошевеливай вал…»
* Также Баргузин (бурятск., Баргажан) — река в Бурятии, впадающая в Байкал, и ещё целый ряд географических имён собственных.
Наш двухлетний малыш увидел в зоопарке гепарда и сказал: «Это папа работает». Для него гепард, во-первых, заставка на мониторе компьютера, за которым работает папа, а потом уже животное. Словом, мы стремительно превращаемся в персонажей из старого анекдота, в котором два человека впервые увидели живого верблюда.
— Это кто?
— Это «Кэмэл». Его курить надо.
Слова сохраняют жизненные реалии и делают возможным для нас путешествия в пространстве и во времени.
Развитая речь, отражающая обширные знания, является мостом между субкультурами, каждая из которых говорит на своём особом наречии.
От избытка сердца…
Ну и, разумеется, кроме того, что в речи отпечатывается принадлежность месту, времени и субкультуре, в ней отпечатывается строй души человека. Самая наглядная и показательная иллюстрация этого — рассказ Татьяны Толстой «Чистый лист». Автор изобразила в рассказе, как страдающий, мечущийся между больным маленьким сыном, женой и любовницей слабый, грешный, но не лишённый совести человек решил отказаться от души. Ему делают операцию — ампутируют душу. Это фантастический элемент сюжета, но как-то очень близкий к реальности. Для нас с вами сейчас интересно то, что отсутствие у него души передано единственно изменением его речи. Вот один из его монологов до операции. Игнатьев (такова фамилия главного героя) жалуется другу: «Я в отчаянии. Как всё сложно. Жена — она святая. Работу бросила, сидит с Валерочкой. Он болен, всё время болен. Ножки плохо ходят. Врачи, уколы, он их боится. Кричит. Я его плача слышать не могу. Тоска. Жена мне в глаза не смотрит. Да и что толку? Валерочке „Репку“ на ночь почитаю, всё равно — тоска же. Я-то знаю. Анастасия… Звонишь, звонишь — её дома нет. Ты пойми, — Игнатьев показывал на грудь, — живое, живое, оно болит!»
А теперь поток мыслей героя, уже освободившегося от причиняющей боль души:
«Солнце светит. По улицам бабцы шлёндрают. Клёвые. Ща быстро к Настьке. Штоб нишкнула! Сначала он, конечно, пошутит. Он уже придумал новые хорошие остроты — голова-то быстро работает. „Дурак красное любит“, — скажет он. И ещё: „Держи хвост пистолетом“. Тоже Игнатьев придумал. А на прощанье скажет: „Будь здоров, не кашляй“. Он теперь такой остряк, Игнатьев; не, я серьёзно, без балды. Душа общества, ваще».
На всякий случай уточню, что не в красноречии самом по себе светит душа, а в тех отражённых в словах реалиях, которые мир этой души составляют. Около десяти лет назад мне довелось слышать вовсе не красноречивого батюшку, который даже обрывал предложения на полуслове. Но его проповедь, сказанную после крестного хода со ступеней храма, я до сих пор припоминаю с сердечным трепетом, ибо об очень важном, прочувствованном, продуманном он говорил.
Мне не хочется касаться того, как в слово облекается ложь, не хочется касаться софистики, нахрапистого шествия оккультной терминологии, брани и прочих чёрных дыр в многоцветном живом космосе речи.
Даже самой лютой и бесснежной зимой мы живём в окружении слов ярких, живых и душистых, как разнотравье, если, конечно, мы сознательно не изгоняем их из своей жизни, подобно людоедке Эллочке.
