 |
| Русский дом | Виктор Тростников | 17.11.2009 |
Для христиан этот вопрос вначале решался на чисто эмоциональном уровне: не мудрствуя, надо беззаветно веровать в Распятого Христа, Сына Божия, и исполнять Его Заповеди, быть готовым претерпеть за Него любые мучения. Тогда Он Сам будет руководить твоими поступками. Период такого духовного экстаза, когда гонимые христиане были самыми счастливыми жителями Римской империи и видели Небо отверстым, длился три столетия. Но постепенно ситуация начала меняться, и проблема соединения человека с Богом стала уходить из непосредственной жизненной практики, требовать теоретического осмысления.
Это было обусловлено историческими причинами. Первая из них — признание в IV веке христианства в качестве государственной религии святым равноапостольным Константином Великим. После Миланского эдикта 313 года в храмы хлынули миллионы вчерашних язычников, которые не могли, конечно, сразу переродиться, а долго ещё сохраняли прежние пристрастия и наклонности. Чтобы продемонстрировать лояльность кесарю, они внешне стали христианами, но внутри не были таковыми и никакой связи со Спасителем не ощущали. То, что такая связь возможна и что она благодатна, им необходимо было убедительно объяснять, и заниматься этим надлежало Церкви. Второй причиной было так называемое Великое переселение народов, в результате которого к VIII веку рядом с греко-латинским мiром, явившимся колыбелью христианства, встал романо-германский мiр, совершенно другой по менталитету, гораздо более рационалистический. Ярким симптомом наступления в Западной Европе эпохи рационализма было уже то, что вторгнувшиеся в империю германские племена приняли вначале арианский вариант христианства.
В ответ на запросы быстро умножавшейся паствы, в своей массе плохо подготовленной к усвоению новой веры, Церковь выдвинула ряд выдающихся умов, взявшихся за разработку христианского богословия. Весь IV век ушёл на утверждение в империи единого Символа веры. Сопротивление тех, кто никак не мог понять его суть, было окончательно сломлено в 381 году на Втором Вселенском Соборе. Подданные кесаря получили наконец достаточно ясное представление о своих религиозных убеждениях, и догматические споры более или менее приутихли. Но всеобщее духовное благополучие достигнуто не было.
Потребность рядовых христиан понять рассудком, что есть Единый Бог, была удовлетворена, но жажда слияния с Богом у тех, кто её испытывал, оставалась неутолённой. И они стали искать этого слияния не через богословие, а с помощью прямых призывов к Богу откликнуться, т. е. через личную молитву. Для этого было необходимо сосредоточиться внутри себя, спрятаться в каком-то уединённом, тихом месте от мiрской суеты, отвлекающего городского шума, многообразия чувственных впечатлений. И многие тысячи христиан потянулись в пустынные обители, руководствуясь библейской фразой, что Бог говорит с человеком не в буре, не в землетрясении, не в огне, а в веянии тихого ветра (см. 3 Цар. 19, 11−12).
Так, развитие христианской цивилизации разветвилось на два направления. В первом человек интегрировался в жёсткую церковно-государственную структуру, обеспечивающую ему богопознание через чётко сформулированную догматику и катехизаторскую деятельность богословов, во втором ему предоставлялась относительная духовная самостоятельность и богопознание обреталось на путях индивидуального аскетизма.
К концу XIII века между этими двумя формами богопознания начал назревать конфликт. Дело в том, что догматическое богословие всё более укреплялось в мысли о непостижимости сущности Бога, а из этого будто бы следовал логический вывод о наличии между Богом и человеком непреодолимой пропасти, так что мечты о слиянии с Господом становились как бы иллюзорными. Однако вдохновенным молитвенникам Святой Афонской Горы не было дела до этой логики, ибо более убедительной для них являлась ежедневная практика установления прямого контакта с Богом через непрерывную молитву, которую они называли умной, т. е. произносимой не вслух, а в уме.
С IV века такая система духовного делания (одним из её основоположников был святой Макарий Египетский) давала плоды весьма ощутимые. Но те, кто был чужд этой практике, могли не верить в существование плодов её и даже насмехаться над исихастами (безмолвниками), считая, что они впали в прелесть. Положение было драматическим: догматическое и аскетическое богопознание совместить казалось невозможным. Конечно, это было всего лишь недоразумение, но кто-то ведь должен был его рассеять, а это могла сделать только незаурядная личность. И Господь дал нам её.
В 1317 году двадцатилетнему афонскому подвижнику, всего год назад оставившему блестящий двор Императора Андроника II, где он занимал высокое положение, в видении святой апостол и евангелист Иоанн Богослов обещал своё особое покровительство. Почему Бог «прикрепил» к нему именно этого святого, нам скоро станет понятно. Молодым человеком, удостоившимся опеки любимого ученика Христа, был будущий архиепископ Солунский, один из величайших учителей Церкви всех времён святитель Григорий Палама.
Получивший при личном участии Императора самое блестящее образование, юноша в полном объёме владел догматическим богословием, но Господь вложил в его душу непреоборимое стремление к аскетическому подвигу, и вскоре он стал исихастом. Освоив обе формы богопознания, святитель Григорий чувствовал сердцем, что между ними нет противоречия, но другим людям надлежало объяснить, почему его нет, и для этого был нужен повод. Господь не замедлил его представить.
В 1330 году в Константинополь прибыл из Калабрии учёный монах Варлаам, прославившийся своими познаниями во всех отраслях тогдашней науки, от математики и истории до философии и теологии. Ему охотно предоставили кафедру, и он стал учительствовать. Будучи блестящим полемистом и острословом, он постоянно иронизировал в своих выступлениях над «умным деланием» исихастов, обвиняя их в самообольщении. Особенно вдохновляло его на эти издевательства убеждение в своей безнаказанности: что могут возразить ему люди, сами объявившие себя молчальниками?
Но он просчитался: на Афоне отыскался такой исихаст, который умел не только безмолвствовать, но и проповедовать, причём более убедительно, чем Варлаам. Это был инок Григорий Палама. Спровоцированный самоуверенностью калабрийца, он начал думать над тем, чего не хватает в догматическом богословии, чтобы противоречие между ним и аскетической практикой исчезло. И понял, что необходимо в него добавить! Этот великий вклад святителя Григория в догматическое учение содержится в так называемом Святогорском томосе, составленном на Афоне в 1340 году. После долгих дискуссий, в ходе которых брала верх то одна, то другая сторона, а святитель Григорий даже попадал в темницу, варламиты были окончательно разгромлены, и учение святителя навсегда стало существенной и неотъемлемой составляющей хранимой Православной Церковью истины о Боге, мiре и человеке.
В чём же состоит вклад святителя Григория в эту сокровищницу? В установлении факта, что непостижимость сущности Бога вовсе не означает, что Он отделён от человека непроницаемой завесой. Ключом к правильному представлению стало для него Преображение Господне. Незадолго до казни Иисус взял на гору Фавор трёх Своих учеников (в том числе и святого апостола Иоанна Богослова), чтобы наглядно показать им Свою Божественную природу, а значит добровольность принятия Им предстоящей смерти.
Они убедились, что их Учитель — истинный Бог, после того, как увидели Фаворский свет, повергнувший их наземь. Христос показал им этот свет, свойственный только Ему. Но в таком случае свет этот не может быть тварным, физическим (потоком фотонов) — только Божественным. Преображение — это пример того, как Бог, оставаясь в Своей сущности непостижимым, посылает человеку Свои энергии, раскрывающие какие-то Его стороны и обеспечивающие контакт между Богом и человеком. И тут важно не только то, что Бог способен излучать эти энергии, но и то, что человек, особенно праведный, способен их воспринимать. Именно в этом заключается наша надежда на спасение.
А теперь о том, почему к святителю Григорию был послан апостол Иоанн Богослов. Он — единственный из евангелистов, коснувшийся тайны носителя Божественных энергий — Святого Духа. Потому именно он и приоткрыл эту тайну Григорию Паламе. И святитель соединил разошедшиеся как бы два пути, ведущие к Единому Богу.
