 |
| Православный Санкт-Петербург | Протоиерей Анатолий Мороз | 09.11.2009 |
Я вырос в Западной Белоруссии — до 1939 года это была польская земля. Жили, стало быть, в Польше. Ну, хоть и в Польше, а наш-то, белорусский, народ был всё православный. Да какой православный! С большой буквы! Никто и в голову не мог взять, что Бога-де нет! Никто не лгал, не воровал, супружеских измен не бывало, и допьяна даже на праздниках никто не напивался. Дорожили своим достоинством. Вот это были люди! Ну и, конечно, священника почитали и к службе Божией благоговейно относились… Правда, народ, быть может, не очень грамотный… Помню, какой-то певчий в нашем храме так пел Херувимскую: «Иже херувимы!.. Да ой же вы, херувимы!..» Он благоговение своё хотел подчеркнуть…
А отец мой был очень грамотным человеком. Он даже закончил в Москве один курс юридического факультета. Учился бы и дальше, да дело было в 1917 году. Он послушал большевиков, решил, что они справедливо говорят, — и вступил в партию. Вернулся в деревню, с гордостью говорил всем: «Я, мол, Ленина живого видел!» А потом, когда пришли красные и стали заводить новые порядки, он сказал: «Нет! В 1917 году нам не о том говорили!..» И партбилет свой сжёг. Стал потом дьячком в нашей церкви.
Вообще-то поляки нас не трогали — пока мы тихо сидели в своей деревне. Но вот сестра моя решила поступить в педагогический институт… А ей говорят: «Пожалуйста — только прежде примите католичество! Иначе нельзя!» Пришлось возвращаться домой…
Как мы жили при немцах
Очень хорошо помню утро 22 июня 1941 года. Вышел я на улицу, слышу, будто самолёты летят… Вскоре вижу: и правда, самолёты, много самолётов. Начали кружиться над дальней железнодорожной станцией… Потом от них какие-то маленькие чёрные шарики полетели на землю… И дальше — взрывы, грохот, огонь… Война.
Пришли немцы. Начали забирать в Германию парней и девушек. Моя сестра по возрасту подходила — её должны были взять. А за ней в то время ухаживали двое парней. А надо сказать, что семейных в Германию не угоняли. Вот сестра и вышла замуж за одного из своих ухажёров. А второй обиделся, озлобился… Решил отомстить и специально для этого записался в полицаи. Вскоре он докладывает немцам о моём отце: «Дьячок местной церкви Мороз имеет связь с партизанами». Отца немедленно забрали. Грозила ему смертная казнь. Видя такое, мать написала заявление, что мы, мол, партизан и в глаза не видели, прошла по всем окрестным деревням и собрала подписи: отца везде знали и уважали. Но для немцев эти подписи мало значили: сказано казнить — значит казнить. Тогда батюшка наш пошёл за своего дьячка заступаться. Что он там немцам говорил, не знаю, только вскоре отца отпустили.
Да, батюшка наш не простой был человек… Икона его у меня есть… Священномученик Матфей… Погиб он от богоборцев: ни с того ни с сего забрали нашего батюшку — уже в 50-х годах, — посадили в камеру, ни есть ни пить не давали и уморили голодом, с ним ещё несколько священников… Все они теперь прославлены.
Как я женился
После войны открылась в Минске семинария. Бросили клич по всей республике, чтобы батюшки посылали туда на учёбу самых крепких в вере юношей. А у нас все крепки! Послали от нашей деревни меня: я учился хорошо и отец у меня при церкви был… На третьем курсе ехали мы домой на Рождественские каникулы. На вокзале видим: стоит перед нами девушка необыкновенной красоты. Стали в поезд садиться — и она в тот же поезд. В купе зашли — и у неё то же купе по билету. Ну, конечно, завели с ней беседу, всем хочется поближе познакомиться: очень уж красивая. А то, что мы семинаристы, — боимся сказать: вдруг она идейная комсомолка. Но вот мне скоро выходить, а друзьям моим дальше ехать. Я, значит, уйду, а они с нею останутся? И я говорю ей потихоньку в коридоре: «А ведь мы в семинарии учимся!» — «Ой, как хорошо! Я тоже верующая!» И написала мне свой адрес — только мне одному. Целый год мы переписывались… И вот, поверите ли, каждую неделю слал ей по письму, а письмо — целая тетрадка в 12 листов! И всю эту тетрадку я для неё исписывал стихами! Потом поженились — но я в Минске жил, в семинарии, а она у себя в деревне. И целый год она скрывала, что замужем за семинаристом, — она учительницей была.
После семинарии поступил я в Ленинградскую Духовную Академию. Жена в Белоруссии осталась. Сам я в ту пору был уже диаконом, и голос у меня был, скажу не хвастаясь, очень хороший. Местные батюшки прослышали об этом и начали меня наперебой уговаривать поступить к ним в храм. Я ни в какую: учиться надо! Тогда настоятель храма Димитрия Солунского в Коломягах пошёл на такую хитрость. «Ты, — говорит, — женатый?» — «Да!» — «Жена красивая?» — «Самую красивую в Белоруссии выбрал!» — «Где же она сейчас?» — «Дома осталась…» — «Эх ты, молодой, жизни не понимаешь!.. Останешься без жены, и в монахи идти придётся! Нужно её в Ленинград перевезти. А чтобы ей здесь жить, тебе придётся работать. Иди ко мне диаконом». Так меня ужаснула мысль, что я могу без моей дорогой жены остаться, что я ночь не спал, а наутро побежал устраиваться на работу в храм. С тех пор и живём с матушкой в Петербурге. 60 лет нашей семье исполнится через год… Я вот забыл: это уже можно считать бриллиантовой свадьбой или ещё нет? Никто не знает?
Как закрывали «Кулич и Пасху»
Служил я во многих храмах — почти во всех, что были в городе. Но служение в «Куличе и Пасхе» мне вот почему памятно. Дело происходило в бытность небезызвестного уполномоченного Григория Семёновича Жаренова. Вызывает он меня как-то к себе — коньячок, закусочки — и объявляет: «Вы должны с нами посотрудничать!» — «Каким же образом?» — «Мы хотим „Кулич и Пасху“ снести, а на её месте построить станцию метро. Вы уж поговорите с прихожанами, подготовьте их!» «Ну, — думаю, — я тебе подготовлю!» И на ближайшей службе выхожу на амвон и бросаю клич: «Братья и сёстры! Наш храм хотят уничтожить! Не допустим этого!» Прихожане сразу поняли, откуда ветер дует: староста наш был человеком неверующим и регулярно в органы докладывал обо всём; пришлось мне этого старосту спасать, а то разорвали бы его прихожане. Потом написали прошение в Москву, отрядили с ним делегацию… Словом, и «Кулич и Пасха» до сих пор стоит, и для метро место нашлось, что удивительно… А вот у меня после этого случая отобрали разрешение властей на служение, и по всем храмам приказ прошёл: «Мороза даже в ночные сторожа не брать». Началась у меня безработица… Денег нет, семью кормить нечем… Так я целый год маялся…
Как возрождали храмы
Митрополитом у нас был будущий Патриарх Алексий II, а я служил в Спасо-Преображенском соборе. О том, чтобы открывать новые храмы, тогда ещё и речи не было. До сих пор только разрушали… Как-то на праздник Александра Невского собрались в Свято-Троицком соборе человек 80 священнослужителей… После службы подходим под благословение к владыке… Подхожу и я, и вдруг слышу: «Задержитесь, отец Анатолий!» Задержался… Вроде бы никаких проступков за собой не припоминаю… И слышу такое, чего никто до меня в нашей епархии уже много лет не слышал: «Будем восстанавливать храм в Усть-Ижоре… Съездите туда, оцените объём работ!» Поехал. Конечно, вместо храма — груда мусора. Конечно, опыта никакого, рабочих рук мало, средств тоже… И всё-таки на Рождество мы уже провели первую литургию! Люди собирались — из Ижоры, из Рыбацкого, из Колпина, работали днём и ночью… В обществе «Невская битва» была такая женщина — Мария Ивановна Дунаева, Царство ей Небесное… Она была парализована, рука и нога у неё двигались плохо, и всё-таки она постоянно приходила и трудилась вместе со всеми… Потом её наградили за это… Словом, отстроили — и этот храм, и ещё один, кладбищенский, Владимирский… Когда-то Александр Невский пришёл на Ижору, чтобы гнать отсюда врагов России. Мы тоже пришли сюда, чтобы гнать врагов — злейших, невидимых! Дай же Господь нам успеха в этой битве.
Записал Алексей БАКУЛИН
http://pravpiter.ru/pspb/n215/ta010.htm
