«Горбатова только могила исправит»

Генерал А.В. Горбатов: от Колымы до Берлина

«Годы и войны»

В конце 1963 года А.В. Горбатов принес в журнал «Новый мир» рукопись. В своих воспоминаниях «Открытая дверь» В.Я. Лакшин так пишет о знакомстве сотрудников «Нового мира» с Александром Васильевичем: «Он появился в редакции несколько необычным для военного его ранга образом. Бывало, появлению самого предшествовала вереница адъютантов, порученцев, вестовых, передававших красиво оформленную рукопись. А случалось, именитый чинами и заслугами автор так и не переступал порога редакции: подтянутые лейтенанты или аккуратные майоры, отдавая честь, заезжали за версткой, спустя день-два привозили ее назад, а по выходе номера появлялись за авторскими экземплярами. Вот и все общение с авторами… С генералом Горбатовым все было иначе. Созвонившись с Твардовским, он появился в редакции в разгар рабочего дня… Мне запомнилось, как в нашу сумеречную залу вошел высокий краснолицый с мороза генерал в долгополой светлой шинели и с крупными звездами на погонах. Пока он разговаривал с Твардовским, сидя боком у стола, свет падал на его лицо, и я с любопытством взглядывал на нечастого у нас посетителя: пожилой человек, но стариком не назовешь — крепкий, спина прямая, кавалерийская посадка, обветренное лицо… Мне показалось, что в профиль он похож на маршала Жукова: та же скульптурная лепка волевого лица, пристальные глаза. Только то, что в лице Жукова выражено с некоторым нажимом — сильные надбровные дуги, выдающийся тупым углом подбородок, в лице Горбатова, пожалуй, смягчено: было в нем что-то и от русской деревенской округлости».

Главного редактора А.Т. Твардовского поразило, что свои мемуары военачальник писал простым карандашом и, как правило, на обороте листов, уже заполненных машинописным текстом. «Какая судьба! Какой нравственный человек!» — восторженно говорил Александр Трифонович.

Рукопись прошла рогатки военной цензуры, мемуарной группы ГлавПУРа с большими трудностями, поскольку факты и оценки не вписывались в принятые штампы или уже опубликованные кем-то мемуары. В 1964-м «Новый мир» все же публикует журнальный вариант воспоминаний, получивший с легкой руки Твардовского название «Годы и войны». Через год книгу воспоминаний «Годы и войны» издает Воениздат.

Успех книги у читателей был огромный, но переиздана она была только в конце 1980-х….

Георгиевский кавалер

Родился будущий полководец 21 марта 1891 года в бедной крестьянской семье, в деревне Пахотино ныне Ивановской области, недалеко от известного иконописным промыслом Палеха. У Василия Алексеевича и Ксении Акакиевны было пятеро сыновей и четыре дочери. «Отец, набожный и трудолюбивый, был строгих правил: не пил, не курил и не сквернословил. При его среднем росте, болезненности и худощавости он казался нам, детям, обладателем большой силы, ибо тяжесть его руки мы часто ощущали, когда она обрушивалась на нас с „учебной целью“. Учил же он нас „на совесть“. Мать, тоже набожная, была великая труженица…»

Санька Горбатов, учившийся в школе, как и все в деревне, лишь три зимы, резко выделялся среди сверстников. Редкая предприимчивость 12-летнего подростка поражала домашних и всю округу — за семьдесят верст ходил он в одиночку в крепкий мороз по дороге, которую на его глазах однажды перебежали волки, по торговым селам с санками, нагруженными товаром — вязаными дома варежками. Имел прибыли в семь, десять рублей, то есть больше, чем у брата на фабрике. «…Родственники и соседи приходили смотреть на такого умельца». Мать с гордостью и радостью влажными глазами смотрела на своего Саньку. А я? Я чувствовал себя героем!"

Дорога для смекалистых ребят из бедных деревень Центральной России вела в город, «в люди». Так Санька оказался на несколько лет «мальчиком» в Шуе в доме торговца обувью. Приезжающий на каникулы студент Рубачев, друг хозяйского сына, удивлен способностями подростка к арифметике, быстрым и правильным решениям задач, доступных редко кому из взрослых. Видя картины окружающего пьянства, студент ведет с Санькой дружеские разговоры о вреде этого порока, приносит даже брошюрку с убедительными доводами. Решение Саньки было незаурядным: «Не задумываясь, я ответил искренне, от всего сердца: «Клянусь, никогда, никогда не буду пить, ругаться и курить!"…Эта мальчишеская клятва сыграла великую роль в моей дальнейшей жизни, во всей моей судьбе…

Сколько встречалось людей, насмехавшихся над моим воздержанием от водки и табака, но насмешки не действовали. Даже встречалось начальство, которое «приказывало» пить, но… я продолжал быть твердым.

Сколько было различных тяжелых переживаний в жизни, и никогда не приходило желание «забыться» в водке… И только однажды мне довелось нарушить обет, данный в мальчишескую пору. Во второй половине войны, когда наметились и осуществлялись наши успехи, я как-то сказал приставшим ко мне, что нарушу свою клятву «не пить», данную в 1907 году, только в День Победы. Тогда выпью при всем честном народе. Действительно, в День Победы, в день горьких слез и радостного торжества, я выпил три рюмки красного вина под аплодисменты и радостные возгласы моих боевых товарищей и их жен».

С большой теплотой Александр Васильевич Горбатов всегда вспоминал своих родителей. Уже на закате жизни он в письмах к школьникам, на встречах с ребятами говорил: «Мне хочется вас попросить беречь, любить своих родителей и самое дорогое — мать. Ласковые руки матери оберегали вас раньше, оберегают и сейчас от больших и малых несчастий… Не допускайте, чтобы мать делала то, что можете сделать вы… Мать для человека — самое дорогое, самое светлое. Как противно слушать, когда пьяный и даже трезвый упоминает слово мать в брани. Хорошо, если бы каждый из вас дал обещание самому себе не употреблять слово мать в бранном слове и постараться его выполнить».

Отношения с суровым отцом у юного Горбатова складывались не так просто. Был даже случай, когда 12-летний сын, больно наказанный за упущенную в прорубь при мытье овчину и за дерзость, ушел домой из рязанской деревни, куда они прибыли на заработки. И шел зимой триста верст! Мать, извещенная о его уходе, встретила мальчишку с рыданиями. Когда же отец вернулся, он «не только не поругал меня, наоборот, подошел, ласково погладил по голове и только сказал с упреком: «Зачем ты, Санька, так поступил?»

Наверно, гораздо больше сын уязвил отца, когда вернулся с фронта в 1918 году уже неверующим в Бога после бесед с питерским рабочим-большевиком… (В связи с этим вспоминается одна из встреч в 70-е годы с Героем Советского Союза адмиралом флота В.А. Касатоновым. В наших частых беседах он непременно вспоминал Горбатова. Как-то в 50-е годы бывший тогда министром обороны Г. К. Жуков приехал в Прибалтийский военный округ, которым командовал А.В. Горбатов. Разговор зашел о появившейся в армии «дедовщине». Вдруг Александр Васильевич сказал: «А помнишь, Георгий Константинович, как нас торжественно провожали в армию? Как мы целовали крест при народе, у хоругвей, под колокольный звон… Как нам давали напутствие отцы служить верно за веру, царя и отечество. Не то что сейчас…» Жуков согласился, что проблема это важная, но на какие-либо изменения времени у него уже не оставалось.)

В Первую мировую войну будущий генерал армии Горбатов был призван рядовым солдатом. Отличился, получил два Георгия и две медали.

Его отец Василий Алексеевич Горбатов умер в 1935-м, на 81-м году жизни. Для сына это было большое личное горе: «С годами, научившись понимать его характер и его жизнь, я горячо и навсегда полюбил отца, и мне важно было знать, что он живет в родных местах, всегда помнит обо мне… Я вспомнил его наказ в день ухода в Красную Армию. Будучи больным, отец лежал на лавке и, прощаясь, мне прошептал: «На войне мы потеряли двоих сыновей, ты, Санька, с первых до последних дней тоже честно защищал свою Родину… Иди в Красную Армию, да, да, и еще честнее защищай теперь уже нашу, Советскую власть». А обратившись к матери, добавил: «И ты, мать, его не удерживай, не плачь, пусть идет. Помни, Санька, ты защитник Родины…»

Я опустился перед отцом на колени, крепко обнял его и трижды поцеловал. А он, как когда-то маленького, погладил меня по голове».

Жить не для себя, а для других

Во что верил красноармеец Александр Горбатов, что привело его в Красную Армию? Ответ на это он также дает в своих воспоминаниях: «Лозунги Коммунистической партии — мир, земля и воля — были доходчивы и близки сердцу каждого рабочего, крестьянина, солдата…» Суть Советской власти рядовой, а затем и красный командир Горбатов понял так — жить не для себя, а для других.

В книге «Годы и войны» немало описаний боев гражданской войны. Искренность автора позволяет лучше понять эту трагедию. Командирская одаренность, решительность Горбатова, прекрасное знание им кавалерийского устава русской армии (встревоженный командир полка даже вызывает его к себе: «Слушай, да ты не из этих… не из бывших…») быстро выдвигают его из рядов красноармейцев. Заканчивает Горбатов гражданскую уже командиром Отдельной Башкирской кавалерийской бригады. Воюет против Деникина, поляков, петлюровцев. Во время рискованной вылазки в тыл поляков остается жив после того, как пуля, пробив щеку под глазом, выходит за ухом. «Рубил я уверенно, а потом почти всегда отходил последним, прикрывая самых отстающих, и с болью в сердце обгонял нашего последнего лишь в том случае, когда ко мне подскакивала группа врагов». Во время одной из таких арьергардных схваток Горбатов из револьвера убивает трех офицеров-белогвардейцев…

После завершения гражданской войны Горбатов не думал оставаться в армии. Крестьянского сына манило родное: «Руки истосковались по земле. Очень хотелось подержать в руках золотом налитое зерно, размахнуться косой по росистому сенокосу». Но военная служба определена была ему до конца дней…

Семь лет командует Александр Васильевич полком, пять с половиной — бригадой, еще столько же — дивизией. «Я отлично понимал, что для командования полком моего образования мало. В те годы была своеобразная горячка, все, в том числе и я, стремились учиться… И, пожалуй, самообразование в короткие часы отдыха, личного времени давало нам то, что мы не могли получить в детстве и юности. Вырабатывалось то, что можно назвать «внутренняя культура», «интеллигентность».

Крестьянские детство и юность будущих маршалов и генералов, обделив их университетами, дали им в качестве компенсации колоссальное здоровье и выносливость, здравый смысл и острую восприимчивость к знаниям.

Горбатов стремился взять лучшее у всех командиров, с которыми служил, — как у взлетевших на революционной волне (В. Примаков, И. Якир), так и у людей старой школы, например, у начштаба корпуса, генерал-лейтенанта старой армии Ю. Шейдемана: «Каждая встреча с ним для меня — это уроки военного искусства, уроки интеллигентности и соблюдения воинской чести».

В 1928 году после больших маневров, на которых Горбатов командовал отдельным кавалерийским полком, начальник штаба РККА Б.М. Шапошников в докладе многократно ставил в пример действия горбатовского полка, тактическое умение и твердость в доведении принятого решения до конца. Блестящие аттестации и далее сопутствуют ему, служит Горбатов с увлечением и рвением. Любит кавалерию, хотя и понимает, что значение ее уходит в прошлое. На одном из учений он стоит рядом с группой приглашенных немецких наблюдателей, оценивая перестроение к атаке кавалерийских дивизий: «Незабываемая картина силы и мощи. Красота и стремительность масс конницы привели в изумление немецких военных. Глава германской делегации громко восклицал: «Романтично, красиво, романтично, романтично, романтично!»

А.В. Горбатов разделял идеи коллективизации. Но практическое осуществление этого «перелома», брожение среди красноармейцев-крестьян, картины страшного голода 1932−1933 годов вызывают у него такие мысли:

«Коллективизация привела крестьянскую массу к обезличиванию, лишению ее независимости, а жизнь колхозника стала отныне регламентироваться приказами: «выполнять», «сдать"… Чрезвычайные меры насилия, возведенные в систему, приводили к моральному разложению, падению нравственности…

Несмотря ни на что, могу твердо сказать, что колхозное крестьянство выполнило свой долг перед Родиной, что особенно проявилось в годы Великой Отечественной войны».

Так было

В августе 1937 года был арестован командир корпуса П.П. Григорьев, герой гражданской войны, потомственный рабочий… На митинге в дивизии, которой командовал Горбатов, начальник политотдела корпуса объявил, что комкор «оказался врагом народа». «Оказался» — это было в то время своего рода магическое слово, которое как бы объясняло все: жил, работал и вот «оказался"… - пишет А.В. Горбатов. Сам он заявил перед строем дивизии, что знает Григорьева 14 лет, не видел у него «никаких шатаний в вопросах партийной политики», что Григорьев — «один из лучших командиров во всей Красной Армии», что «если бы он был чужд нашей партии, это было бы заметно, особенно мне», что «следствие разберется и невиновность П. П. Григорьева будет доказана». Выступавшие следом ораторы говорили только о недостатках комкора, его «чрезмерной придирчивости». «Мой голос как бы потонул в этом недобром хоре…»

Так начались события, приведшие в октябре 1938-го к аресту Горбатова в гостинице ЦДКА. С гимнастерки были сняты ордена, с обмундирования срезаны знаки различия. «Трудно передать, что я пережил, когда меня мчала машина по пустынным ночным улицам Москвы».

И на Лубянке Горбатов сразу проявляет себя. Угрозы следователя не подействовали, и арестованный был переведен в Лефортово. «Моими соседями оказались комбриг Б. и начальник одного из главных комитетов Наркомата торговли К. Оба они уже написали о себе и других чепуху, подсунутую следователями… От их рассказов у меня по коже пробегали мурашки. Верилось с трудом, что может быть что-либо подобное…

— Лучше я умру, — сказал я, — чем оклевещу себя, а тем более других».

С очередного допроса Горбатова принесли на носилках. Помогали следователю Якову Стовбунскому два дюжих костолома. Допросы с избиениями до потери сознания и изощренными пытками следовали один за другим.

Просматривая спустя полвека в КГБ протоколы допросов, я видел на этих листах бурые пятна — отпечатки ладони, пальцев. Таких пятен — следов крови — было много…

Ничего не признавший Горбатов выслушал приговор: 15 лет заключения в тюрьме и лагере плюс 5 лет поражения в правах. Затем направлен в Бутырскую тюрьму. «Сижу давно, по разным камерам, но не встречал неподписавших, — сказал сосед. Задумался и добавил: — И в этой камере вы первый такой».

…В лагере на золотом прииске Мальдяк на Колыме находилось около 400 осужденных по 58-й статье и до 50 матерых рецидивистов, из которых ставились бригадиры, повара, дневальные и старшие по палаткам. Каторжным трудом добывалось золото, до нескольких десятков килограммов в сутки, из шахт в вечной мерзлоте.

«…Начали пухнуть ноги, расшатались зубы. Мой организм, считавшийся железным, начал сдавать. Если сляжешь как больной — беда: исход будет один… Начал даже спокойно думать о самом плохом…» — пишет Александр Васильевич.

От смерти Горбатова спас фельдшер, составивший акт об инвалидности.

Нашлись защитники у Александра Васильевича и на воле. Несмотря на угрозу ареста, издевательства и глумления, продолжала бороться за его освобождение жена Нина Александровна, у которой помимо мужа были репрессированы и погибли отец и брат. Она стояла в очереди к окошку справочных НКВД, прокуратуры, Верховного суда и Наркомата обороны, и каждый шаг за ее спиной мог стать шагами тех, кто пришел забрать ее туда, где уже томились женщины с такой же судьбой. Много лет я знал эту душевную, обаятельную женщину истинно русской красоты, с двумя косами, уложенными на голове как корона…

Решающую роль, видимо, сыграл ставший в 1940 году Наркомом обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Мною были впервые опубликованы два документа из дела Горбатова — обращения Тимошенко в высшие инстанции. Вот строки из телеграммы: «…ознакомился показаниями Григорьева о причастности комбрига Горбатова военно-фашистскому заговору тчк Не допускаю этой мысли…» Как видим, был сломлен пытками даже и комкор Григорьев, защита которого стала роковой для Горбатова…

Летом 1940 года на Колыму поступило сообщение о том, что Постановлением Пленума Верховного суда СССР от 4 апреля 1940 года приговор в отношении Горбатова А.В. отменен и дело направлено на доследование.

Горбатов, совершив «путешествие» длиною в несколько месяцев (с 20 августа по 25 декабря) в заплатанных ватных брюках, фуфайке, лоснившейся от грязи, и шапке-ушанке, в калошах, с торчащими концами портянок, но не сломленный морально, прибыл в Москву. 1 марта 1941 года он вновь оказался на Лубянке. 3 марта 1941 года нарком обороны утверждает постановление о прекращении уголовного дела по обвинению А.В. Горбатова за отсутствием в его действиях состава преступления и восстанавливает его в воинском звании комбриг. Глубокой ночью 5 марта 1941 года перед А.В. Горбатовым открылись ворота внутренней тюрьмы НКВД… В тот же день Горбатов был принят С.К. Тимошенко. Встреча была, как пишет Горбатов, «очень теплой и сердечной. Я доложил о своем возвращении из «продолжительной и опасной» командировки».

Выходя из тюрьмы, комбриг при росте 177 сантиметров весил 64 кг.

Как реликвию взял он с собой на память мешок с заплатами, галоши и черные как смоль куски сахара и баранки, которые хранил для подкрепления на случай болезни в пути (на них не позарились даже уголовники). В разговорах с друзьями «я не мог сказать и сотой доли того, о чем пишу сейчас: уходя с Лубянки я дал подписку о молчании».

После выплаты денежного содержания за 30 месяцев Александр Васильевич с женой в апреле -мае 1941 года отдыхают в санатории «Архангельское» и в Кисловодске. Силы могучего организма были восстановлены. Получено назначение на Украину заместителем командира 25-го стрелкового корпуса.

«Я ознакомился с дивизиями. Они были укомплектованы, но настоящей слаженности я в них не почувствовал, и общее состояние их оставило у меня впечатление неважное. Чем больше вникал в дело, тем больше убеждался я в правильности своих первоначальных впечатлений. Не было необходимого порядка, организованности и должной воинской дисциплины. Хуже всего было то, что многие командиры не замечали этих недостатков.

Вернувшись в корпус, я без преувеличений, но ясно и четко доложил о всем виденном командиру. Он со всем согласился. Но на устранение недостатков времени у нас уже не было…»

Почерк победителя

Великая Отечественная война стала главным делом в жизни генерала Горбатова. Вклад Александра Васильевича в победу велик и еще ждет своих исследователей. Можно только предполагать, каким взглядом посмотрел бы генерал в глаза писателю Виктору Астафьеву с его утверждением о том, что немцы были «завалены трупами».

…Имя Горбатова стало известно всей стране в 1943 году после битвы на Курской дуге. В июне 1943 генерал был назначен командующим 3-й армией. Командующий фронтом талантливый военачальник М.М. Попов ознакомил Горбатова с положением дел в армии: «Врылась в землю, засиделась в обороне, в прошлом провела ряд неудачных наступательных операций… Не буду характеризовать командиров, чтобы не привязывать вашего мнения к своему. Скажу одно: безнадежных нет. Нужна работа и работа, — как с генералами, так и с солдатами».

До начала наступления на Орел оставалось две недели. 3-й армии отводилась вспомогательная роль — обеспечить фланг 63-й армии, имевшей несравненно больше сил и средств, наступавшей в более узкой полосе. И тут новый командарм поразил всех — и представителя Ставки Г. К. Жукова, и свой штаб. И, как выяснилось вскоре, и немцев. Горбатов предложил отвести 3-й армии самостоятельный участок прорыва с форсированием реки Зуши.

«Сначала Г. К. Жуков отнесся с недоверием и к моим опасениям и к моим предложениям, а относительно ввода в полосе 3-й армии танкового корпуса и армии даже заметил с усмешкой:

— Вы, товарищ Горбатов, все хотите по-кавалерийски, налетом, шапками закидать противника.

Подумав немного, сказал:

— Пожалуй, это было бы неплохо, но планирование уже закончено, а до наступления осталось мало времени, и третья армия не успеет изготовиться.

Я заверил, что успеем».

В кратчайший срок Горбатов смог оценить солдат и руководство своей армии, в котором не поменял никого и с которым дошел до Победы. Армия показала, на что способны русские люди, когда получают достойного предводителя.

План Горбатова вполне оправдался. 5 августа Орел был освобожден. В тот же день в Москве впервые в истории Великой Отечественной войны был дан салют в честь освобождения Орла и Белгорода.

«…Ни одна операция нами не осуществлялась «по трафарету», — пишет А.В. Горбатов. — Всякий раз мы старались принимать решения, отвечающие именно данному случаю… Дело, однако, не только в этом. Даже в то время, когда я находился на высоких командных должностях, отношения с подчиненными, несмотря на мою требовательность, не ограничивались служебной официальностью. Может быть, солдаты и молодые командиры чувствовали, что мне пришлось за мою жизнь много перенести нелегкого, не знаю, — во всяком случае, с их стороны встречал по большей части открытость и нечто личное, вполне уживающееся с уважением к старшему. Память сохранила много лиц, немало и имен».

…Но в июне-июле 1941-го до побед 1943−1945-го было еще далеко. Под Витебском, «не доехав километра три до переднего края обороны, я увидел общий беспорядочный отход по шоссе трехтысячного полка. В гуще солдат шли растерянные командиры различных рангов. На поле рвались отдельные снаряды противника, не причиняя вреда». Между этих толп, бредущих на восток, мечется комбриг Горбатов. «По отношению к самым старшим я переступал границы дозволенного: сильно себя ругал, испытывал угрызения совести, но ведь порой самые добрые слова были бессильны… Мне, только что вернувшемуся в армию, казалось это плохим сном, не верилось, что видел своими глазами; лишь несгибающиеся пальцы правой руки и ноющая кисть подтверждали действительность». Деморализованные, плохо обученные войска 25-го корпуса попали в окружение, комкор Самохвалов с офицерами штаба — в плен. Незадолго до этого Горбатов был ранен в ногу немецким автоматчиком и отправлен в госпиталь.

В октябре 1941 года Горбатов назначен командиром 226-й стрелковой дивизии, отступившей к Харькову. «Я был весьма доволен. Во-первых, получил самостоятельную работу, во-вторых, ту работу, которая мне нравилась больше всего». По восемь — десять часов проводились тактические занятия с солдатами и командирами, стрельбы от зари и до зари, а также борьба с распространившимся мнением о непобедимости противника.

Чтобы внести перелом в сложившееся положение дел, Горбатов по собственной инициативе организует один за другим несколько внезапных ударов по немцам, уже самоуверенным, отсиживающимся зимой в деревнях и селах, между которыми оставались большие промежутки, не занятые войсками. Возглавляет эти рискованные вылазки сам, хорошо понимая, что в случае плена обратной дороги ему, недавно возвращенному с Колымы, не будет.

Количество захваченных Горбатовым трофеев и пленных удивило командование армией. В декабре 1941 года командарм В.Н. Гордов вручил Горбатову генеральскую папаху и орден Красного Знамени. Ряд новшеств, введенных Горбатовым в методы и способы ведения боя, были затем включены в Боевой устав пехоты (БУП — 1942 г.).

Александр Васильевич убеждается, что в тех случаях, когда знающий командир дивизии сам определяет объекты для частных операций, силы и время для внезапного нападения — «противник имел обычно потери в два, три, а то и в четыре раза больше, чем мы».

«Другое дело, когда тебе издалека все распишут… В этих случаях результат почти всегда бывал один: мы не имели успеха и несли потери в два-три раза больше, чем противник».

Здесь же, под Харьковом, Горбатов, стремившийся любым путем избежать лобовых атак, обескровливающих полки, вступает в резкий конфликт с новым командармом К.С. Москаленко. В первом издании книги «Годы и войны» он назван без фамилии, просто «командармом», но всем было ясно, о ком идет речь. А ведь Маршал Советского Союза К.С. Москаленко в 1962 — 1983 годах занимал пост главного инспектора Министерства обороны СССР — заместителя министра обороны СССР! Надо полагать, Кирилл Семенович имел возможности повлиять на судьбу книги «Годы и войны» и ее автора…

В марте 1942 года командарм характеризует действия строптивого комдива как «преступные». Горбатов так описывает объяснение, состоявшееся у командующего фронтом маршала Тимошенко: «Доведенный оскорблениями до белого каления, в запальчивости я, показывая рукой на командарма, ответил:

— Это не командарм, это бесплатное приложение к армии, бесструнная балалайка».

В ответ на упрек в резкости выражений, Александр Васильевич говорит: «Я сказал то, что думаю. За пять дней наши дивизии захватили не одну сотню пленных, десятки орудий и минометов, и все потому, что действовали по своей инициативе, вопреки приказам командарма. Все руководство командарма заключается в самом беспардонном отношении к подчиненным. Мы только и слышим: «Гитлеру помогаешь, фашистам служишь, предатель!» Надоело слушать и бесконечную брань. Неужели командарм не тюнимает, что своим поведением не мобилизует подчиненных, а только убивает их веру в свои силы? Подобные оскорбления я слышал в Лефортовской тюрьме от следователя и больше слушать не хочу. Сначала я думал, что командарм позволяет себе так разговаривать только со мной, недавно прибывшим с Колымы. Но это трафарет и применяется к каждому из подчиненных…»

Тимошенко, как и ранее, на стороне Горбатова, которому советует не горячиться. Москаленко молчит…

Смел и прям Горбатов и в разговоре в ноябре 1942 года с членом ГКО, секретарем ЦК ВКП (б) Г. М. Маленковым. «Скажите, товарищ Горбатов, почему мы оказались на Волге?» — спрашивает он у Горбатова, уже имевшего большой авторитет в армии.

Поначалу генерал отвечает общими фразами, но затем переходит к сути вещей: «Основной причиной неудач является то, что нам не хватает квалифицированных кадров… Кто ведает этим вопросом в Главном управлении кадров НКО?.. Саша Румянцев. По-моему, генерал Румянцев больше подходит для роли следователя, чем для роли заместителя Верховного Главнокомандующего по кадрам… Идет война, соединения несут потери, получают пополнение… Все они способны умереть за нашу Родину, но, к сожалению, не умеют бить врага, и в округах их этому не учат. А происходит все это потому, что этим руководит Ефим Афанасьевич Щаденко. Нужно заменить его седовласым и хотя бы безруким или безногим генералом, который знает в деле толк».

Генералы А. Румянцев и Е. Щаденко от своих постов были освобождены.

Горбатов считал, что и высоких чинов генерал не может верно оценить обстановку, не видя своих солдат, не побывав на самом краю. Опасные поручения выполняет он в ходе Сталинградской битвы, когда служил инспектором кавалерии Юго-Западного, а затем Донского фронта (хотя эту штабную должность он явно не любил).

«Мне приходилось жестко требовать наибольшего приближения командиров к боевым порядкам. Результаты сказывались немедленно: управление боем улучшалось, командиры твердо держали в руках свои части и подразделения», — пишет Горбатов. И сам часто бывает в самом пекле…

Хранила судьба Горбатова и 17 февраля 1945 года, когда буквально на его глазах снаряд разорвался у «виллиса» командующего фронтом И.Д. Черняховского…

…Каждая операция, проведенная армией Горбатова, оказывалась ошеломляющей для немцев. Полностью оформляется его блистательный полководческий почерк. Александр Васильевич хорошо изучил сильные и слабые стороны немцев, сильно боявшихся окружения, обхода и охвата флангов.

Любил Горбатов и обмануть врага установкой макетов орудий, ложными перемещениями, шумом танковых моторов и прочими тщательно продуманными средствами дезинформации.

Перед прорывом к Днепру немцы в течение десяти — двенадцати суток тратили огромное количество снарядов, нервозно обстреливая ложные цели. «Было видно, что он придал большое значение нашим мероприятиям. Потом противник, вероятно, понял наш обман, — он перестал реагировать на наши выдумки. Но мы на большее и не рассчитывали», — с некоторым юмором пишет командарм.

Особое значение Горбатов, при недостатке собственного боекомплекта, придавал умелому использованию оружия и боеприпасов, захваченных у хорошо снабжавшихся немцев.

Горбатов требовал от своих командиров точных знаний о противнике, о собственных соседях, предложений об активных действиях. «Я обошел передний край каждой дивизии… Лишь выслушав все ответы на вопросы — мои и прибывших со мной генералов и офицеров, — я давал указания. Если ответы казались мне неудачными, помогал наводящими вопросами, добиваясь, чтобы подчиненные сами приходили к правильной мысли».

Всегда изучавший до тонкостей обстановку на стыках с соседними армиями, Горбатов то просит у Рокоссовского прирезать к своей полосе дополнительные километры, то — вернуть их обратно, чтобы с небольшого плацдарма перейти в решительное наступление к Днепру с освобождением Гомеля. Командующий 1-м Белорусским фронтом поддерживает Горбатова в этих «комбинациях», хотя слышится в голосе Рокоссовского «ирония и легкая усмешка».

«И вот — позвонив командующему, как всегда в 17 часов, я доложил о результатах первого дня. Константин Константинович только сказал:

— Да неужели это правда?

— Да, правда, — ответил я. Тогда он воскликнул:

— Так развивайте, жмите сколько хватит сил! Это отлично — и неожиданно…»

Как пишет Горбатов, обобщая уроки смелой и доведенной до конца операции: «Как ни велика была наша вера в боеспособность армии, действительность превзошла ожидания. Мы считали бы большим достижением, если бы прошли пятидесятикилометровое расстояние до Днепра к исходу четвертого дня; но армия выполнила эту задачу на сутки раньше, в условиях, когда даже патроны доставлялись самолетами У-2».

…В феврале 1944-го Горбатов перед форсированием Днепра попросил объединить войска его армии с соседней армией. «Тогда не пройдет и десяти дней, заверил я, как мы прогоним противника на восточном берегу с его плацдарма и захватим еще больший плацдарм за Днепром… Такое необычное и смелое до нахальства предложение в практике взаимоотношений между командармами поразило даже К. К. Рокоссовского, заслуженно пользующегося большим авторитетом и привыкшего к самым разнообразным планам и замыслам.

Командующий фронтом, обращаясь к начальнику штаба генерал-полковнику М.С. Малинину, с усмешкой сказал:

— А что, если поверить обещанию товарища Горбатова и согласиться с его предложением? Только куда тогда девать штаб и командующего 63-й армии?»

В итоге командарм-63 В.Я. Колпакчи (можно представить, с какими чувствами) был отправлен в резерв Ставки, а Горбатов, как и обещал (естественно, рискуя головой), форсировал Днепр и захватил выгодный плацдарм.

Правда, имея приказ наступать дальше на Бобруйск, Горбатов переходит к обороне. После подхода к немцам трех танковых дивизий и другого крупного усиления, после того, как за один день цифра потерь армии выросла на треть, Горбатов отказался наступать, несмотря на категорический приказ командующего, лично приехавшего на командный пункт.

«Я понимал, что значит не выполнить боевой приказ и, оставшись в одиночестве, думал о том, что делать. Решил: вместо убийства армии подставить под удар свою голову…

Это был первый случай, когда мы разошлись во мнениях с таким авторитетным и бесконечно любимым и уважаемым войсками и лично мною военачальником, каким был Константин Константинович Рокоссовский».

Верховный Главнокомандующий поддержал на сей раз Горбатова. Сам К.К. Рокоссовский в книге «Солдатский долг» писал: «Александр Васильевич Горбатов — человек интересный. Смелый, вдумчивый военачальник, страстный последователь Суворова, он выше всего в боевых действиях ставил внезапность, стремительность, броски на большие расстояния с выходом во фланг и тыл противнику. Горбатов и в быту вел себя по-суворовски, — отказывался от всяких удобств, питался из солдатского котла.

Суворовские принципы помогали ему воевать. Но подчас А.В. Горбатов понимал их чересчур прямолинейно, без учета изменившихся условий…» Вспоминая о случае неподчинения приказу, К.К. Рокоссовский пишет: «Поступок Александра Васильевича только возвысил его в моих глазах. Я убедился, что это действительно солидный, вдумчивый военачальник, душой болеющий за порученное дело».

Война — дело тяжелое, а разбирать многие сложности во взаимоотношениях наших военачальников еще долго предстоит историкам…

Выступая 17 июня 1944 года с докладом в штабе 1-го Белорусского фронта перед началом операции «Багратион», Горбатов вновь предложил свой план наступления армии, существенно отличавшийся от директивного. Прибывший из Ставки Г. К. Жуков не раз прерывал доклад резкими репликами. Командиру одного из корпусов сказал: «Как вижу, вы все смотрите в рот Горбатову, а своего мнения не имеете!» Но Рокоссовский утверждает решение командарма-3. Жуков препятствовать не стал, а позднее, в ходе прорыва немецкой обороны, поддержал Горбатова и помог ему.

В мемуарах «Воспоминания и размышления» Г. К. Жуков высоко оценил Горбатова: «И можно сказать, он вполне мог бы успешно справиться и с командованием фронтом, но за его прямоту, за резкость суждений он не нравился высшему руководству. Особенно против него был настроен Берия…»

После опалы и глубокой изоляции Жукова в 1957 году, вопреки всем «рекомендациям», постоянно бывали у маршала лишь несколько человек; в их числе и А.В. Горбатов.

Нина Александровна Горбатова так вспоминала не раз случавшиеся споры ее мужа с Г. К. Жуковым во время войны: «Приедут с рекогносцировки или с какого-то совещания с командирами, там у них вроде прошло все как положено, спокойно… И вот пьют они чай, обсуждают предстоящую или прошлую операцию, и вдруг разойдутся их мнения, и уж тут сцепятся так, что искры летят. А потом помолчат, пофыркают — и опять ничего, будто и не гневались».

3-я армия успешно завершила участие в операции «Багратион», захватив 27 900 пленных, составивших значительную часть из той заснятой кинохроникой колонны, которую провели вскоре по центру Москвы.

16 февраля 1945 года командующий войсками 2-го Белорусского фронта К. К. Рокоссовский и член Военного совета фронта Н.Е. Субботин отмечали действия войск 3-й армии «по прорыву глубоко эшелонированной обороны противника на западном берегу реки Нарев… и вступление войск в Восточную Пруссию… На второй день операции противник силами вновь введенной танковой дивизии «Великая Германия» в содействии с другими частями нанес удар по выдвинувшейся вперед группировке войск армии. В этот критический момент гв. генерал-полковник Горбатов, лично находясь в боевых порядках частей 35 и 41 СК, проявляя смелость и решительность, отразил все контратаки противника и этим обеспечил развитие успеха главной группировки войск фронта…

За хорошо подготовленную, умело и успешно выполненную боевую операцию гвардии генерал-полковник Горбатов достоин награждения орденом Суворова I степени».

К этому времени А.В. Горбатов был награжден орденами Суворова I и II степеней, Кутузова I и II степеней. И.В. Сталин пересмотрел представление. А.В. Горбатову было присвоено звание Героя Советского Союза.

В своих мемуарах Александр Васильевич пишет: «Сейчас, много лет спустя, невольно задумываешься, в чем же заключалась основная причина успешных войск 3-й армии. Ведь армия ни разу не находилась в резерве Ставки, не была и во втором эшелоне фронта, имела малочисленные дивизии и вместе с тем добивалась больших успехов при сравнительно малых потерях в людях, технике и в вооружении. Что способствовало этому? Прежде всего возросшее мастерство, знание своего дела и понимание воинского долга, а самое главное — доблесть и героизм рядовых, сержантов, офицеров и генералов».

В дивизиях Горбатова каждый промежуток между боями использовался для творчески продуманных учений. Этой части полководческого искусства много внимания уделено в книге «Годы и войны».

Далее Горбатов ведет свою армию на Берлинское направление. Присутствует при подписании капитуляции нацистской Германии, назначается комендантом Берлина.

Хозяйственная хватка Александра Васильевича также обращает на себя внимание. На территории Польши, находясь в одной из дивизий, Горбатов услышал рассказ офицера, получившего письмо от отца из разоренного немцами Донбасса. Для восстановления шахт остро не хватало крепежного леса. Слушая об этом в густом сосновом бору, Горбатов решает помочь шахтерам. Но узнает от члена Военного совета армии И.П. Коннова о запрете вывозить лес из Польши. «Я думал в это время, — вспоминает Горбатов. — «Что же делать? Не посчитаться с Постановлением Государственного комитета обороны — это дело слишком плохое. Отказать шахтерам в их просьбе — тоже нехорошо». Я вспомнил, сколько вырублено у нас леса за войну, а здесь у меня перед глазами были большие массивы строевого леса.

Обращаясь к члену Военного совета, я сказал:

— Иван Прокофьевич! Дело это необычное. Давай решим так: будем считать, что ты мне ничего не говорил об этом Постановлении, а я о нем не знаю… А если уж случится несчастье, всю вину возьму на себя».

После отправки около 50 тысяч кубометров леса прибыла комиссия из Москвы. В четырехчасовой беседе Горбатов откровенно рассказал обо всем…

«Наконец, как договорились ранее, председатель тройки позвонил мне по телефону ВЧ.

— Докладывал Сталину, он выслушал внимательно. Когда доложил, что вас предупреждал генерал Конное, он спросил, от кого я это узнал. И когда я доложил, что от самого Горбатова, Сталин удивленно переспросил:

«От самого Горбатова? — а потом добавил: — Да, это на него похоже. Горбатова только могила исправит», — и в заключение сказал: «Преступление налицо, но, поскольку, как вы говорите, он не преследовал личной выгоды, на деле надо поставить точку».

Уже будучи комендантом Берлина, Горбатов узнал, что для соединений, уходящих в Советский Союз, установлен лимит на трофейные автомашины. 3-й армии пришлось бы расстаться с тысячами автомобилей. Тогда начальник инженерных войск армии генерал Б.А. Жилин предложил восстановить наведенные при наступлении на Одер понтонные мосты и переправить по ним машины, что и было сделано. Как пишет Александр Васильевич:

«Г.К. Жуков нелицеприятно оценил мои действия и добавил: — Ну и мерзавцы собрались у тебя, в третьей армии, и ты вместе с ними. Но я знал Георгия Константиновича: он прекрасно понимал полезность и необходимость свершенного. Об этом говорила улыбка, мелькнувшая на его плотно сжатых губах».

Остался верен себе Александр Васильевич и после войны. В 1946 году жестко говорит о беззакониях органов госбезопасности с И. Серовым, постоянным уполномоченным Берии в Берлине. Тот угрожает, причем «попытка Серова осуществить свою угрозу была длительной и серьезной, это я постоянно чувствовал, особенно в 1947—1948 годах. Что помешало Серову это осуществить — понять не могу». Наверно, можем мы предположить, генерала вновь спасло заступничество Сталина (хотя личных встреч у них не было). Кстати говоря, Горбатов до конца своих дней считал Сталина достойным Верховным Главнокомандующим.

В 1950 — 1954 годах А.В. Горбатов командует воздушно-десантными войсками, в 1954 — 1958 — войсками Прибалтийского военного округа. С 1958-го — в Группе генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. Пишет мемуары…

Без памяти нет Родины

Многим помог Александр Васильевич и в последние годы жизни.

Мне довелось много общаться с ним на излете его жизни. Очень часто видел его с книгой в руках, Горбатов собрал превосходную библиотеку, любил читать и перечитывать всю классику. Начитанность его поражала. В книгах было множество закладок и пометок.

Любил произведения А.С. Пушкина. Помню, как-то взял том с полки, зачитал эпиграф к «Капитанской дочке»: «Береги честь смолоду» и сказал: «А ведь у нас сейчас понятие о чести смазывается…»

Дальше мы поговорили о том, что сейчас каждый отец, если имеет возможность, стремится сына устроить служить в столице, поближе к дому. «А вот у Пушкина не так, — опять открыл Александр Васильевич «Капитанскую дочку». — Петруша в Петербург не поедет… Чему научится он, служа в Петербурге? Мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон…»

Особо ценил Горбатов и поэзию Н.А. Некрасова, ее крестьянские картины. Поэму «Кому на Руси жить хорошо» читал наизусть. Из иностранных классиков упоминал «Дэвида Копперфильда» Ч. Диккенса, напоминавшего ему о юности. Часто перечитывал циклы рассказов Джека Лондона «Смок Беллью» и «Смок и малыш» и про себя улыбался…

Тепло вспоминал Горбатов о встречах с писателями — Л. Леоновым, И. Эренбургом, К. Фединым, К. Паустовским, Ф. Панферовым, К. Симоновым, А. Серафимовичем и другими. Благодарил судьбу за то, что она свела его с Александром Трифоновичем Твардовским, с которым, на мой взгляд, у него были родственные души…

Александр Васильевич с женой Ниной Александровной не пропускали премьер в Большом театре, особенно любили Малый театр, пьесы А.Н. Островского. Прекрасный шахматист, Александр Васильевич любил собирать во дворе мальчишек, передавая им свои познания.

Надо сказать, что образ А.В. Горбатова не подвергся «нигилистическому» пересмотру в нашей публицистике под пером предвзятых историков, журналистов, как это случилось с Г. К. Жуковым, другими героями и событиями советской истории.

Но к Горбатову применили другую тактику. Его имя мы очень редко видим в печати, на телевидении, о нем не вспоминают.

Пройдет время. Устоит, я уверен в этом, не рухнет Россия. И уже не авантюристы и жулики будут «героями нашего времени». Вновь воскреснет образ славного защитника Родины Александра Васильевича Горбатова. Последние слова его книги «Годы и войны» таковы: «Я горжусь тем, что родился на русской земле, что меня родила русская мать.

Вспоминая прошлое, я думаю о будущем. Без прошлого нет памяти, без памяти нет Родины».

По материалам журнала «Слово»

http://www.stoletie.ru/sozidateli/gorbatova_tolko_mogila_ispravit_2009−10−30.htm