 |
| Фома | Елена Зелинская | 29.10.2009 |
Молодежь не читает, молодежь не любит русский язык, она бездуховна, неграмотна — эти стенания стали привычным рефреном и общим местом для всех, кто описывает современное состояние общества.
60 процентов не читают Пушкина. Много это или мало? 40 процентов читают Пушкина. Много это или мало?
Сравнительно с чем?
В СССР было принято сравнивать с тем, как это было в 1913 году; в наше время для сравнения берут последнее десятилетие брежневского правления, поскольку мы — те, кто считает и сравнивает, — учились при Брежневе, и для нас естественно сопоставлять с тем периодом, когда вода была мокрее.
Да, действительно, останови тогда любого на улице, и он тебе бодро отрапортует про крестьянина, который, торжествуя, несется рысью куда-то там как-нибудь… Советская школьная программа планомерно и настойчиво вкладывала в голову своего подопечного определенный «набор» русской классической литературы. В организованном порядке, где шаг вправо, шаг влево означал ПТУ, молодые люди в полной мере получали образы «лишних людей», «дубину народной войны» и «луч света в темном царстве». Вся литература преподавалась исключительно с социально-классовым подходом. Впрочем, с решений XXIV съезда начинались и кончались уроки истории, и биологии, и физкультуры.
После этого насильственного вскармливания современные родители не могут, даже сжав зубы, научить своих детей отличать медного всадника от железного потока. Трудно передать любовь к тому, от чего самих тошнило три раза в неделю на уроках литературы.
Миф о том, что мы были самой читающей страной, — часть той «художественно-виртуальной» реальности, которая создавалась как сплав обязательного охвата масс и фильма «Кубанские казаки». Сейчас можно, конечно, рассказывать, как припеваючи жили колхозники, если не иметь иных источников информации, кроме мюзиклов Александрова. На самом деле страна жила в искаженном культурном пространстве. Мы, например, не знали зарубежную литературу: изучая английскую, останавливались на XVI веке, читали Шекспира в переводе поэтов, чьи стихи не публиковались. Нам были практически неведомы такие жанры, как научная фантастика, фэнтези, детектив. Читателю был закрыт доступ к огромной части русской духовной литературы, зарубежной, современной ему, но чем-то не угодившей власти.
Нельзя любить литературу, особенно родную, по указке: вот это ты люби, а это ненавидь, это читай, а это тебе не положено. Может ли искренне ценить Пушкина человек, который считал Ахматову «блудницей», а Зощенко — «вредителем»? Может ли всем сердцем прочувствовать трагедию Карамазовых тот, кто не читал, но осуждал Пастернака?
В «самой читающей стране» книги подвергались жесточайшей цензуре, годами лежали в рукописях. Стругацких печатали на машинке и передавали из рук в руки, «Мастера и Маргариту» приносили в фотокопиях на одну ночь, а за чтение Солженицына увольняли с работы — и это в лучшем случае. Добавим отсутствие независимого книгоиздания и свободной книжной торговли. Так что не надо врать про самую читающую страну. Особенно тем, кто в ней жил и читал.
И что мы имеем? Отсутствие привычки мыслить самостоятельно, искать ответы, задавать дополнительные вопросы — делать то, на что нам в школе всегда говорили: «Сядь, Петров, и не высовывайся».
Но даже самый пытливый школьник, который искренне тщится отыскать в литературе ответы на то, что пережили его родители и деды, не найдет их в классике. Достоевскому с его прозорливостью и присниться не могли ни ГУЛАГ, ни голод в Поволжье, ни затопленные баржи в Царицыне. А те вопросы, которые так волновали и трогали Тургенева и его современников — о тонких взаимоотношениях барышень и недоучившихся студентов, разрешились в бараках, в хрущобах, в трудовых лагерях. Что может сказать нам Чехов после ленинградской блокады?
Детективы Дарьи Донцовой, различные сериалы в каком-то смысле питательней: они больше говорят современному читателю, зрителю. Там видит он свою жизнь, там он ищет и находит коды современного поведения. Наверное, придется подождать, пока появятся гении, которые опишут, как Толстой битву под Аустерлицем, гибель трехсот тысяч русских священников, не предавших веру. А пока у нас, слава Богу, есть Солженицын, Шаламов, Конецкий, Гранин, Искандер, Борис Васильев, Бродский. И, слава Богу, они есть в школьных программах!
Современный культурный фон сейчас иной, чем тот, с которым мы его так надрывно сравниваем. Нужно не забывать, что для интеллигенции, которая ловила любую книжку и годами копила макулатуру, чтобы купить Пикуля или Дюма, чтение классики было единственной отдушиной среди мертвящего соцреализма и, кроме того, единственным источником информации о жизни вообще, о своей истории и даже географии.
Попробуем пренебречь стонами и посмотреть на ситуацию трезво. Как раз сегодня мы живем в полноценном литературном пространстве. Все, что хочется прочесть, можно получить в любом виде: в библиотеке, в магазине, в интернете; появились аудиокниги, которые страшно популярны; создаются экранизации, которые можно по-разному оценивать, но, тем не менее, они знакомят с базовыми произведениями русской культуры.
Все, что происходит сегодня, — настоящее, не вымученное, не выдуманное пропагандистами. Все происходит «взаправду».
Кино, которое обрушивает потоки новых художественных впечатлений; десятки новых театров; путешествия; интерес к духовной сфере, к религии… Современный молодой человек, студент живет более насыщенной информационной и культурной жизнью, чем комсомолец 80-х годов, который мог наизусть прочитать «Облако в штанах».
Они читают то, чего мы в глаза не видели, кроме русского владеют иностранными, им помогает техника, к которой мы не знаем как подступиться, и… духовность — они свободнее нас, не поротые и не поровшие. Присмотритесь к ним, вслушайтесь в них, они же наши дети.
ЗЕЛИНСКАЯ Елена, вице-президент общероссийской общественной организации «МедиаСоюз»
http://www.foma.ru/article/index.php?news=3891
