 |
| Радонеж | Сергей Белозерский | 29.10.2009 |
«Когда мы будем официально, на уровне государства, отмечать годовщину освобождения Освенцима, это будет и напоминанием о подвиге России в уничтожении нацизма, и оружием в борьбе с любыми попытками ревизионизма, пересмотра итогов второй мировой войны»
Это предложение было довольно сдержанно встречено рядом священников Русской Православной Церкви, и нам стоит рассмотреть причины этого. Разговор о Холокосте немедленно вызывает на поверхность множество горьких воспоминаний, резких эмоций, призраков старых споров и обид, так, что очень трудно обсуждать эту тему спокойно и доброжелательно. Однако, так или иначе, она время от времени появляется в общественном пространстве, и нам нужно как-то определяться в тех спорах, которые она вызывает.
Предметом споров является не сам факт Холокоста; хотя есть желающие утверждать, что Холокоста — то есть, напомним, массового уничтожения евреев нацистами и их пособниками в годы Второй Мировой Войны — не было, их позиция с исторической точки зрения выглядит совершенно несерьезной. Еще можно уточнять число жертв, еще можно уточнять подробности злодеяний, но сам факт того, что нацисты, побуждаемые своей расовой доктриной, организовали массовое истребление европейских евреев, несомненен.
Предметом споров являются выводы из этого факта; и нам нужно рассмотреть, какие цели разные группы людей преследуют, когда речь идет о Холокосте, какие из них являются вполне достойными, а какие — нет.
Человечество входило в ХХ век под знаменем веры в прогресс, науку, просвещение и цивилизацию. Казалось несомненным, что мрачные времена невежества и варварства остались позади, и род людской, вооруженный знаниями и технологиями, движется навстречу все более лучезарному будущему. Разразившаяся в 1914 году война, при всех ее ужасах, воспринималась как «последняя», последний рецидив варварства перед окончательным торжеством цивилизации. Определенные нормы человечности и цивилизованности казались утвердившимися уже навсегда; и даже ужасы большевизма мало затронули этот европейский оптимизм. Германия, при всех трудностях межвоенного периода представлялась одним из передовых отрядов человечества, страной блистательной культуры, науки, техники.
Потрясение, вызванное осознанием того, в какую бездну одичания рухнула эта страна, оставило людей — и самих немцев, и евреев, и всех остальных — перед жгучим вопросом: как такое могло случиться? Как цивилизованность, гуманность, просвещение оказалось чем-то настолько хрупким и эфемерным? Как прекрасно образованные, европейски культурные люди в тщательно отглаженной форме могли травить других людей, как крыс? Сознание того, как уязвима цивилизация, какие бездны зла могут открыться там, где, казалось, торжествовала высокая культура, породило естественное стремление к памяти и бдительности — такое может повториться, и оно не должно повториться.
И против такой памяти об ужасах войны и тирании, и конечно же, об ужасах нацистского геноцида, едва ли можно возразить. Чем с более розовым оптимизмом люди смотрят в будущее человечества, тем в большей опасности они находятся — надлежит помнить, что «Лукаво сердце [человеческое] более всего и крайне испорчено (Иер.17:9)», а «противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить. (1Пет.5:8)».
Можно понять и особое внимание, уделяемое именно нацисткой программе геноцида — жестокости творились и раньше, но в том, чтобы тщательно выискивать и уничтожать представителей одного определенного народа, мужчин, женщин, детей, было что-то новое. Какая-то жуткая демоническая сила заставляла нацистов в условиях тотальной войны отрывать силы и средства от фронта, чтобы творить зло, кажется, совершенно бессмысленное с военной точки зрения.
Однако дальше мы сталкиваемся со все более и более спорными выводами из этой исторической трагедии. Чтобы объяснить, о чем идет речь, сошлюсь на личный опыт. Как-то мне в руки попала книга еврейского автора о преступлениях, совершенных нацистами на оккупированных советских территориях. Описания этих злодеяний вызывали, естественно, скорбь о судьбе жертв, негодование против злодеев, сознание несомненной правоты тех, кто сражался с коричневой чумой и победил ее. Читая книгу, нельзя было не испытывать глубокого сочувствия к трагедии еврейского народа. Однако дальше автор предпринял все усилия, к тому, чтобы разрушить это впечатление. Оказалось, что по его мнению, преступления нацистов явились логическим продолжением истории притеснений евреев в христианском мире, вершиной христианского злодейства по отношению к его народу. Неважно, что я ненавижу нацистскую идеологию; неважно, что я сам «неариец», попади я в руки нацистов, я оказался бы в одном расстрельном рву с евреями; неважно, что оба моих деда сражались с нацистами — в глазах автора я все равно сопричислен waffen SS, из-за того, что я христианин.
Надо отметить, что вовсе не все еврейские авторы, обращающиеся к теме Холокоста, таковы, и на «аллее праведников» в мемориале «Яд Вашем» можно встретить немало деревьев, высаженных в честь христиан, в том числе православных, спасавших евреев в годы фашизма. Не существует какого-то монолитного «еврейства», говорящего одним голосом, придерживающегося одних взглядов и преследующего единые цели. Однако тенденция (разделяемая, повторю, не всеми) использовать преступления нацистов для нападок на христиан, существует; думаю, что здесь сталкиваются — нередко внутри самой еврейской среды — стремления противостоять двум угрозам, антисемитизму и ассимиляции.
Трудность в том, что противостоять обеим угрозам одновременно оказывается затруднительно. Там где антисемитские предрассудки слабеют (туда им, разумеется, и дорога), евреи перестают остро осознавать свои инаковость, вступают в браки со своими нееврейскими соседями, разделяют культуру и наконец, религию народа, среди которого живут. Многие евреи приходят в Церковь, причем нередко это воспринимается ими как возвращение к своему наследию — наследию еврейских Пророков и еврейских же Апостолов.
Для некоторых иудейских лидеров (отмечу, что в данном случае не имею в виду Раввина Берла Лазара) это трагедия, в которой они видят не только уход людей в религию, которую они считают ложной, но и постепенное исчезновение их народа, каким они привыкли его видеть. Некоторые даже говорят, что те, кто проповедуют Евангелие евреям, доделывают работу Гитлера по уничтожению еврейства. Желание противостоять ассимиляции — и христианизации — порождает тенденцию подчеркивать несправедливости, которые исторически Иудеи претерпели от Христиан, и возгревать среди евреев чувство обиды и преследуемости, даже если текущая реальность дает к этому мало оснований. Желание удержать свою — действительную или потенциальную — паству от Крещения побуждает некоторых лидеров изображать Христиан не просто как иноверцев, но как вековечных врагов и преследователей. В этом отношении поза негодующего истца, который полагает, что его нееврейские соседи должны и виноваты ему из-за всех преступлений, совершенных против его народа, начиная, как минимум, с Ричарда Львиное Сердце, и включая, конечно, нацистов, понятна. Другое дело, насколько она способствует преодолению антисемитизма?
Не происходит ли обратное, не порождает ли подобное восприятие Холокоста отчужденности и недоверия?
Нельзя сказать, что антисемитизма не существует; увы, как уже было сказано, «Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено (Иер.17:9)», падшие люди склонны ненавидеть ближнего своего. Могут ли Христиане и Иудеи быть союзниками против этого несомненного зла? Да, но тогда надо отказаться от любых попыток использовать борьбу с этим злом в целях конфессиональной полемики.
Раввин Берл Лазар не виноват в том, что вокруг трагедии Холокоста сложилась такая атмосфера; однако, к сожалению, всем нам приходится иметь ее в виду.
Преступления, скажем, Лазаря Кагановича, ничего не говорят об Иудаизме — Каганович был человеком, несомненно, порвавшим с иудейской религией. Точно также преступления нацистов ничего не говорят о Христианстве — нацисты никоим образом не были Христианами.
Необходимо помнить об освобождении Освенцима; необходимо помнить о неисчислимых бедах, которые нацизм принес всему миру — русским, евреям, полякам, татарам, самим немцам. И эта память должна объединять нас, а не разделять.
