Русская линия
Православие и современностьСвященник Дионисий Каменщиков23.10.2009 

В «царстве иноков»

Духовный путь нелегок. Нет ничего удивительного в том, что в определенный момент человек выбивается из сил — и не чувствует благодатной помощи Творца, которую чувствовал ранее. Давно ведь известно, что эта помощь не всегда ощущается непосредственно! Что в таких случаях делать?

Вернуться во вчерашний день, в жизнь без Христа и без Церкви? Даже при желании не получится.

Погружаться в депрессию и жалость к себе? Сокрушаться о том, что не подарила судьба встречи с удивительным духовником, спасающим в любой жизненной ситуации?

А может, в Дивеево съездить?

Автор этого рассказа поехал не в Дивеево. Он поехал в пыльную заволжскую степь, в монастырь, которого, по сути, еще нет, который только восстанавливается, поднимается из руин. Там нет прозорливых старцев — есть чрезвычайно пестрое общество монастырских трудников. Там не ведут душеспасительных бесед — на них просто не остается сил и времени. Лом и лопата — вот главные средства духовного просвещения и укрепления в этом монастыре. Хорошие, как оказалось, средства. Во всяком случае, наш герой вернулся из степной обители преображенным.

От мира сего

Это случилось Успенским постом. Из той, прошлой жизни, жизни без Христа, вернулись бессонные ночи. Я засыпал на рассвете, пробуждался с чувством горечи и ощущением того, что пробуждаюсь совершенно напрасно. Стаскивал себя с кровати, мямлил молитвы и плелся умываться. В зеркале отражалась унылая физиономия с воспаленными глазами. На работе я машинально выполнял все, что от меня требовалось, и затем брел домой, не замечая светофоров. Ужинал, вяло ковыряясь в тарелке. Ложился на кровать и замирал в отчаянии… Мир мне опротивел, я чувствовал себя песчинкой, микробом в этом клокочущем круговороте. Куда, в какое царство, в какую пустынь скрыться мне от этого ощущения ненужности своего бытия?!

Подсознательно я знал, что со мной происходит. Я переживал духовный кризис, внутренне перерождался. Я знал, что выйду из этого кризиса совершенно иным человеком, и знал, что это будет болезненно. Сейчас, учась в семинарии, я понимаю, что мое всецелое и бесповоротное обращение к Церкви произошло благодаря описанным ниже событиям.

Тот пост дался мне туго. Две недели я выгорал в этом благом горниле. Тело и Кровь Христовы несколько угасили пламя душевных метаний, оросили дух благодатью. Однако мне по-прежнему хотелось уехать, скрыться от опостылевшего мира, не спеша разобраться в своих душевных исканиях.

Совершенно случайно (если в нашей жизни вообще есть место случайностям) в газете «Православная вера» я наткнулся на статью о возрождении Нижне-Воскресенского мужского монастыря (с. Криволучье, Балаковский район Саратовской области). «Царство иноков» — так до революции величали группу раскинувшихся по Иргизу монастырей, из которых Нижне-Воскресенский был самым крупным и наиболее почитаемым. «Царство иноков» — сколько мощи и таинственной духовности в этом словосочетании!

Я понял, что обязательно отыщу это сказочное «царство иноков», разрушенное революцией и последующими событиями. В тот момент я не терзался мыслями, как примет меня наместник, какое послушание я буду нести, когда вернусь и вернусь ли вообще в мир…

Я накупил на Сенном рынке всевозможного инструмента (лопаты, топоры, ножовку со сменными полотнами), в аптеке набрал почти полный пакет лекарств (от аспирина до активированного угля), отыскал дома старенькое постельное белье и, погрузив все это в две сумки и рюкзак, ранним августовским утром на ГАЗели «Саратов-Пугачев» выехал с автовокзала.

Крест над степью

За окном автобуса потянулись бесконечные заволжские степи. У поворота на село Криволучье я вышел из автобуса и окунулся в полуденное августовское марево. На металлическом щите у обочины значилось: «Нижне-Воскресенский мужской монастырь. Основан в 1762 году. Село Криволучье, 8 км». На невысоком холме над выжженной степью стоял Поклонный крест. Поклонившись ему, я со своей поклажей двинулся по дороге к монастырю. Минут через десять меня, на мое счастье, нагнал грузовик.

-Мне вообще-то надо в Криволучье, — улыбнулся водитель, явный азиат, — монастырь немного подальше. Но ради такого дела я тебя до места довезу, хотя я другой веры.

Мы проезжаем Криволучье — заброшенное, опустевшее село. Даже добротные дачные домики, там и сям встречающиеся взору, почему-то не радуют.

Справа петляет невероятной красоты степная река — Иргиз. Желто-зеленая вода мерцает лениво и сонно, как глаза сытого барса. Противоположный берег обрывист, возвышается неприступной стеной.

Монастырь

Наконец, дорога приводит нас к лесу — оазису в этих бескрайних степях. Попрощавшись с водителем, я вылезаю из кабины. Меня окутывает удивительная тишина — целебная, благодатная, молитвенная. Я немею, я боюсь ее нарушить.

Основанный старообрядцами, монастырь долгое время был духовным центром раскольников. От местного духовенства дезертир Емельян Пугачев, объявивший себя на исповеди Петром III, получил благословение отвоевывать потерянное царство. В этих краях молодой офицер и будущий великий поэт Гавриил Романович Державин ставил на Пугачева засады, когда тот, разбитый войсками, прибежал искать убежища у старообрядцев.

Дорога ведет на косогор. Вокруг какие-то гаражи, виднеется труба котельной, уродливая водонапорная башня. Маленьких храм и братский корпус выглядят более чем скромно.

Наместник обители, отец Максимилиан, принимает меня просто, без лишних вопросов. Я сдаю бригадиру инструмент, что-то ем — и сразу вливаюсь в бригаду. Остаток того дня я помню плохо — незнакомое место, чужие люди, немалый стресс… И все же именно в этот первый день я почувствовал: что-то внутри меня расправляется, как скомканный лист бумаги на столе. Появляется ощущение покоя…

Отец Максимилиан

Отец Максимилиан (Кононенко) пока один в поле воин — иных монахов в монастыре нет. 27 декабря 2005 года постановлением Священного Синода монастырь был выделен в самостоятельную обитель (с июля 2004 года существовал как подворье Свято-Никольского мужского монастыря г. Саратова). За все эти годы в монастыре, к сожалению, не появилось ни одного нового монаха.

Отец Максимилиан о себе рассказывать не хочет. Известно только, что до своего назначения в Криволучье он был насельником Троице-Сергиевой Лавры, служил иподьяконом у Святейшего Патриарха Алексия II. Трудно себе представить, что переживает человек (пусть даже монах, жаждущий подвига), попадая из Троице-Сергиевой Лавры в заволжскую глушь — в монастырь, точнее, на территорию монастыря, в котором долгие годы находилась психбольница. В прошлом пышность патриарших встреч с торжественными речами, в настоящем — настороженные взгляды местных жителей, для большинства из которых приезд иеромонаха означает лишь то, что нельзя уже безнаказанно разбирать на кирпичи монастырские постройки. В прошлом исполненные святынями лаврские храмы, великолепие архиерейских богослужений, а в настоящем — молебен в нетопленном здании бывшей больничной кухни с закопченным смоляным потолком. Питьевая вода — только из Иргиза, келью невозможно прогреть калорифером, окна для начала пришлось затянуть полиэтиленом…

В таких условиях обитель начала восставать из руин. Со временем бывшую монастырскую трапезную — она же бывшая столовая больницы — переделали в храм в честь апостола и евангелиста Иоанна Богослова, и в обители стали совершаться регулярные богослужения.

Очистить землю

После молитвы и завтрака меня благословляют на общие работы. Основная часть бригады работает «на земле». За алтарем храма на берегу озера экскаватор ковшом снимает наносной слой земли — до «материка», до глины — и грузит в КамАЗ. Мы лопатами подчищаем за ковшом, выглаживаем уже подчистую. Землей то, что мы отсюда вывозим, назвать трудно. Язык как-то не поворачивается. Это слой всевозможного хлама — от битого кирпича до старых ампул с просроченными лекарствами — здесь была больничная свалка. В монастыре до 20-х годов прошлого столетия существовало два храма — оба разрушены. Битый кирпич — их останки. Ковш экскаватора, загребая грунт, колет ампулы с лекарством. Невообразимый смрад просроченных медицинских препаратов ложится на окрестности. Это запах беды, запах болезни. Это смрад психиатрической лечебницы. Мы работаем с тем чувством, с каким, возможно, хирург удаляет опухоль. Вычистить, увезти подальше от алтаря всю эту скверну — бинты, пустые таблеточные упаковки, ампулы с желтоватой гадостью!

Останки

Снимая очередной слой грунта, экскаватор натыкается на фундамент монастырской ограды. Мы беремся за лопаты и немного ниже уровня фундамента обретаем человеческий череп! Далее вдоль всего участка монастырской ограды, в неглубоком рве, нам вновь и вновь встречаются беспорядочные захоронения. Человеческие останки едва присыпаны землей. Что стало причиной смерти этих людей? Почему они похоронены не на монастырском погосте, а в неглубоком рве за монастырской оградой?

Впоследствии, пытаясь найти ответы на эти вопросы, я столкнулся с двумя различными мнениями специалистов, занимающихся исследованием истории монастыря. В книге профессора Н.А. Поповой[1] говорится о налете на обитель чапаевской дивизии в 1918 году. По сведениям старожилов, храмы были разрушены, а монахи порублены шашками на берегу озера, то есть метрах в двадцати от обнаруженных захоронений. Священник Михаил Воробьев, настоятель храма в честь Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня в Вольске, также занимавшийся исследованием истории монастыря, высказывает мнение, что найденные человеческие останки — жертвы страшного голода начала двадцатых годов. Не исключено, что оба этих трагических события имели место в истории обители.

В поте лица

Обычно рабочий день в монастыре, как и в миру, длится до пяти вечера. Мы временно работаем до восьми — пока здесь техника, надо максимально использовать ее возможности.

В тот вечер впервые за несколько последних недель я почувствовал удовлетворение от прожитого дня. Тело гудело от усталости. За ужином рука с ложкой мелко дрожала. Суровую заповедь дал Господь, велев человеку есть хлеб насущный в поте лица своего. Даже не добывать, а именно есть — в таких трудах добывать пропитание, чтобы пот не усыхал и во время еды.

Труд, земной, упорный, на пределе скудных человеческих сил. Да тарелка супа с куском ржаного хлеба — свежего, душистого, с кислинкой. Да кружка студеной воды из колодца в палящий зной. Короткий сон — дань плоти: в общей келье дюжина панцирных коек. Утром — молитва и снова труд. Труд и снова молитва. Не так ли восходят «из силы в силу», до того духовного состояния, когда вослед преподобному Серафиму остается только сожалеть, что в этой плоти невозможно, подобно Ангелам, всегда, не прерываясь, служить Христу?

Через несколько дней я начал замечать перемены. Под слоем жира стали обозначаться мышцы. Кисти набрякли тугими жилами. Моя походка обрела упругость и легкость, я перестал чувствовать земное притяжение, по крайней мере, на время забыл о нем. Я перерождался, преображался, я наконец жил настоящей, истинной, полной жизнью!

Трудники и благотворители

Трудники — это особая категория монастырских насельников, работающих чаще всего «во Славу Божию», то есть бесплатно. Трудничество — верный, проверенный веками способ испытать свое желание оставить мир, примерить к своим плечам крест монашества. Однако далеко не все трудящиеся здесь собираются в монахи.

Владимир Федорович — один из основных благотворителей и помощников в восстановлении обители. Техника — экскаватор, бульдозер и самосвал — его. Он занимается в Саратове строительным бизнесом, также активно помогает монастырю, работает наравне со всеми, в пыли и зное, с лопатой в руках. Без его помощи многое было бы попросту невозможно.

С Алексеем мы сходимся как-то сразу. Он так же, как и я, приехал в монастырь, прочитав в «Православной вере» статью о начавшемся возрождении обители. Ему немного за двадцать. Несмотря на свой небольшой рост, Алексей удивительно ловко обращается с лопатой (самый ценный навык при нашем нынешнем послушании). За день перелопачивает земли — что гусеничный трактор. Мы стараемся работать в паре. При физически тяжелой работе, когда любое сказанное слово сбивает дыхание, очень важно понимать друг друга без лишних объяснений. На лицах в марлевых респираторах сквозь толстый слой пыли у нас видны только глаза. Оглушительно грохочет техника — и только глазами можно объяснить друг другу, что нужно делать. Когда заканчивается день и есть возможность посидеть в тишине на берегу озера, мы говорим с ним о монашестве, о древних подвижниках. Конечно, тогда, в монастыре, ни я, ни он не могли себе даже представить того, что спустя два года мы встретимся при поступлении в семинарию, что в свободные минуты, за чаем, будем часто вспоминать те удивительные дни.

Еще один трудник, Андрей, мне запомнился особо. Андрей не столько верующий, сколько «знающий». Утверждает, к примеру, что бывал на том свете. В пьяном угаре повздорил с очередным собутыльником. Тот взял нож и приставил к животу Андрея, угрожая убить. «Режь», — сказал Андрей и шагнул на нож. Каким-то чудом тот человек успел дернуть острие вверх. Лезвие, войдя в брюшную полость, повредило печень, изрезало внутренние органы. И Андрей отправился на тот свет! И увидел всех своих друзей, погибших от водки или закончивших жизнь самоубийством. Последний из погибших друзей начал на него ругаться, прогонять Андрея прочь. Затем боль, белый потолок больницы, бесчисленные операции… Я видел живот Андрея в бане — жутко смотреть.

У Андрея есть одна страсть. При любом упоминании о рыбалке он вспыхивает какой-то первобытной радостью, преображается на глазах. Окончив работы, в короткие полчаса, которые есть у нас, трудников, перед ужином, бежит на Иргиз. С понтонного моста ловко тягает карасей и окуней, всякий раз счастлив уловом, будто поймал не мелюзгу, а какого-нибудь нильского крокодила.

Забегаю вперед: приехав в обитель зимой, я не застал Андрея. Несколько раньше он отбыл в Балаково устраиваться на работу. Сейчас, может быть, вернулся обратно — как мне хочется в это верить! Ведь в мир-то ему, по-хорошему, нельзя. Может загулять, отринуть Богом данный ему шанс. Господи, помоги ему!

Колодец

Своего хозяйства в монастыре пока нет. Без постоянной братии, руками трудников поднять хозяйство крайне сложно. Монах знает свое послушание до тонкостей, он не уедет, бросив все, в мир, как это в любой момент может сделать трудник. Обитель обустраивается и питается Святым Духом (не в обывательском понимании, а в изначальном значении этого выражения). Например, продукты на кухне восполняются жертвователями и паломниками. Что руководит этими людьми, если не спасительная благодать Святого Духа?

Или возьмем наш колодец, вырытый в изножье косогора, у озера. Первое время, когда отец Максимилиан только прибыл в заброшенный монастырь, воду брали из Иргиза, отстаивали, кипятили и использовали в пищевых целях. Здесь и сейчас «чего ни хватись — всего нет», а изначально была и вовсе крайняя скудость. И вот однажды прибыли в монастырь два мужика.

-Батюшка, — говорят, — давай мы тебе колодец выкопаем.

Нашли место, отслужили молебен и, засучив рукава, взялись за дело. Работа заспорилась. Ставили железобетонные кольца, изнутри выбирали грунт, сажали глубже и глубже. Кольца одно за другим скрылись под землей. А вода все не шла! Становилось не до шуток. Посадили еще одно кольцо. Воды нет — сушь! Что делать христианину, если дело не ладится? Молиться. Вновь отслужили молебен и с верой приступили к продолжению работы. И вот лопата начала вязнуть в глине — уже мокрой. Вода пошла — студеная, чистая, с привкусом молока!

Монастырское озеро — вообще-то не озеро, а пруд, то есть водоем рукотворный. Вокруг возвышаются могучие вековые дубы, на другой стороне — заросли ивняка. Пруд сильно зарос илом. Его сейчас расчищают. При расчистке совершенно случайно обрели несколько надгробий с монастырского кладбища, за какой-то надобностью сброшенных сюда вандалами.

Искушения

После работы, перед ужином, мы ходим на Иргиз купаться. Один из самых приятных моментов дня — прыжок с перил понтонного моста в остывающую воду реки. Вода оглушает, от холода перехватывает дух. Я разгребаю воду ладонями, расталкиваю грудью эту студеную толщу и выплываю на поверхность. И в тот миг делается так хорошо, как бывало только в детстве! Хорошо от этой уже по-осеннему холодной воды и от солнца, которое светит всем нам, как плохим, так и хорошим, и от наполненности монастырского жития — сурового, тяжелого, но по-настоящему правильного, спасительного.

Однажды я вылез к наместнику с высокоумной беседой, и он благословил меня читать «Жития святых», покуда братия занята трапезой. В этом деле меня постигло первое искушение. Я спросил, какое именно житие читать сегодня. Отец Максимилиан посмотрел на меня с удивлением, дескать, вроде бы в очках, а такие вопросы задаешь. Читать нужно житие именно того святого, память которого совершается сегодня. Ничего страшного не случилось, в другой раз я попросту не обратил бы на это внимание, но тогда обида прожгла меня с головы до ног. Сейчас, по прошествии времени, это кажется смешным, но тогда я был готов обидеться по-настоящему. Все-таки усталость, видимо, давала о себе знать.

Наступила осень, искушения умножились. Я начал просыпаться ночами с неотвязной мыслью: что я здесь делаю? Условия, вернее, их отсутствие, стали меня тяготить. Раздражал храп соседей, скрипучая кровать, повар Володя, грохочущий по полу пятками. Я задавал себе вопрос: хочу ли стать монахом? И не мог ответить на него утвердительно. В конце концов, я понял, что уеду.

В мир, домой, в Саратов!
Батюшка грустно улыбнулся. Подарил мне диск с фильмом о монастыре, фотоплакат с изображением одного из взорванных храмов и благословил на дорогу. До свидания, обитель, ты была ко мне добра, уврачевала душевные раны! До свидания, батюшка, сил и терпения вам в вашем многотрудном подвиге!

Мир принял меня с готовностью. Первые две недели я наслаждался шириной своей нескрипучей кровати. Приходил в восторг от езды на общественном транспорте. Поражался богатому убранству рядового саратовского храма.

После монастыря я переродился, вышел на новый виток своей жизни. Не могу сказать, что все проблемы сразу решились, — нет, но я стал другим. Я понял, что многое из того, что кажется трудным и невыполнимым, таковым не является. Но понял и то, что многое в этой жизни следует просто перетерпеть.

После описанных выше событий прошло около двух лет. Часто, перебирая в памяти эти неповторимые, проведенные в монастыре дни, я вдруг начинаю сомневаться: а было ли в действительности это путешествие в «царство иноков»? Был ли тот восторг духа, когда, несмотря на смертельную физическую усталость, не хочется прерываться даже на сон, а хочется только служить Богу? Было ли то всенощное бдение, когда на возглас священника «Слава Тебе, показавшему нам свет!» над черной кромкой леса появлялся край восходящего солнца? Было. Было и есть на Саратовской земле это удивительное место, озаренное отблеском лучшего, высшего мира, место, избранное Господом для Своей обители.

http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=7411&Itemid=5


Каталог Православное Христианство.Ру Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика