 |
| Фома | Протоиерей Александр Авдюгин | 20.10.2009 |
И не удивительно. Ведь большинство из нас, оказавшихся на приходах в годы их массового открытия, имели за плечами не только школу и службу в армии. До архиерейской молитвы над нашими склоненными на престол головами у нас уже был профессиональный и житейский опыт, который отнюдь не всегда свидетельствовал о крушении надежд и идеалов окружающего мира.
Распространенное мнение о том, что церковное служение есть следствие разочарования в повседневности или личной трагедии, абсолютно неверно. Не боюсь прослыть рационалистом и прагматиком, но для многих из нас, ставших священниками в зрелые годы, Церковь явилась возможностью реализации своего «я».
В миру приумножение своих амбиций и возможностей чаще всего имеет лишь два вектора: профессиональное совершенствование и получение материальных благ, что практически всегда ведет к духовной дисгармонии. Духовные ценности приносятся в жертву или отодвигаются на второй план. За внешним благополучием и лоском нет симфонии с сердцем, с тем, что присутствует в человеке помимо его воли, с искрой Божьей благодати, данной каждому. Для того чтобы уйти от этого разлада с собственным сердцем, некоторые бросаются на поиск неизведанных и модных духовных практик, и это обычно заканчивается прозаическим гедонизмом. Но все же большинство составляют те, кто рано или поздно вспомнят об иконе в доме бабушки и о крестике, который почему-то хочется надеть на себя. Древние слова о том, что душа человеческая по сути своей христианка, — это не просто аргумент в очередной полемике, это действительно так.
Именно поэтому в нашу Церковь в начале ее возрождения, после празднования 1000-летия Крещения Руси, пришло много служителей, которые, не имея изначально практически никакого богословского образования, внутренне поняли, что именно здесь, в храме Божьем, прекратится это бесконечное стремление к неизвестной цели, которую толком и определить невозможно.
Церковь принесла ясность и рассказала о способах, как сделать так, чтобы каждый вечер с радостью можно было сказать «Слава Богу за все», а утром не менее оптимистично произнести: «Слава Тебе, Господи, показавшему мне свет». Ведь многим, окружившим себя всеми благами и богатствами мира, эти слова никак не даются — слишком велик разрыв между внутренним и внешним.
И все же на вопрос, почему я стал священником, мне часто приходится отвечать известным и банальным: «Господь привел», потому что здесь — калейдоскоп сочетаний множества жизненных событий и ситуаций, которые только волей Божьей и определяются. Причем ни одно из составляющих выбросить нельзя, поскольку тогда нарушится их невидимая связь и последовательность. Здесь и мальчишеский страх перед «сердитым Богом» в бабушкином доме, который обязательно накажет, если не пить горькое лекарство. Здесь и первый храм, куда я пришел по собственной инициативе, потому что хотел выяснить, почему в наш век науки и техники туда ходят не только старушки, но и мой ровесник, сосед по подъезду. Тут и открытие, поразившее до глубины души в том же храме, когда я увидел на стене Александра Невского: он, оказывается, не только князь-герой, но еще и святой. Нельзя выбросить из этой цепочки и «посевовские» нелегальные книжки со статьями Ильина, рассказами Шмелева и воспоминаниями Нилуса. До сих пор удивляюсь, как мне удалось с неиссякаемым увлечением литературой «из-за бугра» благополучно пережить годы студенческие. Только теперь ясно, что это Господь помог избежать популярных тогда пяти лет высылки с тремя годами строек народного хозяйства, которые давали за чтение подобных книг.
Каждый прожитый год и все случившиеся со мной жизненные коллизии в той или иной мере вели к Богу, поэтому очень трудно выделить что-либо в качестве решающего фактора. Лишь последний год перед рукоположением, проведенный мною в Оптиной пустыни, стоит особняком, но там, в обители русской старческой славы, мне уже хотелось служить в Церкви. Намного проще вопрос о том, трудно ли священническое служение. Тут ответ элементарен: священником просто надо быть. Причем всегда: и днем, и ночью. Как только начинаешь ощущать храм Божий как место своей работы, то, по сути, ты уже просто требоисполнитель. И тогда опять начнется внутренний разлад, а чужая боль станет не сопереживанием, а досадной помехой.
Когда-то я думал, что самое тяжелое в поповском деле — это отпевать усопших. И действительно, сначала это нелегко давалось, и нужны были годы для понимания, что в данном случае ты — утешитель и даритель. В тебе видят и сострадание, и надежду. Если сможешь быть таким и твоя молитва услышана, то смерть становится для близких покойного лишь необходимым жизненным эпизодом. Если же ты для них — всего лишь обязательный антураж в похоронном регламенте, то винить в этом надо только себя…
Сложно это: любить и сострадать. Не всегда получается, да и знаменитые «искушения мира сего» — отнюдь не банальный оборот речи, а совершенно определенная реальность.
В первые годы моей службы недалеко от нас жил старенький священник, всю жизнь предстоявший перед престолом Божьим. Все у него было: и гонения, и ссылки, и тюрьма, и запреты, но когда бы я к нему ни приезжал, он всегда встречал меня с пасхальной радостью. Как-то во время беседы с ним на крылечке церковного дома я с раздражением хлопнул комара, впившегося в мою руку.
— Нельзя так, батюшка, — с укоризной сказал отец Иаков. — Что ж ты злишься-то так? Надобно просто с любовью сказать ему «кыш!», и улетит тварь Божия.
До дня нынешнего пытаюсь так поступать. Вот только пока не получается…
