 |
| Русский Newsweek | Павел Лунгин | 10.10.2009 |
«Царь» — не патриотический фильм?
Не панегирический, это точно. Он сложный, он говорит о болезненных вещах: о природе русской власти, об отношении власти и церкви, власти и народа. Не случайно фильм называется «Царь». Мы пытались показать проблему формирования феномена русской власти.
Удалось?
Не все, конечно. Это вам судить. Иван Грозный — первый русский царь. Его характер, его личность наложили отпечаток на идею, каким русский царь должен быть вообще. Он был родоначальником этой идеи. И очень многое зависело от случайности, от его личности, характера.
Почему в России не предают анафеме правителей-тиранов?
Это один из главных вопросов: почему на протяжении уже длительного времени не происходит никакой трансформации российского общества? Почему нет взросления? В Англии в том же XVI веке был Генрих VIII, он тоже казнил жен и первосвященника. Но сейчас в Англии никому не приходит в голову его хвалить. А в России до сих пор люди говорят про Грозного: «Когда-то он государство русское построил. И это ничего, что он поубивал тьму народа». В Америке в 1950—1960-х годах негр не мог войти в автобус, черных детей под защитой везли в школу. Прошло ведь совсем немного времени, и до такой степени стало стыдно быть расистом, что президент США — чернокожий. Общество растет, и отношения растут.
Почему в России не так?
Наше общество необыкновенно стабильно. Мы снова и снова возвращаемся на те же самые круги, как будто нет спирали, по которой общество должно восходить вверх. Я, как человек, глубоко влезший в суть личности Ивана Грозного, думаю, что именно он надломил что-то в нашей истории. На подходе была какая-то смена формаций, Россия, пусть и запоздало, должна была войти в Возрождение, а осталась в Средних веках. И надлом этого роста до сих пор до конца не компенсирован. Видимо, нужны очень большие усилия правительства, церкви, писателей, чтобы вывести страну на спираль внутреннего развития. Ракеты научились запускать, а вот духовный прогресс не поспевает за техническим.
Но почему при этом возникает сильная власть?
Тираническая власть снимает всякую ответственность. Когда давление такое сильное, ты можешь делать все что хочешь. Поймали — задерут. Не поймали — вроде все нормально. Заклинание — «вы уж с нами построже, а то мы сами не справимся», — оно удивительное для взрослых людей. И появилась сцепка — потребность в твердой руке, жестокой власти и полный анархизм снизу. Надо как-то разорвать эту цепочку.
Как вы относитесь к тому, что церковь начинает вмешиваться в светские вопросы?
Я этого не вижу.
Церковь сегодня связана с властью так же, как при Иване Грозном, после убийства Филиппа?
Это разные вещи. Нельзя сравнивать нашу власть и власть Ивана Грозного и нельзя сравнивать влияние церкви тогда и сейчас. Сохрани нас и помилуй испытать то, что пережили тогда люди. Петр I сделал церковь чем-то вроде министерства, и она, и власть тогда сомкнулись. А начался этот процесс как раз во времена Ивана Грозного. Он воплощал в себе власть и божественную, и государственную. И, провозглашая себя помазанником божьим, творил страшное на земле.
Наша церковь проходит сейчас совершенно иной этап — она освобождается. Она сама начинает только дышать, и в смысле общения с обществом тоже. Наверное, будут разные проблемы. И будет желание прильнуть к власти и отольнуть от нее. Но главное, что церковь должна заниматься душой человека, а не решать социальные или политические проблемы. И я надеюсь, что у нашего патриарха достаточно и ума, и воли, и образования, чтобы не слиться опять с властью.
А как вы относитесь к введению религиозного образования в школах?
В этом есть плюсы, есть и минусы. Главный минус в том, что совершенно непонятно, кто будет вести эти уроки, что это будет по форме. Но все либеральное общество с таким неистовым гневом кидается на эту идею, будто на детей там будут вериги накладывать и заставлять их на коленях молиться по три часа или учить распинать кошек. Понятно желание церкви, чтобы дети о ней знали. И я не вижу в этом ничего плохого, потому что современное поколение живет вообще вне категорий добра и зла. Оно считает, что бабло — это добро, а не бабло — это зло. Вот единственная заповедь, единственная идеология. У нас же вообще нет никакой идеологии. Есть лозунги, что Россия самая сильная и что деньги — это главная власть в нашем мире. Вы считаете, что это заполняет духовный вакуум в душах людей? Пусть среди этого цинизма люди хоть как-то впитывают доброе слово. В общем, по сути — я «за», но форма вызывает опасения. Такое мое мнение, как обывателя.
В XIX веке русская мысль дала толчок для развития европейской культуры. Возможно ли что-то подобное сейчас?
Мне кажется, что новая Россия опять идет своим путем. Даже доперестроечные фильмы были в русле мирового кинопроцесса. А сейчас мы живем какими-то отдельными проблемами, своим достаточно замкнутым миром. Эта новая свобода, вместо того чтобы объединить нас с миром, наоборот, каким-то образом разъединяет. Я сам чувствую, что тоже становлюсь менее понятен для остального мира, чем был десять или двадцать лет тому назад.
Но почему?
Раньше были общие гуманистические идеи. Христианские идеи у Толстого и Достоевского, общечеловеческие — у Чехова… Русские писатели были совестью мира. Сейчас Россия говорит: «Мы — русские, отвалите от нас. Мы живем по своим законам, вы их все равно не поймете, потому что вы узколобые». Ну как тут чему-то учиться? Россия перестала брать на плечи груз общемировых печалей и болезней и стала неинтересна всему миру.
Вы приняли предложение войти в Общественную палату. Зачем вам это?
Почему это всех так волнует и удивляет? Да, я согласился, потому что с этим обществом надо что-то делать.
