 |
| Православная книга России | Александр Архангельский | 08.10.2009 |
Начинал я как академический литературовед, и вроде получалось. Но я всегда чувствовал, что у меня есть свой предел, потолок. Об этот потолок я скоро стукнусь и дальше что? Дальше можно комфортно существовать. Мы же знаем, что любая среда, если ты умеешь обустроиться, позволяет тебе существовать комфортно и даже безбедно. Есть грантовая система, челночное перемещение по миру: достаточно безответственное существование. Одно дело — если ты одарен сверх меры, и академическая наука, служение ей твое жизненное призвание, и другое — если это лишь одна из форм самореализации. Когда ты чувствуешь, что сказал, все, что мог, то надо попробовать отказаться от сделанного тобой и попытаться пойти в другую сторону.
Отчасти такому шагу поспособствовали социальные обстоятельства — нужно было в какой-то момент решать, как и на что дальше жить. Пока я был академическим ученым, университетским преподавателем, литературным критиком, для меня журналистика была обычным приработком: язык подвешен, рука поставлена… Но в 1998 году нужно было принять какое-то окончательное решение: до этого у меня был замечательный контракт в Женеве. Я уезжал на три-четыре месяца, читал там лекции, и это позволяло неспешно писать книжку про Александра I, работа над которой заняла девять лет. И вот в 1998 году плавающую ставку закрыли, нужно было решать — я пробую остаться за границей, ищу постоянное место, то есть уезжаю навсегда, или надо работать в России.
Я понял, что в Женеве хорошо, но это не мое. В гостях чудесно, но ты ни за что не отвечаешь, не участвуешь в производстве жизни. А мне хочется участвовать в ее устройстве — в той мере, в какой я могу.
Вскоре после дефолта я устроился в газету «Известия» на малооплачиваемую должность корреспондента (после профессорской ставки в Женеве), причем мне было уже тридцать шесть лет. Но это тоже очень важный и интересный опыт: я прошел все ступени за два года, от корреспондента до заместителя главного редактора, не пропустил ни одной. Что очень полезно.
Но потом и этот опыт самоисчерпался. В какой-то момент ты понимаешь, что всего, чего мог в этом деле, достиг: тебя знают, обсуждают, ну и что? Интересно поработать там, где тебя никто не признает. Это колоссальный риск, потому что ты идешь туда, где среда тебя будет отторгать — ты чужой. И это — шанс.
Я пошел на телевидение, представилась такая возможность. Сначала было тяжело и стыдно, ежедневное чувство позора, ощущение, что ты не можешь совладать с новым материалом. И упрямство: другие же справились. И, разумеется, интерес: есть же секреты профессии, можно же их разгадать.
— Как люди попадают на телевидение? Вот пошел на телевидение, сел и сразу же запустил новую программу?
— Нет-нет-нет, мне Олег Добродеев (генеральный директор ВГТРК — Примеч. ред.) дал попробовать себя в маленьком жанре еженедельной тринадцатиминутной программы в утреннем эфире канала «Россия"… Правда, у меня был уже небольшой опыт телевизионный работы в начале девяностых, но я сам ушел с телевидения, потому что это дело семью не кормило, а времени сжирало невероятное количество. А в 2001-м Добродеев дал попробовать себя в формате телевизионного календаря. Была маленькая программка…
— «Хронограф».
— Да. Программа существовала недолго, месяцев 9 или 10. Но меня заметили на канале «Культура», там в это время рушилась программа «Тем временем»: на ней уже перебывало трое или четверо ведущих. Надо было либо проект закрывать, либо найти нового ведущего. И меня позвали спасать чужой проект, попробовать. Если б я тогда знал, что такое переделывать чужое, я бы не пошел. Но, к счастью, не знал. Вот так и попал — первый раз позвали, второй раз — увидели и пригласили. Везение. Но не было бы везения, если бы не было внутреннего желания.
— А сейчас вы кем себя ощущаете — телеведущим, писателем или публицистом?
— Я литератор. Есть такая профессия — русский литератор. Человек, который складывает слова и доносит смыслы. А всё остальное — формы. Приложение его сил. Где-то удачнее, где-то неудачнее. Конечно, это разные преломления. Я сам себе не судья, не выношу себе приговора, у меня другой критерий: у меня совесть чиста по отношению к тому, что я делаю, или не чиста? Ведь сам себя не обманешь, правда? А получилось или не получилось в конечном счете, это уже не я должен решать.
— Вот телевизионщики говорят, что телевидение засасывает целиком и полностью, до основания, и человек просто становится рабом этой «волшебной лампы», а с вами, получается, этого не произошло?
— Ну, во-первых, я пришел очень поздно — все-таки мне было сорок лет. У меня за плечами была академическая карьера, карьера литературного критика. Я к этому времени книг семь или восемь написал, был автором школьного учебника. Наверное, если бы я попал в 18 лет, у меня крыша бы и съехала, не знаю, мне трудно судить.
— Поэтому вы себя чувствуете, по-моему, совершенно гармонично там?
— Я научился, это профессия, не призвание. Важная профессия: я знаю, что для большого количества людей программа «Тем временем» это скромное утешение в жизни, точка встречи с людьми, которые могут сказать что-то такое, чего люди сами не могут понять, хотя мучаются и бьются над этими проблемами. Но это, повторю, лишь профессия, без нее можно обойтись.
— Но все-таки «Тем временем», наверное, самая главная передача для вас из всех телевизионных проектов?
— Ну да, я очень люблю цикл документальных программ «Фабрика памяти: Библиотеки мира», но главное «Тем временем».
— А как вы оцениваете свою аудиторию, кто эти люди и в чем концепция самой передачи? Для чего и для кого она делается?
— Интеллигенция как некий полумасонский орден распалась, но образованное сословие никуда не делось, оно осталось, особенно в регионах, и остро ощущает свою невостребованность и политиками, и часто людьми Церкви. Они хотят, чтобы с ними поговорили всерьез, но с широким охватом, не слишком специализированно. Математики хотят, чтобы с ними поговорили про гуманитарные сферы, гуманитариям интересно узнать, что математики думают. И нужен посредник. Я в данном случае посредник между образованным сословием и интеллектуальными лидерами. Я очень четко разделяю свою телевизионную работу и свои публицистические статьи, где есть право на свою позицию, часто спорную, и где я стараюсь навязать свое мнение, понимая, что мне могут жестко ответить. Здесь же я только посредник, журналист, может быть, чуть-чуть более вовлеченный в процесс, чем положено быть журналисту, но все-таки ставящий себе границу, не по цензурным соображениям, а по ролевой позиции, и это вполне осознанно. И зрители, повторяю, это люди образованные и/или обеспеченные. Я встречаю своих зрителей в университетах, библиотеках, в метро и — в дорогих магазинах. У жен бизнесменов есть интеллектуальные потребности, они тоже смотрят, обсуждают жизнь культуры и науки.
Очень тяжело было выстроить какую-то линию диалога между людьми Церкви и людьми за пределами Церкви.
У меня был монтажер, очень хороший, правда, крепко пивший, который мне говорил: «Ну, опять попа позвал?»
Мои родители, он мне говорил, как попа видят, сразу телевизор выключают.
И наоборот, мы же знаем, что православная среда такого вот затюканного интеллигента очень часто гнобит. Но, во-первых, и в Церкви есть люди не высокомерные, и интеллигенты в конечном счете принимают «поповство», если чувствуют, что к ним относятся с уважением. Надеюсь, удалось такую линию выстроить — было важно, чтобы те священники, те люди церковные, которые приходят, были разных взглядов. В Церкви же тоже много разных течений, и я не хочу, чтобы мы ассоциировались только с одним — либеральным или консервативным.
— Вот интересно, вы упомянули сейчас один из своих проектов — «Библиотеки мира». Сложный, затратный проект, трудный и тем не менее — кто же так рискнул делать такую непопулярную передачу сейчас?
— Ну, во-первых, она не очень-то непопулярна, потому что у нас сто шестьдесят тысяч библиотек.
— Но большая часть из них — это ведомственные и школьные библиотеки, то есть самих-то библиотек нет, они практически убиты и уничтожены в России. Большинство районных городков просто утратили уже эти библиотеки.
— Вы правы. Но люди-то остались. Кстати, благодаря сюжетам о библиотеках, я для библиотекарей стал своим. Но если говорить о том, как это начиналось, то тоже случай. В 2004-м Владимир Потанин дал дополнительных денег каналу «Культура», мы попали под грантову раздачу, и сделали первые четыре программы. Следующий год нас никто не финансировал. А когда канал понял, что ему этот цикл нравится, мы стали снова делать по четыре фильма в год. В этом году будем делать про российские библиотеки. Про крупнейшие, Ленинку, Публичку уже сделали, а теперь предстоит рассказать про университетскую — на примере МГУ, про научную — на примере Библиотеки Академии Наук, про областную — на примере, видимо, Вологодской библиотеки, и про районку — тут мы думаем про Холмогоры.
— Какая разница между теми библиотеками, которые вы видели на Западе, и тем, что видите здесь, в России?
— Если говорить о национальных библиотеках, то разницы большой нет. Примерно на столько же, насколько ВВП России меньше ВВП США, настолько же меньше финансируется и Ленинка. Другое дело, что тамошние элиты очень хорошо понимают, что без библиотек их общество не будет развиваться. И доктор Джеймс Биллингтон, кстати, историк России, автор книги «Икона и топор», директор библиотеки Конгресса, он из американской элиты, ее верхушки. Это выражается не только в том, что он конгрессмен, не только в том, что президент лично назначает его на пост, не только в том, что именно в библиотеке Конгресса американские президенты приносят присягу на верность своему государству, но и в том, что он может, например, запросто позвонить министру обороны и попросить у него военный самолет, если ему нужно перебросить оборудование для микрофильмов и микрофишей в ту же Россию. Как это было при академике Дмитрии Сергеевиче Лихачеве, когда американцы сделали библиотечное пожертвование и перевозили его военной авиацией.
Наша элита не понимает, зачем ей библиотеки, кто такие библиотекари. Мы единственная страна в мире, где три национальные библиотеки: Ленинка, Публичка и Президентская библиотека. Почему цифровую библиотеку нужно было отдельно создавать, а не Ленинке или Публичке поручить — у меня ответа на этот вопрос нет, как нет ни у кого.
— Он есть, конечно, у нас у всех, мы понимаем, для чего это было сделано…
— Да, но мы же прекрасно понимаем, что оборудование в Президентской библиотеке роскошное, а возможностей действовать — никаких, потому что параллельно была принята четвертая статья Гражданского кодекса, фактически остановившая распространение цифровых данных, находящихся в библиотеках. Оборудование есть, библиотеки нет.
— У нас все так в России делается, поэтому…
— А что касается региональных властей, там очень все по-разному, не системно. Все зависит от данного губернатора или данного главы муниципального собрания. Расположен к библиотеке, понимает, зачем книжки, или нет. Вот, например, в Чувашии. Президент Чувашии, Николай Федоров, очень любит библиотеки. И ему нравится Интернет. Поэтому у него в библиотеках полный порядок — в районках, в сельских, более того, там профинансировано обучение Интернету: бабушки сидят, все чистенько. Приезжаете — там книжки есть, они закупаются, и бабушки сидят и учатся работать в Интернете, что очень хорошо, потому что они с внуками будут на одном языке разговаривать и внуки с ними по-другому будут разговаривать. Повезло.
Повезло, что какой-то олигарх оказался в нужное время в нужном месте и он дал денег библиотеке. Например, Михаил Прохоров помог оборудовать Норильскую городскую библиотеку. А сейчас в городе скандал: Михаил Прохоров уходит из Норильска, и посмотрим, как теперь сложится судьба библиотеки… Надо же понимать — по всем мировым данным в Норильске жить невозможно, но люди живут, двести шестьдесят тысяч человек, значит, им надо где-то находиться, а библиотека — ключевое место…
— Один из самых депрессивных районов вообще у нас в России, по количеству алкоголизма и самоубийств…
— Да, и очень важно, чтобы были закрытые помещения, куда люди могут придти, потому что на улице находиться большую часть года невозможно. Библиотека там и место встречи — есть и кафе, и мультимедийный центр, и дискуссионный центр — и место, где ярмарки книжные могут проводиться.
В Вологде губернатор понимает, что такое областная библиотека. Поэтому Нелли Белова, директор областной Вологодской библиотеки, не могу сказать, что процветает, но живет очень хорошо. Но есть и плохие примеры.
Был скандал, когда в Твери пытались закрыть городскую библиотеку, потому что решили сэкономить деньги (по сто тридцать первому закону, о местном самоуправлении, финансирование ушло на низовой уровень). Вот эта полная бессистемность в отношении библиотек — чудовищна, потому что на сегодняшний день районная библиотека — это центр притяжения всех думающих людей в регионе. Более того, страна устроена таким образом, что в города, где живет меньше ста тысяч населения, крупные книжные сети не придут. Невыгодно. Туда доберется либо коробейник, по старинке, как при Некрасове, либо библиотекарь. Когда еще электронная книга туда придет, когда еще доберутся новые устройства, ридеры, когда там электронные деньги просто появятся, чтобы можно было заказать эту самую электронную книгу. До этого дожить надо. А сейчас — районная библиотека.
Более того, когда Президентскую библиотеку запустили, было решение, что будут создаваться ее отделения в регионах. Некоторые ретивые губернаторы попытались закрыть свои областные библиотеки, чтобы побыстрее открыть отделения Президентской, электронной. Но это безумие. Вообще, я заметил, мы семнадцать уже программ сняли, что библиотеки живут хорошо либо при полноценной демократии, либо при полноценном авторитаризме. Авторитарные режимы понимают, что библиотеки — это их символ принадлежности к цивилизации. Например, в Египте отличная Александрийская библиотека — одно из лучших зданий в мире. Книжек пока мало, но будет много, потому что арабы скинулись, и будут составлять гигантскую коллекцию.
Понятно, что Египет не самая высокоразвитая страна в мире. Но египетская авторитарная элита понимает, что для нее это символ принадлежности к мировой культуре. С библиотекой там будет полный порядок. А демократии понимают, что в основе их политических систем — библиотеки, книги, знание. Поэтому в Америке библиотека Конгресса процветает и будет процветать. Президент США Барак Обама строит центры чтения по всей Америке. Жена президента Мишель Обама курирует библиотечную программу, как и ее предшественницы, первые леди. У нас тоже — по галочке, но не в реальности.
При советской власти Ленинка жила полноценной жизнью, потому что тоталитарное государство использовало библиотеку как символ своей легитимности, принадлежности к мировой культуре. А после краха Союза, когда не демократия и не авторитаризм, какое-то рассыпающееся время. Хотя есть, конечно, некоторые подвижки, я знаю, что в Перми обсуждают, как выстраивать региональные сети…
— При этом библиотека на Западе, особенно в США, — это огромная часть не просто культуры, а жизни человека, потому что любой американский школьник может придти и ему помогут приготовить даже уроки, причем не только для школы, но и для института.
— Да, и для тестов, для всего. Но с другой стороны, библиотекарь в Америке все-таки получает деньги, на которые может жить. Не самые большие, но все-таки на них можно жить. А что получают наши, районные, городские? Да что районные и городские! Я когда пришел снимать в Публичку и в Ленинку и спросил, сколько тамошние библиотекари получают — я со стыда чуть не сгорел! Мне было стыдно, что я зарабатываю много больше. Три года назад библиотекарь в Публичке в среднем зарабатывал 4500 рублей, а в Ленинке — 7000. Национальная библиотека, ключевая, что уж говорить про районные. Там если местная власть не подкинула, то просто ножки протянуть можно. И вот это беда.
Продолжение следует
http://www.pravkniga.ru/intervews.html?id=1119
