 |
| Русское Воскресение | Юрий Лощиц | 03.10.2009 |
Уже и целое поколение в стране народилось, для которого та рана — за пределами хрупкого жизненного опыта, непосредственного невинного переживания. Уже миллионов недосчитаться из тех, кто содрогался душой при виде языков пламени и копоти из окон белого здания на Краснопресненской набережной. Но и сегодня та расправа на весь свет зияет. Она и по сию пору торчит в глазу власть предержащих. Как евангельское бревно торчит, мешая им различить настоящую, а не придуманную для самих себя Россию.
Казалось бы, чего проще: наберись мужества, вырви из глаза позорное бревно ельцинизма, откажись прилюдно, раз и навсегда, от этого зловещего, обмётанного гнойными струпьями наследия. Нет же! Припудривают его. Припшикивают всякими пахучими лаками и дезодорантами. Говорят о каких-то дарах свободы, якобы всё ещё проистекающих от набальзамированного уродища. Даже новейшую петербургскую библиотеку загодя, впопыхах назвали именем «грамотея», для которого самым любимым чтением были, как всем известно, водочные этикетки.
Да неужели, думаешь, вовсе не догадываются, что у большинства граждан России с этим именем связаны только самые мрачные воспоминания? С кем ни поговоришь, — в поезде, на полевой дороге, на городской площади, — никто добром его помянуть не пожелает. Над памятником ему кладбищенским — какой-то трёхцветной уродливой жабой — ухмыляются стар и млад. От ельцинизма тянется к нам склизлый след, в котором намертво оттиснулась трёх (или четырёх) палая рука.
О той руке помню уже давнишний, вскоре после расстрела здания Верховного Совета России, разговор с деревенской моей соседкой, пожилой женщиной, бывшей колхозницей.
— А знаете, отчего у него пальцев на руке не хватает? — спросила она.
— Он об этом в мемуарах пишет, что в детстве гранатой баловался, а граната возьми да и взорвись.
— Да полно! — прервала меня женщина. — Врёт! У нас все говорят — он отродясь такой… порченой. Тот меченой, а этот порченой. Вот и два сапога — пара.
Меня в этом её приговоре поразила не столько вековечная убеждённость, что телесная порченость от рождения — определённое предупреждение небесных сил, сколько мудрая подсказка всем нам, легковерам, вообразившим себе противостояние двух политических антагонистов. А выходило, по её прищуренному взгляду, что два сапога-то — пара. Дурят простаков своей рознью, но тем же часом дружно вышагивают в одну сторону. И до сих пор горбачёвщина и ельцинизм — заединщики. С той лишь поправкой, что горбачёвская обувка оказалась помельче и целиком уже уместилась в сапожище ельцинизма. А по сути одна фигура, как в нанайской борьбе.
Ельцинизм — не учение, не политтехнология. Это, в первую очередь, как само словцо подсказывает, цинизм. Запредельный цинизм предательства, измены своему народу, его стихийному соборному инстинкту, его многовековому опыту русского державостроительства. И, что немаловажно, измена своим социалистическим клятвам. Ведь, как бы ни был несовершенен социализм советского образца, у него уже были и свои безусловные свершения, к которым по всему миру присматривались, которые перенимались, внедрялись в социальную практику самых благополучных, казалось бы, стран Запада. Враз вышвырнуть эти свершения, трагически выстраданные народами СССР, могло только спаянное кодло запредельных циников и предателей, чьим зловещим знаком-божком стал ельцинизм.
Югославский коммунист-оппозиционер Милован Джилас однажды проговорился, признавшись, что для него самым опасным явлением представляется сближение коммунизма и христианства, в частности, большевизма и православия. Именно к такому сближению Советская держава, судорожно преодолевая вменённый ей от рождения атеизм, продвигалась в 80-е годы. Но циники и предатели идеи социальной справедливости, посчитали, что для их собственного благополучия куда выгодней скрещение в России православия (или ислама, буддизма) с самой жадной, самой беспощадной разновидностью воровского капитала.
Ельцинизм уродлив. Не зря же власть предержащие в России, будучи генетически его чадами, сегодня стесняются называть ельцинизм по имени, оценивать его по существу, по признакам, тромбирующим общественную систему кровеснабжения.
Характерно недавнее президентское приглашение к широкой дискуссии под популистско-мальчуковым названием «Россия, вперёд!» В этой пространной, даже многоречивой статье, написанной какими-то обтекаемыми, будто намыленными фразами, видимо, верхом гражданской доблести в оценке прошлого читатель должен считать следующие выводы: «Россия работает. Она уже не то полупарализованное полугосударство, каким была ещё десять лет назад»
Впрочем, автор тут же забывает свой беспаспортный отсыл к недавним годам и винит во всём уже «вековую экономическую отсталость», «вековую коррупцию, с незапамятных времён истощавшую Россию». Если счёт перепрыгнул на незапамятные времена, то можно и вообще больше не возвращаться к «полугосударству», а всё-всё списать на эти безответные, к счастью, «незапамятные». И так у автора во всём — огляд на века. И у всей нации — вековая «безынициативность, дефицит новых идей». «Желание «делать себя», достигать шаг за шагом личных успехов не является нашей национальной привычкой"… Привычка же, понятно, дело многовековое. «Что ж, и с этими явлениями Россия знакома не первые сто лет». Читай, спрос с самой России, с её вековой отсталости, незапамятного пьянства, равнодушия к личному успеху, к комфорту, успеху, довольству.
Помнится, президент и начинал своё президентство с «успехом» и «комфортом» на устах. Но заявлено было одновременно и желание схватиться намертво с коррупцией, решить демографическую проблему. И хотя сегодня коррупция и убыль населения нисколько не сдвинулись со своих мёртвых точек, «успешность» и «комфорт» по-прежнему на устах, а в намётках на будущее преобладают мечтательно-округлые общие места. «Спешить мы не будем"… «Перемены будут. Да, они будут постепенными, продуманными, поэтапными"… «Никто не станет за нас свободными, успешными, ответственными"… (так и хочется записать последний афоризм в тетрадку высказываний великих людей). И суды у нас будут хорошо управляться с коррупцией. «Это сложная задача. Но выполнимая. У других же стран всё получилось». (Тоже сойдёт за афоризм. Жаль только, автор-юрист не подсказал, у каких стран всё получилось. Чтобы нам сделалось ещё стыдней за свою отсталость с незапамятных времён).
Но вернёмся к совсем недавнему времени. И к тому, что ожидает Москва и страна увидеть и услышать 4 октября 2009 года на тесном пространстве между метро «Краснопресненская» и металлической оградой здания Совмина России). Будет, наверняка, много милицейских патрулей, десятки армейских грузовых автомобилей, стоящих в режиме оцепления. Будут пропускные сигнализации (чтоб динамит не пронесли). Будет множество, как и в прежние годы, работающих телекамер, кадры с которых так и не попадут на экраны страны или попадут в самом ничтожном, общипанном и урезанном объёме. Будет многотысячное шествие с кумачовыми флагами, траурными лентами. Будут портреты невинно убиенных защитников Верховного Совета России. Будут рукопожатия тех, кто остались свидетелями неправедной расправы. И они, как и наш президент в своей статье, не будут даже упоминать имени главного зачинщика бойни. Но их-то молчание имеет совсем другую природу. Оно — от презрения к имени, ставшему тогда и остающемуся по сей день знаком русской беды, русского горя.
Имя это — ельцинизм. Не наступит в России никакой стабильности, никакого благополучия, никакого взлёта сил народных, если власть предержащие во всеуслышание не признают, наконец, что именно тормозит движение страны к лучшей доле. От этого позора нужно навсегда отречься. Злодеяние должно быть вслух определено как злодеяние.
Будьте же мужами чести, выбирайте, в конце концов: с Россией вы или с ельцинизмом?
