 |
| Русское Воскресение | Эдуард Анашкин | 30.09.2009 |
Ребята, видно мы не поняли,
Зачем нам Господом дана
От Балтики и до Японии
Раскинувшаяся страна.
Не поняли, зачем не нехристей
Водил дружины князь Донской.
Зачем с такой жестокой нежностью
Кутузов жертвовал Москвой…
Еще есть у того же Портнягина не менее яркое стихотворение о фантомных болях, которые мучают деда-фронтовика с ампутированной ногой. Портнягин переносит ситуацию фантомных болей на потерю СССР: «Нет страны — а болит и болит…». Но заподозрить того же Портнягина в том, что он прощается с Россией и записать его в уходящие поэты прошлого — значило бы не уважать гражданское мужество, которое лежит в основе портнягинских стихов. «Ты меняла свои имена, но текучей души не меняла» — сказал когда-то, обращаясь к Руси-России, Юрий Кузнецов. И этими строками ответил всем крикунам-плакальщикам о гибели России и уходе России. Но при этом нет в стихах самарских поэтов и дешевого бодрячества, а лишь уверенность в том, что в России жизнь требует от русского человека мужества. Для обзора книг самарских поэтов скорее подошел бы заголовок не «Русь уходящая», но — «Русь возвращающаяся». А еще лучше «Русь возрождающаяся»! Любая критическая статья в идеале призвана пробудить у читателя интерес к той или иной книге, желание поподробнее ознакомиться с нею. Но вызовет ли желание поближе познакомиться статья под названием «Русь уходящая»? Сомневаюсь… Так для чего тогда написана столь объемистая статья?
Никак не назову себя антисоветчиком. Да и кто из здравых людей, живших в СССР, может говорить плохо о нашей советской стране с ее социальной защищенностью и справедливостью, уверенностью в завтрашнем дне, уважением к человеку труда? […] И поэзия, которая в советское время была весьма идеологизирована, не могла игнорировать такой установки. Все обозреваемые в статье Ершова самарские поэты родились в СССР. Но глубинная логика в том, что все они стали, собственно, настоящими писателями, членами Союза писателей, лишь после распада СССР. Словно бы судьба распорядилась таким образом, что придержала их талант до тех времен, когда русская поэзия сменит поэзию советскую. Хотя, как профессионалы, эти поэты состоялись задолго до крушения СССР. Последнее время все чаще, когда пишут о гибели России, об уходящей Руси и погибшей России, хочется напомнить строки Евгения Семичева:
Можно нас истребить, но останутся корни,
И из них прорастать будет русский народ…
Не пора ли патриотам прекратить похоронный плач по России? Хотя, конечно, и для победных реляций особых оснований нет. Но призвание писателя во все времена остается неизменным — говорить читателям правду. Так жил и творил тот же Николай Луканов, до глубины души переживавший унижение русского языка, как унижение России: «Покуда неподсуден и велик // Язык многострадального народа…». Говоря о поэзии Луканова, Максим Ершов пишет: «Не думаю, что кто-то собрался судить язык великого народа…». Что за слепота одолела Максима? Ведь у нас сегодня нет даже закона, который бы защищал русский язык от тотального проникновения в него блатного жаргона, английских слов, тюремной фени, молодежного сленга, махрового мата… Во всех цивилизованных странах, на которые мы равняемся, законы о защите национального языка существуют. И только русский язык беззащитен, а его хулители и осквернители неподсудны… А похлеще мата будет чиновничий язык, про который Чехов сказал: «Что за мерзость, этот чиновничий язык, читаю и отплевываюсь!». Если со времен Чехова чиновничий «эсперанто» и изменился, то явно не в лучшую сторону. По пальцам одной руки у нас можно посчитать политиков и чиновников, владеющих грамотной русской речью. Вот уже и полутюремный блатняк прозвали «русским шансоном». Унижение языка и унижение народа, носителя этого языка — есть звенья одной порочной цепи. Разрывание языка на наречия-жаргоны — есть попытка разрывания и разъединение народа. Пушкин считал слова «народ» и «язык» синонимами, когда писал: «И назовет меня всяк сущий в ней язык…», то есть народ. Николай Луканов защищает язык не как филолог, а как поэт. Попытка Максима Ершова представить Николая Луканова едва ли не «филологом» в поэзии выглядят по меньшей мере странно. Поэт-филолог — это некий благополучный обыватель, в тиши благоустроенной столичной квартиры на досуге пописывающий оторванные от жизни стишата, за которые ему, к тому же, платят неплохие гонорары. Стихи Луканова — это сгустки дымящейся крови сердца поэта. Всякий раз, перечитывая лукановскую книгу, я удивляюсь, как Луканов мог годами выдерживать такой эмоциональный накал, каким пронизаны его стихи. Луканов жег свечу с обоих сторон: в творчестве выкладывался по максимуму, и тыла домашнего не имел: горевал-бедовал в комнатушке рабочей общаге, куда к нему периодически порывались подселить жителей очередной «солнечной республики», откуда Луканов был вынужден уехать после крушения СССР. Николай Луканов горел так ярко и сгорел так быстро, как истинный русский поэт, для которого поэзия — отнюдь не филология. Борясь с мраком, рвался к свету. Не филологически ловкое версификаторство лежит в основе творчества Луканова. Называть его филологическим поэтом — все равно, что назвать боровшегося за чистоту Байкала Распутина экологическим прозаиком! В основе борьбы Луканова за чистоту великорусского наречия, равно как и Распутина за Байкал, лежит боль за свой народ-язык, который вымирает по миллиону в год от наркотиков, грязной экологии, фальшивых лекарств, водки, пива, безысходи… Давеча послушал новости: в Новосибирске прикрыта фирма по изготовлению фальшивых лекарств. На Байкале целлюлозно-бумажный комбинат до того засоряет «славное море — священный Байкал», что уже невозможно делать вид, что ничего не происходит. В Сызрани перекрыт большой наркотрафик, одна партия героина которого могла уничтожить 15 тыс. человек… А ведь эти люди — отравляемые наркотиками, плохой экологией и лже-лекарствами — носители русского языка, который, если верить Максиму Ершову, никто не собирается судить. Зато обвинять Россию во всех бедах сегодня куда как охотников много! Непонятно лишь, зачем русский молодой поэт Ершов решил присоединить свой голос к этому хору поносителей и обвинителей России:
…Безмолвствует Россия-сука
Из нефтяного далека,
Да бог славянский смотрит сухо,
Да планка неба высока…
Уж как только ни называли Россию всевозможные правозащитники и общечеловеки. И свиньей-то Россия была в их трактовке, и дурой, и сукой… Все это не ново! Наивно обвинять либеральных общечеловеков в таком подходе к непростой российской истории и современности — им ведь надо отрабатывать средства западных спецфондов, щедрых спонсоров всевозможных хулителей России. Но зачем русским-то поэтам присоединяться к этому согласному хору хулителей? «Что, может быть, я поэт, кретин…» — но не настолько же, чтобы ненавидеть свою Родину!
Но вернемся все-таки к нашим самарским поэтам. Сомнительной выглядит сама попытка сравнения одного поэта с другим. Сравнение всегда хромает. Сравнивать писателей можно по их цитируемости, количеству написанных текстов и публикаций, но и это ни к чему. А уж как дойдет дело до сравнения стихов, то вовсе смешно выходит. Стоит ли поэту-патриоту, автору «Нашего современника» Максиму Ершову, в раже сравнения уподобляться либеральной околокритической шпане в лице Норы Шафран, Мисс Пиншман, Гриши Фоменко и Миклухо-Маклая. Все это явные псевдонимы, за которые почему-то прячутся пресловутые горе-критики, позиционирующие себя элитой, а русских читателей — аборигенами, которые не в силах понять того же «Миклухо Маклая». В критическом раже они с вдохновением натравливаемых кем-то собак взялись яростно сравнивать в либеральной прессе того же Евгения Семичева с Иосифом Бродским. Хотя ясного ясней, что творческие почерки Бродского и Семичева настолько разнятся, что сравнение не просто хромает, а хромает на все «четыре ноги». А на мой взгляд русского читателя — такое сравнение некорректно и явно не в пользу Бродского. Для человека мыслящего совершенно очевидно, что сравнение впрягают в оглобли критического опуса тогда, когда не могут самостоятельно дать четкого определения тому или иному явлению. Определить не удается, значит, попытаемся сравнить?
Мне ни чаю, ни водки не надо.
Все проходит: хмелей — не хмелей.
Как поэт, убежавший из ада,
Я печально смотрю на людей…
По его собственному признанию, Максим Ершов намеренно поставил эту цитату в ту часть своего текста, где он пишет о Евгении Семичеве. «Интересно, почувствовал ли читатель разницу сразу, без предисловий?» — риторически вопрошает Максим. Я так, например, сразу ощутил разницу, прямо как в рекламе! Плохую услугу оказал Максим Ершов Михаилу Анищенко выбором его вышецитированной цитаты. Если читателю десять медведей на ухо не наступало, то его слух непременно резанет анищенковское бегство «иззада». Поскольку стихи мы читаем не только с листа, но и на слух, то нелишне полюбопытствовать — о каком, собственно, «заде» идет речь в процитированном четверостишии? Для меня ясного ясней: автором этого четверостишия определенно не мог быть Семичев, столь придирчивый к звукоряду своих стихов. Один московский писатель, который видел, как выступает Семичев, когда мы разговорились в Переделкино, заметил, что семичевские стихи настолько выверены по звукоряду, что еще и поэтому сражают публику наповал. А еще вспоминаю, как давненько уже Семичев с усмешкой рассказывал мне о поэте, написавшем в стихах: «подойду к окну». Видимо, вовсе глухой, как тетерев, на слово был тот поэт, решивший в стихах «какнуть» у окна. Но дело сейчас не в Семичеве, не в Анищенко, не в окне, а в том, почему Ершов выбрал именно ту цитату у того же Анищенко, которую совсем не следовало выбирать? Думается, это случилось потому, что Максим Ершов, пытаясь критиковать поэтов старшего поколения, не имеет и сотой части того поэтического мастерства, коим обладают разбираемые им по косточкам поэты. Максиму Ершову надо сосредоточиться на собственных стихах, а не пытаться завоевать авторитет дилетантским менторством. Нельзя поэту жить, как говорят в селе, «старым жиром». Максим Ершов когда-то был удостоен престижной публикации на страницах журнала «Наш современник». Но нельзя на одной публикации построить авторитет. Тем более, что жизнь идет вперед. Вот уже и другие молодые поэты Самарской области, многие из которых гораздо младше Ершова по возрасту, стали активно пробиваться на страницы центральной прессы. Недавно порадовала большущими талантливыми подборками стихов в «Роман-журнале-21 век» и «Литературной газете» Карина Сейдаметова… Но как бы ни были престижны публикации в столичной прессе, как бы они не пьянили головокружением от успехов, молодым писателям ни в коем случае нельзя почивать на лаврах. Ребята, творите литературу, а не рассуждайте о ней! Пока вы молоды, не теряйте столь быстро проходящего времени на обсуждение тех, у кого ваше «профессиональное суждение» не вызовет ничего, кроме улыбки снисхождения. Если вы не воплотите быстро уходящую молодость в талантливую поэзию и прозу, которая прозвенела бы по всей России, то через лет пять-семь придет новое поколение молодых литераторов и спокойно отодвинет вас на обочину литпроцесса. И вам не на кого будет пенять, потому что нечего будет предъявить новым молодым: ваш ресурс под названием «молодость» к тому времени уже будет исчерпан. Вот почему я уважаю «упертость» молодых прозаиков и поэтов Захара Прилепина, Василия Попова, Сергея Шаргунова, которые не захмелели от первых лучей славы и престижных публикаций. Не ринулись, возомнив себя мастерами, критиковать писателей старших поколений. Они идут дальше, как бы даже и не замечая своих творческих побед. И однажды они, ставши действительно мастерами слова, будут приняты, как равные, в круг писателей без поправок и скидок на юность.
