 |
| Русский дом | Сергей Пыхтин | 16.09.2009 |
Причина заключалась не только в том, что он был стратегическим перекрёстком на стыке Европы, Азии и России. После победы над наполеоновской Францией Россия стала могущественной державой мiра, и её движение на Кавказ, наряду с приобретениями в Скандинавии, на Балканах и в Средней Азии, было несовместимо с притязаниями на мiровое господство французских буржуа, британских фабрикантов, немецких бюргеров, еврейских банкиров и «пролетарских революционеров».
В этом грандиозном противостоянии сыграть свою роль выпало многочисленным народностям, населявшим горную часть Северного Кавказа, представлявшего собой естественное географическое препятствие между русским Предкавказьем и обширным русским Закавказьем — территориями, ставшими частью Российской Империи в 1801—1829 гг. (от черноморского побережья между Анапой и Озургетами до Каспия между Дербентом и Ленкоранью). Никогда не имевший в прошлом государственности, этот горный край, покрытый непроходимыми лесами, окружённый со всех сторон русскими владениями, превратился в несколько изолированных анклавов, кипящих ненавистью и никому не подчинявшихся.
В 20-е годы XIX века русское военное командование представляло этот анклав в виде вражеской крепости с полумиллионным гарнизоном. Генерал Ермолов писал: «Надо штурмовать её или овладеть траншеями». К тому были объективные причины. Разрозненные племена, населявшие Северный Кавказ, за малым исключением, пребывали на крайне низкой стадии общественного и культурного развития. У них господствовали родовые, клановые, тейповые отношения, религия была на примитивном уровне, а земледелие в самом зачаточном состоянии. Но были и богатые горные пастбища, и роскошных оазисы полей, орошаемые множеством рек. Но в целом горцы находились в первобытном состоянии. Пушкин, дважды бывший на Кавказе, находил, что они алчны, коварны, мстительны, вероломны, сребролюбивы, хвастливы. Обыденное занятие их воровство и грабёж «У них убийство — простое телодвижение». Нападать из засады, убить пленников, издеваться над ними — их обыкновение. «Любовь к свободе, праздности, грабежу и войне составляет главные черты их характера», — писал Лев Толстой.
Способ материального существования, чуждый цивилизованным порядкам, дополняли вражда между отдельными племенами, переходящая в вооружённые стычки, распри и «мщение крови» внутри племен, подстрекательство мусульманских фанатиков, возбуждавших религиозную ненависть к русским и разжигавших «священную войну» с ними, появление авторитетных главарей с организаторскими способностями и военным талантом, вроде аварца Шамиля, наконец, оружие и эмиссары, поставляемые Стамбулом, Лондоном и Парижем.
Словом, конфликт двух глубоко чуждых мiров — культурного и варварского — был неизбежен, но проблема коренилась в методах его разрешения. Пушкин, которого Николай I считал умнейшим человеком России, видел три способа действия: обезоружить горцев, повернуть их повседневные интересы к России, отрезав от Турции, и заняться их христианизацией и русификацией. Петербург исполнил только второе, создав на черноморском побережье линию укреплений и организовав крейсерство боевых кораблей, безуспешно пытался осуществить первое и проигнорировал третье.
Кавказом тогда могли управлять только боевые генералы. Они были решительными военачальниками, смелыми воинами, хорошими инженерами, но не всегда сильными политиками. Да и как можно упрекать солдата за отсутствие терпения проповедника, мудрости дипломата?
Впрочем, времени воспитывать горцев у командующих и наместников тогда тоже не было. Борьбу с многочисленными шайками хорошо вооружённых бандитов, живших в атмосфере постоянных мятежей и бунтов за счёт набегов, грабежей и работорговли, вели привычными военными методами, то отбиваясь от нападений, то совершая карательные экспедиции, то строя свои укрепления, то штурмуя чужие.
Жизнь на Кавказе той поры довольно подробно описана в романах, в мемуарах, путевых очерках, научных исследованиях. Поэтому нет нужды повторяться. Стоит лишь отметить, что русская власть не столько завоёвывая, сколько осваивая и благоустраивая этот обширный и дикий край, постепенно выработала и эффективные методы управления, и способы борьбы с бандитизмом и вовлечения местного населения в мирную жизнь. Конечно, учение давалось нелегко. Ошибки обходились дорогой ценой. Позже было подсчитано, что за первые 65 лет XIX столетия русские войска на Северном Кавказе потеряли около 77 тыс. человек.
В сущности, исход этого противостояния был предрешён. 70-миллионная Империя обладала неколебимой волей верховной власти и достаточными ресурсами, чтобы строить на Кавказе пути сообщения, крепости, города, порты, станицы, предоставляя осваивать плодородные земли многочисленным русским переселенцам — крестьянам и казакам, развивая промышленность, торговлю, ремёсла и поощряя искусство, обезпечивать защиту от внешних посягательств и умиротворять дикие горские племена. Если они прекращали набеги и бесчинства, принимая русское подданство, власть предоставляла вполне гуманные условия жизни, уважая местные обычаи (адат). К тому же от религиозного фанатизма и «священных войн», в которых невозможно победить, рано или поздно устают. Даже чеченцы — по мнению Ермолова, «злейшие из разбойников».
Бандитские вылазки и вооружённые восстания горцев, пик которых пришёлся на 40-е годы XIX в., к началу 50-х заметно ослабели. Всё большее число племён и аулов отказывалось участвовать в «газавате». Развязка наступила в 1859 году. У Шамиля, одно время пытавшегося создать из своих разбойничьих шаек подобие регулярных войск, учредившего нечто вроде «государства» (имамат), число сторонников уменьшилось. В начале августа Шамиль с горсткой фанатиков укрылся на горе Гуниб-Даг. Убежище, окружённое со всех сторон 10-тысячным русским корпусом, казалось неприступным. Но утром 25 августа несколько команд охотников из разных полков неожиданно овладели вершинами и после недолгого боя Шамиль, которому было 60 лет, сдался. На Северном Кавказе от Военно-Грузинской дороги до Каспия перестали воевать. Через четыре года порядок на русских условиях установился и в западной части Большого Кавказского хребта.
Итог этой продолжительной главы русской истории известен. Умиротворение Кавказа устранило внешние угрозы со стороны Турции, создав возможность для ускоренного экономического и культурного развития юга России от Дона и Маныча до Аракса, что в целом увеличило потенциал государства. Нет сомнения, что, например, без кавказской нефти нельзя было бы обеспечить ни масштабной индустриализации 30-х годов, ни победы во Второй мiровой войне — «войне моторов». Так что усилия и жертвы, связанные с присоединением Кавказа к России, были необходимы и оправданы.
Но есть в этой истории важные моменты, которые стоят того, чтобы на них остановиться. Ликвидация разбойных банд и прекращение мятежей в горах Кавказа породили два устойчивых и вредных мифа, существующих по сию пору. В одном из них утверждается, что из-за присоединения Кавказа к России возникла 50-летняя «война» кавказцев с русскими. Другой миф превратил Шамиля в героическую и легендарную личность.
Миф о «кавказской войне» идёт от наших военных. В XIX веке карательные меры против мятежников принято было считать армейскими операциями, усмирение восстаний — войной, вооружённые шайки бандитов и мятежников — неприятелем и противником, а их арест — пленением. К тому же выгодно подавление разрозненных разбойных нападений представлять крупными военными операциями, мелкие стычки — сражениями, локальные экспедиции против банд — битвами. Главнокомандующий и кавказский наместник князь А.И.Барятинский послал Государю Николаю I телеграмму: «Гуниб взят, Шамиль в плену и отправлен в Петербург». Именно он первым заговорил о «полувековой войне на восточном Кавказе». Конечно, Барятинского можно понять. Лестно иметь звание победителя и покорителя Кавказа. Но это никак не оправдывает историков и идеологов, превративших военную гиперболу в историческую антирусскую фальсификацию. А ведь это, казалось бы безвредное, преувеличение скрывает важную истину: Россия принесла Кавказу не войну с её жертвами и разрушениями, она своими «дружескими штыками», утвердила там мир и покой, какого этот край не знал на протяжении всей своей истории.
Превращению в героя Шамиль обязан образованному обществу, сановникам и Государю Императору. За месяц до взятия Шамиля в Гунибе, когда он уже был всеми покинут, в письме Барятинскому канцлер Горчаков намекал на возможность заключения мира с Шамилем «без пролития крови и без траты денег», что, мол, «удесятерило бы вес России в Европейской политике». У наместника достало решимости отвергнуть такое «пожелание». Шамилю было обещано одно — ему сохранят жизнь. Однако 15 сентября в Чугуеве Император принял Шамиля, обнял и поцеловал, произнеся немыслимую фразу: «Я очень рад, что ты, наконец, в России; жалею, что это случилось не ранее! Ты раскаиваться не будешь. Я тебя устрою, и мы будем жить друзьями!» Главарь разбойников получил прощение. Его сыновей, таких же убийц, зачислили в лейб-гвардию, и они получили генеральские чины, а его наибов назначали в администрацию в Чечне и Дагестане. Лучшие дома его приглашали в гости, он стал завсегдатаев дворянских балов, аристократы жаждали общаться с «великим человеком». Шамилю предоставили в Калуге дворец, содержали более 10 лет как почётного гостя и позволили за счёт казны совершить паломничество в Мекку, где он и скончался в 1871 году.
Благородные жесты Николая I, превратившие успех России на Кавказе в поражение, были сродни точно таким же «высочайшим решениям» Александра II. Упразднение крепостного права, к примеру, привело к разорению дворян и обнищанию великорусских крестьян, взорвало русский мiр в начале XX века. Судебная реформа сделала правосудие карикатурой. Военная — бюрократизировала армию, уничтожив её боевой дух. Реформа банков, легализовав ростовщичество, разбудила страсть к наживе и финансовым аферам. Произошла реформа университетов — и они стали рассадником крамолы. Циники и негодяи, воспользовавшись реформой печати и цензурными послаблениями, захватили большую часть газет и журналов.
Через шесть десятилетий, когда Россия соблазнилась революцией, горцы, которых власть и общество старой России реабилитировали, опять взялись за старое. Но на этот раз их воскресшая ненависть к русским, о которой писал Пушкин, совпала с ненавистью к русским большевиков. Общность взглядов сделала их союзниками, жертвами стали несколько сотен тысяч «кулацких элементов из русских крестьян и казаков», заселивших Северный Кавказ, как писал Сталин в 1934 году — «надёжная опора великодержавных стремлений». Их всех истребляли безжалостно, безсмысленно.
Два десятилетия в СССР большевики с их национально-классовой теорией культивировали, с одной стороны, миф о русском шовинизме и бесчеловечном русском царизме, а с другой — легенду о народах Кавказа, будто бы 50 лет с оружием в руках сражавшихся за свою свободу. Эта русофобская государственная пропаганда, которую можно прочитать в энциклопедиях 1937 и 1957 гг., отравила-таки сознание ряда горских народов: чеченов, ингушей, балкарцев. Когда в 1941 году началась война, старая ненависть опять дала знать о себе в виде повального дезертирства, бандитизма и массового сотрудничества с нацистами. Бывшие союзники — большевики и горцы — стали врагами. Власть ответила перемещением некоторых этнических групп в отдалённые регионы — подальше от Кавказа, и их численность там удвоилась, а горцы воспылали жаждой мщения в духе традиционного уклада.
Казалось бы, история должна нас чему-то научить. По крайней мере, насторожить и предупредить. Ничего подобного. На те же самые кавказские грабли, возжелавшая перемен и вновь заразившаяся ненавистью к самой себе Россия наступает в третий раз. И вновь Кавказ становится кровавым политическим театром, где, как и 150 лет тому назад, убийство превратилось в «простое телодвижение"…
