 |
| Вера-Эском | Владимир Григорян | 11.07.2008 |
Спустя три дня в Великорецком об этом рассказал мне секретарь Вятской епархии отец Александр Балыбердин: «Примерно на четверть прирастает ход каждый год. Конечно, сказалось то, что Святейший определил ему быть Всероссийским. Рост в основном за счёт приехавших из других мест. Из Ростова-на-Дону, например, побывала у нас женщина, на следующий год оттуда приехало уже три автобуса. Из Новороссийска крестоходец прибыл, рассказывает: „В Кирове у нас почти весь поезд сошёл, с рюкзаками, палатками“. В прошлом году из Кирова вышло двенадцать тысяч человек, на Великую пришло около пятнадцати. В этом году вышло пятнадцать, тысяч двадцать, наверное, придёт. Многие присоединяются в пути. В этом году исполняется 230 лет пешему ходу в Великорецкое. До этого плавали на лодках».
Вспоминаю, как в 1997-м я был единственным ходоком из Сыктывкара, а протоиерей Александр был тогда ещё просто Александром, уполномоченным по делам религии областной администрации. В том ходу и познакомились. Сейчас из Коми идёт, говорят, до двухсот человек, среди них то и дело вижу героев моих публикаций. По мере сил помогаем друг другу.
* * *
Нынешний ход был для меня счастливым ещё и вот почему: из Марий Эл приехали мои сёстры Елена и Ольга. Мы с детства любили друг друга, а после смерти бабушки, как-то так сложилось, поняли: кроме нас, за наших родных, наших предков молиться больше некому. Так стали мы близки не только по крови, но и по вере. С сёстрами приехал ещё один ходок, их знакомый Андрей, а я приехал вместе с Сергеем Ивановым — братом редактора нашей газеты Игоря. В таком составе и отправились в путь.
* * *
И, надо сказать, я всех подвёл, не позаботившись о хорошей обуви. Я, вообще-то, плохой ходок с моим плоскостопием. О том, как подготовиться к дальнему пешему пути, понятия имею самые смутные. Мои румынские негнущиеся и неразношенные кроссовки оказались худшим вариантом из всех возможных. Ноги стёр ещё по пути от Серафимовской церкви до села Макарье, что стоит на окраине Вятки. Сёстры перебинтовали мне ноги — это помогло, конечно, но вообще было уже слишком поздно.
Поэтому будущим ходокам хочу передать от знающих людей несколько советов на этот счёт. Обувь обязательно должна быть разношенной, проверенной. Даже самые дорогие, качественные кроссовки не отменяют этого правила. Идеальный вариант — дешёвые кеды, с меховой стелькой. Поверх хлопчато-бумажных носков хорошо надеть шерстяные. При этом нужно помнить о дождях, грязи, которая обычно начинается после села Загарье. Сапоги — неплохая подмога в этом случае, хотя вода заливается и в них. Некоторые обматывают ноги толстым полиэтиленом, закрепляя его скотчем. Говорят, помогает. Из лекарств на случай всяких потёртостей можно взять бинты, широкий лейкопластырь, и не забыть про зелёнку, которая сушит волдыри и пр. Обязателен дождевик, желательно плотный, способный противостоять ветру, само собой, туристический коврик и палатка.
В первый день ковылялось мне неплохо, начал было привыкать, решив, что так вот потихоньку-полегоньку доплетусь до Великой. Тем более что удалось найти хорошую сосновую палку. На второй день, однако, дела пошли хуже. Наконец, обогнали нас почти все. В какой-то момент сестра Леночка рассмеялась и предложила глянуть направо. Там брела совершенно скрюченная старушка, годов ей было далеко за восемьдесят, а может и за девяносто. Она меня обгоняла! Шаг-другой — вышла вперёд. «Не сдавайся», — предложила сестра. Я поднажал, опередил, но едва успокоился, как бабулька взяла реванш. Эти «черепашьи бега» продолжались до Ложкарей.
Там сотрудники МЧС (кстати, отлично работали на протяжении всего хода, вместе с ангелами нас берегли) стали убеждать меня вернуться в Киров, хотя бы на время. Пытался отшутиться, но сёстры и Сергей смотрели на меня как-то слишком печально. Стало ясно, что, если они так и будут плестись, поддерживая меня, отдохнуть, тем более поспать, им сегодня не удастся. Пришлось ехать в Киров, к друзьям, которые за сутки поставили меня на ноги. Со своей маленькой общинкой я встретился уже в Великорецком. Вот к чему приводит самонадеянность, равнодушие к «мирскому», в данном случае к обуви.
Но у Господа что ни делается, всё к лучшему. Очень хорошо мне показал святитель Николай разницу между словом и делом, о которых я начал было подзабывать, сидя в редакции. Это был один из тех бесценных уроков, которые преподаёт Великорецкий ход, заставляя людей прикипеть к нему сердцем раз и навсегда.
* * *
Однако самый большой урок, вдохновляющий нас, — лицезрение движущейся, труждающейся, радостной Церкви. Нигде более не переживал я с такой силой, что ты часть её, Небесной, прекрасной. Идут тысячи и тысячи: тут и светлобородый мужик под два метра ростом, и ребёнок, смеющийся в своей коляске, вот идёт человек на костылях, торчит игрушечный щенок из рюкзака девочки, бодро топают старухи, идут, взявшись за руки, юноша и девушка в камуфляже. Вокруг каждого священника — его паства, поются молебны. Иные издалёка, рядом с батюшкой из Коломны человек сорок — его приход. Это идёт с молитвой мой народ. Если придётся воевать, с хода можно снять несколько хороших полков. Если бы вся страна была такой… Смотришь, любуешься лицами. А мимо проплывают пустые деревни, густо заросшие сиренью в цвету. Грядём сквозь Россию, которую почти потеряли, заново обретаем её с пением: «Святителю отче Николае, моли Бога о нас».
Прихожане держатся поближе к своему батюшке — о. Леониду Софронову
На привалах, а потом в Великорецком, старался поговорить со священниками. Видел, как твёрдо они идут, как относятся к людям. Одно из чудес нашей жизни: двадцать лет я в Церкви, и все эти годы не умаляются, а растут моё уважение, моя сердечная привязанность к русскому духовенству.
На одном из привалов отец Леонид Софронов, хороший поэт, один из старейших ходоков, помогает мне, обессилевшему, подняться. Потом снова увидел его на Великой, где он принимал исповедь. В какой-то момент к нему подкатили инвалида-колясочника, кажется с ДЦП. Батюшка, благословив, поцеловал его так просто, естественно, ни тени улыбки на лице, ни тени равнодушия, но строгая, настоящая любовь.
Во времена разложения, безверия, отчаяния он и его собратья-пастыри вышли из народа, чтобы взять самые тяжёлые кресты. И ведь не сказать, что не замечаю недостатков, что обошлось без огорчений, было их без числа, и все слабости нашей церковной жизни, увы, известны мне намного лучше, чем хотелось бы. Но есть и другое. Лица наших священников, словно списанные с древних образов, их трудные судьбы, их улыбки, их думы. Они действительно соль земли, лучшее, что есть сегодня у человечества. За ними не только на Великую… куда угодно.
* * *
Рядом с отцом Андреем Кононовым идёт девушка Наталья, которую батюшка представляет как флористку. Сказал, что букетами она занимается и во время хода. Наталья смутилась, объяснила, что батюшка шутит:
— Здесь такая природа, которой не нужна флористика. Нельзя всё перерабатывать, собирать, резать, видоизменять. Если бы я взяла с собой проволоки, секаторы… Это было бы странно, понимаете?
Оказалось, что в Вятке Наталья создала несколько городских цветников. Увлечённо рассказывает о барбарисах, которые со временем образуют живую изгородь, что хорошо бы однолетники, которые она посадила, со временем заменить на многолетние растения. Признаюсь, что с миром цветов знаком постольку, поскольку дарю жене розы на день рождения и день свадьбы.
— Да, — подтверждает Наталья, — есть такие мужчины, которые дарят на день рождение и восьмое марта.
— И на похороны, — нарочито мрачно добавляет отец Андрей.
— Между прочим, нечаянные цветочные радости женщинам очень нравятся, — продолжает свою мысль Наталья, — не очередной, предсказуемый букет в целлофановом пакете, а подаренный просто так. Нужно дарить цветы всегда.
Одна из прихожанок отца Андрея высказывает сомнения:
— Так ведь и с ума можно сойти. Ни с того ни с сего несёт букет.
— Может, заболел или задумал что… - подхватываю я, потом добавляю: — Я без целлофановой упаковки дарю, Наталья.
— Без упаковки? — с видимым облегчением и даже некоторым уважением переспрашивает она.
— Какой букет, из созданных вами, наиболее памятен?
— Очень хорошо, легко в храме готовить букеты для царских врат, для подарка владыке. Всегда с радостью работается.
— Что даёт работа вашей вере?
— Я бы по-другому задала вопрос: что вера даёт? Всё. Без неё всё было бы тусклым и бессмысленным, и цветами я, не знаю, стала бы заниматься, если бы не пришла в Церковь. Дарование даётся Богом, но если не подогревать его молитвой, всё обесцвечивается.
— Помолимся, — предлагает отец Андрей Кононов.
Начинаем петь, птицы нас поддерживают, мимо проплывают цветы и травы.
* * *
Привал. Несколько тысяч человек обессиленно опускаются на траву. Минут сорок блаженного отдыха. Но рядом с нами вдруг раздаётся оглушительный женский голос, читающий незнакомый акафист. Звучит что-то о богопротивных номерах. Текст явно неканонический, а главное — голос… как бы это объяснить, не к Богу он обращён, а к тем, кому не посчастливилось оказаться рядом с этой живой сиреной. А не посчастливилось многим. В радиусе метров пятьдесят народ начинает нервничать.
Присматриваюсь. Громогласит женщина лет пятидесяти. Наконец акафист заканчивается, но надеждам на отдых не суждено сбыться. Дама-борец начинает проповедывать что-то о необходимости карать ариев и своей миссии спасать Россию. Пытаюсь её унять:
— Женщина, да не учит. И потом, что за акафист у вас был, кем благословлён?
— Акафист для келейного чтения, — следует ответ.
— Так что же вы на всё поле кричите?
— А как же иначе народ о нём узнает? — отвечает дама с напором.
Понимаю, что спорить бесполезно, но какой-то мужчина не оставляет надежды вразумить проповедницу:
— Спасение России должно с послушания начинаться, а не своеволия…
— Никакого послушания! — кричит женщина. — Святитель Николай сказал: «Никакого послушания, морды бить надо».
— Так и сказал? — изумляется Сергей Иванов.
Но его не слышат, гневные взоры проповедницы и её группы обращены к «наглецу», выдвинувшему «сомнительную» идею насчёт послушания. Один из борцов с номерами, притоптывая, хихикает: «Да он за Менделя проголосовал, Давида Аароновича». Как я понимаю, речь шла о нынешнем Президенте России. Женщина-проповедник объяснила своим: «Да он вчера китель снял». Потом, окинув взором поле, с глубочайшим презрением добавила: «Камуфляжники». Её «дружина» поднимается, выходит на дорогу, окружив старенького священника. Он благословляет детей, потом взрослых. «Нас благословили, нам теперь всё позволено», — голосит женщина-борец.
Сергей Иванов с моими сёстрами столкнулся с ней впоследствии в Горохове, во время раздачи кипятка. Кипяток-то был, только разливать оказалось нечем. Вперёд выдвинулся какой-то всё время улыбающийся мужчина с черпачком, в котором могла уместиться пара чайных ложек. Народ в очереди — несколько сот человек — заволновался, но мужичок продолжал улыбаться.
Вскоре, однако, появился нормальный ковшик, кто-то из ходоков, набрав воды, пожертвовал его в пользу «опчества». Тут-то и появилась вновь женщина-борец. Узнать её было нетрудно. Если кто и забыл лицо, крик: «Всем шаг назад!» — помог вспомнить. Народ взволнованно попятился, только Сергей остался на месте. Протянул котелок: «Нам на четверых». «По полкружки в одни руки», — объявила воительца. «Кто вас уполномочил?» — поинтересовался Сергей. Недоуполномоченная плеснула ему кипятка, налила себе и с оскорблённым видом удалилась.
* * *
В Великорецком я зашёл в местную администрацию, поставить штамп в командировочном удостоверении. Знакомлюсь с местным командованием — Еленой Аркадьевной и Галиной Ивановной. Они рассказывают про старые и новые времена. Оказывается, в советское время ходоки приходили на Великую позже, чем сейчас, — числа восьмого, после того как милиция снимала заставы. Ещё выяснилось, что род Агалаковых, очевидно потомков того крестьянина, которому святитель Николай открыл свой образ, продолжает обретаться в здешних местах. Даже директор дома культуры Агалаков. Его мама верующая.
— А вообще много ли верующих в селе? — уточняю я.
Елена Аркадьевна и Галина Ивановна затрудняются с ответом. Зато с удовольствием сообщают, что ходоков на постой принимают все. Вносят вклад. Благодаря крестному ходу село, собственно, выживает. В областной администрации его стараются сохранить, и, конечно, Господь имеет особое попечение об этом месте. Прежде здесь был совхоз «Памяти Ильича», где одних коров было 450 голов, но в 1992-м их раздали и проели. Сейчас не осталось ни одной, зато вновь открылся Детский дом, ликвидированный, кажется, в 60-е годы. Он обеспечивает работой две трети села.
* * *
Августа Ивановна Красногорских
Из администрации иду к одной из старейших жительниц села — Августе Ивановне Красногорских, невестке отца Тихона Красногорских — великорецкого священника-исповедника. Он десять лет провёл в лагерях, умер после войны. На Великую Августа Ивановна приехала в 1938-м, с тех пор в её доме каждый год останавливались ходоки, иной раз до ста человек одновременно.
— Как вы здесь оказались? — спрашиваю.
— Замуж вышла. Была и партейна. Больше сорока годов проработала.
— А к вере когда пришли?
— Так что делать. Не знаю.
— Веровать когда начали?
— Всю жизнь верую.
— А то, что в партии состояли, не мешало?
— Не-ет, я на ферме работала, так чё?
— До войны не очень много ходило, в 1941-м побольше стали. А после войны очень много ходило. Меня в сельсовет гоняли сколько раз. Мама — Катерина Ильинична — пустит к себе, меня в сельсовет — зачем пускаете? И на сеновале ночевал народ, и на лавках, и в ограде. Я как-то раз пришла с фермы, а тут сто человек ночуют. Села на порог-то — на пороге эдак и наспалася и ушла на следующий день на работу.
— Не обиделись на маму, что вам места не оставила?
— Не-ет, чё обижаться. Они с мамой молились, ох, молились, слава Богу. Сейчас старые-то, кто ходил, все померли. Новые ходят.
— Мама ваша когда умерла?
— Годов двадцать.
— И тогда вы вместо неё стали ходоков принимать?
— Стала принимать.
— И священники после войны ходили?
— Ходили, ходили.
— А как гоняли крестоходцев, помните?
— Когда не помнить? Когда не помнить? Запомнила, как церковь на берегу бомбили. Мы на ферме ночевали, вдруг забомбили. Пришли утром — всё разбито. Кирпичи, которые хорошие, в Юрью отправили, остальные в реку.
— Господь, наверное, вознаграждал вас за то, что ходоков принимаете?
— Так, конечно, слава Богу, с детьми-внуками всё хорошо, все путёвые, слава Богу. Молодцы ребёнки!
Нынешний ход — 69-й на памяти Августы Ивановны. Мне о ней ещё в 1997-м рассказывали, довольно восторженно. Благодетельница.
* * *
На улице сценка. Маленькая кроткая женщина пытается увлечь пьяного мужа на реку — к святому источнику. Тот гордо кричит: «Я на Великой вырос!» — потом недоумённо добавляет: «А ноги-то и не ходят». Ноги и верно сильно заплетаются, но жена, видно, привычная: шаг шагнёт — муж следом, не хочется одному остаться, она ещё шаг. Думаю, что дошли.
* * *
Вечер. Очередь к святому источнику
Навстречу ходу выходят насельники Спасо-Преображенской обители во главе с игуменом Тихоном (Меркушевым). Запомнился один из иноков — ветхий старичок, двигающийся с помощью двух палочек. Пройти предстоит несколько километров в обе стороны. Наконец показываются вдали наши ходоки. Встречаюсь со своими сёстрами, Сергеем и Андреем. Сёстры счастливые, говорят, что последние переходы были самыми тяжёлыми, но на следующий год снова пойдут.
К вечеру сильно похолодало, на берегу возле храма десяток священников исповедовал народ. Думал, что в силу многолюдства, не говоря о том, что зуб на зуб не попадал, исповеди будут не слишком продолжительными. Однако наоборот: ни в одном храме не сталкивался с подобным. Очередь почти не двигалась, иные исповедовались по получасу и более. Как я понял, у многих эта исповедь первая в жизни. С реки дул холодный ветер. Батюшки мёрзли отчаянно, но ни один никого не поторопил, выслушивали с самым трогательным терпением, давали советы. Славные вятские пастыри…
* * *
Наутро, тысяча за тысячей, подходим к Чашам со Святыми Дарами.
«От хода до хода в душе благотворно…» — слышу слова губернатора Кировской области Николая Шаклеина на встрече с журналистами близ святого источника.
Кто-то спросил:
— А сами-то не собираетесь пойти?
Нынешний губернатор смеётся, кивает на прежнего главу области Владимира Сергеенкова, стоящего рядом:
— Я более полезен на своём месте, помогая ходу. Но не исключаю, что мы с Владимиром Ниловичем, в прошлом тоже губернатором, который всё здесь в Великорецком начал восстанавливать, тоже однажды пойдём.
Владыка Хрисанф зачитал послание от Патриарха. Там были такие слова, посвящённые чудотворному образу святителя Николая:
«Промыслом Божиим эта великая святыня была явлена христианам Вятского края в 1383 году. С глубокой верой и надеждой на молитвенное предстательство и помощь святителя Николая они начинали созидать Православную Вятку, свято храня свидетельства о многочисленных благодеяниях, чудесах и исцелениях, проистекавших от сего чудотворного образа. В память о них сама река, на берегу которой он был обретён, получила название Великой — „не ради величины и полноводности, но ради великих сбывшихся на ней чудес“».
Когда поднимался к монастырю, увидел согбенную старушку, идущую в обратный путь. Стал вспоминать — не та ли, что обогнала меня между Загарьем и Ложкарями, но память оказалась бессильна. Много их, невеликих, несильных, шло с нами — одно из сбывшихся чудес.
В какой-то момент сёстры Леночка с Олечкой спрашивают:
— Ну что, пойдёшь снова?
— Знаете, так вышло, что я по своей воле ни разу не ходил. Измучаешься, бывало, скажешь себе: «Ну, всё». И уж не знаю, как так выходит: не успеешь оглянуться — опять Бобино, опять Загарье… Не бросает меня святитель наш дорогой. Мы в себя не верим, а он в нас не отчаивается, ведёт.
По приезду домой, едва ли не первым делом, отправился, ковыляя, в спортивный магазин, присматривать кеды. И не планировал, ноги сами привели. Ну, всё, опять началось. Эх, отче Никола, моли Бога о нас!
