 |
| РИФАМС (Russian Insurance, Financial and Management Services) | А. Лайков | 10.07.2008 |
Для выработки адекватного представления о состоянии и перспективах развития ситуации в отечественной экономике, необходимо, прежде всего, разобраться в ценностных установках и идейных приоритетах, определяющих главные мотивы деятельности участников экономических отношений. Политико-экономическая практика последних лет дает для этого необходимый материал. Данной проблематике в последнее время был посвящен ряд серьезных исследований.
В то же время представляется особенно актуальной попытка концентрации внимания на рассмотрении духовно-нравственных оснований, определяющих рыночное поведение основных участников экономических отношений и, прежде всего, предпринимателей. Ведь именно на этих основаниях базируется процесс формирования преследуемых ими целей.
Сама идеология реформ всегда есть реализация скрытой от поверхностного взгляда парадигмы, базой которой, в свою очередь, служит определенная этическая система. Именно эту систему разумным членам общества и, прежде всего, предпринимателям, совершенно необходимо ясно представлять, чтобы научиться правильному пониманию мотивов, определяющих поведение участников экономической жизни, мотивов, которые, как видно, в некоторых случаях остаются даже не вполне осознанными ими самими.
Нравственно-этические основания целеполагания в общественной и, в частности, экономической деятельности людей традиционно оказываются вне рамок рассмотрения пораженных ржавчиной материализма общественных наук. Однако даже самым примитивным по своему «устройству» личностям, т. е. так называемым прагматикам, известно, что именно цель закономерно подчиняет себе и средства своего достижения, и содержание деятельности, и результат, словом, — весь процесс своей реализации. В общем-то, социально-экономическая политика, PR и т. п. агитационно-пропагандистский мусор — это всего лишь производное от целей, состояние народного хозяйства, социальной сферы — это не что иное, как материализованные цели. А вот чем определяется выбор целей у современных предпринимателей? Понимание этого становится, без всякого преувеличения, ключевым вопросом для выживания и развития общества и бизнеса.
Каковы этические установки, лежащие в основе целеполагания современного российского бизнеса? Что, в свою очередь, их формирует? — вот вопросы, на которые нужно, прежде всего, найти удовлетворительный ответ.
Изучение системы ценностей, определяющих поведение ведущих представителей бизнеса, становится сегодня первоочередной практической задачей. Понятно, что вполне адекватное представление о морально-этической базе мотиваций бизнеса может сложиться в результате анализа не столько сказанных ими слов, в частности, по поводу их «социальной ответственности», сделанных заявлений и розданных обещаний, а, главным образом, из тщательного сопоставления этой словесной риторики и ее пропагандистского сопровождения с осуществленными или неосуществленными практическими действиями.
По большому счету это — весьма трудоемкая задача в силу вызывающе устойчивой неоткровенности публичных заявлений ведущих представителей бизнеса.
Традиционно, становление очередной «прогрессивной» теории революционного преобразования «вечно косного» российского общества осуществляется с опорой на опыт «цивилизованных» стран, на принятую ими этическую традицию. С этих же позиций предпринимаются и попытки его «исправления» путем применения к нему очередного «всепобеждающего учения», сердцевиной которого является «презумпция невмешательства государства в экономическую жизнь».
Однако найти в историческом опыте «цивилизованных» стран оправдание для преобразований в системе экономических отношений — весьма непростая задача, если, конечно, не опираться на искаженное пропагандой, упрощенное и идеологизированное изложение этого опыта в примитивной литературе, выпускаемой для неумной и ленивой части российских пользователей на средства всевозможных зарубежных «фондов» и «центров». Более того, действительный ход общественного развития «цивилизованных» стран опровергает распространяемое современным глобальным агитпропом представление о его положительном характере. Применение единственно продуктивного философско-исторического подхода, основанного на духовно-нравственном измерении общественных явлений и процессов, позволяет сделать уверенный вывод о неуклонной деградации морально-этических основ общественной и, в частности, хозяйственной жизни в так называемых «развитых» странах на протяжении, как минимум, последних трехсот лет. Именно эта, нравственно и исторически дискредитировавшая себя модель организации общественной и хозяйственной жизни, предлагается сегодня к активному использованию в нашей стране.
Еще А. Смит, ключом к пониманию политико-экономических воззрений которого («Исследование о природе и причинах богатства народов») является построенная им этическая система («Теория нравственных чувств»), и даже критикуемый им предшественник всех сторонников экономического либерализма саркастичный Б. Мандевиль, впервые в начале XYIII века попытавшийся применить к характеристике хозяйственной жизни принцип «private vices — public benefits» и наметить связь между реализацией этого принципа и ролью государства в экономике («Басня о пчелах»), вели свои разработки в системе координат, либо заданной, либо находящейся в тесной связи с христианским миропониманием.
В частности, А. Смит, на авторитет которого нередко ссылаются современные адепты невмешательства государства в экономику, исходил из того, что основой участия людей в хозяйственной жизни является заложенная истинным Богом нравственность. Именно совесть, этот глас Божий в сердце человека, определяет, по А. Смиту, мотивы его экономической деятельности.
В целом, А. Смит ставил вопрос об экономической свободе предпринимательской деятельности в четко определенных рамках своего общего философско-теологического миросозерцания, с необходимостью предполагавшего наличие предустановленной Провидением гармонии в свободной игре интересов участников экономической жизни, которые, в свою очередь, руководствуются мотивами, определяемыми христианской этикой. А. Смит решительно отрицает утилитарное обоснование этики предпринимательской деятельности, будучи уверенным, что те или иные поступки должны признаваться полезными или вредными не в силу их полезности или вредности для отдельных хозяйственных единиц, а в силу идущего от Провидения сочувствия, которые они вызывают или не вызывают у участников хозяйственной жизни. Именно по отношению к таким, руководимым христианской нравственностью, предпринимателям и гражданам он в теории рассматривал возможность ограничения государственного вмешательства, считая, при этом, что практически экономическая свобода, в частности, свобода торговли, также неосуществима, как и любая утопия.
Общеизвестна также связь теоретической системы А. Смита с учением французских физиократов (XYIII в.), которые в вопросе о роли государства в общественной и хозяйственной жизни исходили из того, что развитие общества происходит в соответствии с законами «естественного порядка», установленными Богом. В свою очередь, эти законы проявляются через «положительные законы», создаваемые верховной государственной властью, реализующей Божественную волю на практике.
В.Зомбарт, скрупулезно исследовавший генезис современного «цивилизованного» общества (1), убедительно показал, что в основу его становления и функционирования легла прямо противоположная этическая система — основанная на неравенстве этика Талмуда. На деле христианская мораль в качестве основы мотивации предпринимательской деятельности была упразднена. Фактически полное подчинение общества «западного» типа основанной на талмудической морали идеологии, формирование соответствующих этому качественному сдвигу правовых механизмов и системы государственного устройства произошло в течение XIX века (2).
В настоящее время эти качественные сдвиги, приведшие к очевидной деградации хозяйственной морали, нашли обоснование и оправдание, в частности, в разработках духовного лидера неолиберализма Ф.А. фон Хайека, который, развивая свою теорию эволюционной этики, приходит к выводу о том, что «врожденная мораль» человеческих «инстинктов» солидарности, «альтруизма», коллективизма и т. п. и вытекающие из нее «обычаи» (т.е. социальные практики, формы организации хозяйственной жизни и т. д.), является «не вполне подходящей» для современного общественного устройства. В свою очередь, и понятие социальной справедливости не рассматривается этим Нобелевским лауреатом как «вообще имеющее смысл». (3) Таким образом, «сочувствие», являющееся одной из центральных категорий хозяйственной жизни для родоначальника экономического либерализма А. Смита, в результате исторической «эволюции этики» сознательно упраздняется его вполне циничными последователями.
Выдающийся русский философ Л.А.Тихомиров очень точно подмечает, что «душа», т. е. сущность, этого разрушительного «эволюционного» процесса в духовно-нравственных основаниях человеческих отношений связана с подменой истинной свободы «простой распущенностью», не терпящим никаких сдержек эгоизмом «неустроенной внутри себя», т. е. безнравственной, личности. Эта личность «ненавидит внешнюю сдержку не потому, чтобы… заменить ее внутренней, а по ненависти вообще ко всякой сдержке. Конечно, при такой личности уничтожение или ослабление государственной власти — разрушает общество» (4). Именно эта личность вырвалась на авансцену мировой истории в ходе первой французской революции и повела активную войну «против Бога и Царей», войну за разрушение нормального человеческого общества под флагом псевдо-свободы, т. е. «свободы» распущенности и произвола. Именно эта личность подчинила себе весь строй современного «цивилизованного» общества, включая, конечно, и народное хозяйство.
Эта, приобретшая со временем глобальный характер, война вступила в настоящее время в свою решающую фазу. Эта война идет и в истории и в современности России в форме попыток ликвидации установленной Богом нравственной основы общественных отношений и, в частности, отношений в сфере бизнеса.
Именно в этом контексте представляется целесообразным рассматривать популярную в настоящее время в РФ проблематику частно-государственного партнёрства (ЧГП). В последнее время в российском обществе дискуссия по поводу ЧГП активизировалась. В частности, проектам на основе ЧГП отводится значительное место в «Концепции долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации до 2020 г.», т. е. в так называемой «концепции 20:20», обсуждение разных версий которой является одной из главных тем современного отечественного политико-экономического дискурса.
В мировой и российской практике не существует единого мнения о том, что такое ЧГП. (5)
В.Г. Варнавский утверждает, что ЧГП — «это институциональный альянс государства и бизнеса в целях реализации конкретных проектов"(6). Представители „КПМГ в России и СНГ“ полагают, что „ЧГП — это форма проектного финансирования, в которой задействованы не только частный сектор, но и государственные структуры“ (7). „Энтузиастами“ частно-государственного партнёрства утверждается, что в мире под ЧГП „понимается кооперация государства и частной экономики на длительный срок в целях исполнения общественных функций государства при соответствующем распределении рисков и ответственности“ (8).
По мнению авторов так называемого национального (?) доклада о рисках бизнеса в частно-государственном партнёрстве, ЧГП — „это институциональный и организационный альянс между государством и бизнесом в целях реализации общественно-значимых проектов и программ в широком спектре отраслей — от промышленности и НИОКР до сферы услуг“ (9).
В целом, обращает на себя внимание поверхностный характер наиболее распространённых определений ЧГП. Понятия „альянс“, „кооперация“, „партнёрство“, с помощью которых чаще всего пытаются определить содержание отношений в рамках ЧГП, не являются достаточно строгими, несут чрезмерную агитационно-пропагандистскую нагрузку, и, поэтому, не формируют необходимую теоретическую основу для эффективного согласования интересов государства и бизнеса в интересах общества. Сущность ЧГП как экономической категории остаётся нераскрытой. Поэтому затруднён поиск путей научно обоснованного разрешения противоречий, присущих ЧГП, в частности, основного противоречия между интересами общества (и государства, которое должно его представлять) и частного бизнеса.
Бытует мнение, что за последнее время в РФ определились как механизмы участия государства в проектах ЧГП — Инвестиционный фонд РФ, венчурные фонды, особые экономические зоны, так и приоритетные сферы сотрудничества — развитие инфраструктуры и инновационной сферы. Было принято законодательство о концессиях, разрабатываются отраслевые планы по развитию ЧГП (10). Однако, все эти механизмы функционируют крайне неэффективно и главная причина этого как раз и заключается в том, что существенные основы ЧГП в РФ по-прежнему не понимаются лицами и властными структурами, ответственными за развитие ЧГП.
Следует подчеркнуть, что дело здесь не только и не столько в том, что функционирование механизма ЧГП требует „наличия и развитости институциональной среды“, „политической воли на высшем уровне“, „политического обеспечения“ на остальных уровнях государственной власти», «развитости законодательства, наличия специализированных агентств, консультантов и т. п.» (11). Главный вопрос заключается в том, насколько реальное, а не «рекламно-виртуальное», ЧГП соответствует целям общества в принципе. Есть серьёзные основания сомневаться в обоснованности и правомерности утверждения о том, что «ЧГП — механизм, способствующий гармоничному развитию экономики и гарантирующий защиту интересов различных слоёв населения» (12).
Вся история отечественной экономики после 1991 года доказывает, что, хотя даже без использования механизма ЧГП органы государственной власти исправно дают возможности частному капиталу «извлекать прибыль из проектов, которые… не могли бы быть реализованы в силу различных ограничений». В то же время так называемый «российский бизнес» за эти 17 лет убедительно продемонстрировал, что он в принципе не способен «открыть» для государства «новые возможности для повышения качества государственных услуг, более качественного выполнения перед обществом своих обязательств» (13).
Главная причина этого кроется в целеполагании, т. е. в целях, которые преследует российский бизнес вообще и применительно к ЧГП в частности. В свою очередь, цели, как отмечалось выше, прежде всего и главным образом, есть «реализация морального облика» предпринимателя, «продукт» той этической системы, которой руководствуется предприниматель в своём рыночном поведении.
С этой точки зрения, можно констатировать, что морально-этические основы рыночного поведения «крупных» отечественных предпринимателей были успешно «импортированы» ими из так называемых «развитых стран» ещё с тех пор, когда эти самые предприниматели занимались «фарцовкой». Т. е. тем «делом», «закономерности» которого они переносят на «управление» присвоенным ими в ходе «приватизации» общественным богатством, созданным предыдущими поколениями. Постепенно эта «фарцовочная» «бизнес-этика» стала доминирующей на разных уровнях отечественной экономической системы. Поэтому вполне правомерной представляется более детальная характеристика зарубежных «истоков» и «основ» рыночного поведения современного отечественного бизнеса.
В течение последних 15−20 лет экономика России претерпевает трансформацию, определённые закономерности которой уже были вскрыты и изучены в процессе становления и развития экономических систем в других странах. Поэтому использование знаний, которые даёт современная зарубежная экономическая наука, в сочетании с изучением и правильным пониманием особенностей реального российского бизнеса, представляется вполне правомерным. При этом методически важно учитывать, что страховой рынок является определённым сегментом рыночных отношений, который в своей основе подчиняется и следует закономерностям, определяющим функционирование более общей экономической системы — хозяйственного организма современного общества.
Современная экономическая реальность далека от той, которая описывается в «неоклассической» «экономикс». Характерные для неё упор на «дерегулирование», т. е. на ограничение вмешательства государства в экономику, а также фактическое сведение содержания экономической теории к поиску методов рационального использования ограниченных ресурсов участниками экономических отношений, не способны дать адекватного понимания сути происходящих в современной экономике процессов.
Не только марксисты и социал-демокарты, но и их оппоненты давно отмечали качественные изменения в системе экономических отношений современного общества, не «укладывающиеся» в «неоклассические» схемы. Например, Дж. Робинсон и Э. Чемберлин в 30-х гг., а Й. Шумпетер в 40-х гг. прошлого века отмечали, что в современной им экономике происходит процесс вытеснения активных и готовых к риску частных предпринимателей, исчезает свобода заключения контрактов, нарастают монополистические тенденции (14).
Однако, в конце 70-х гг. произошёл «ренессанс» «неолиберальной» экономической идеологии. С тех пор она пока ещё занимает доминирующее положение в международном экономическом дискурсе. Связано это с тем, что идеология, основными положениями которой являются «невмешательство государства в экономику» и «дерегулирование» экономики, более всего отвечает целям и задачам глобальных финансовых спекулянтов и транснациональных корпораций, занимающих в течение последних 30 лет доминирующее положение в мировой экономике, включая и международный страховой рынок.
Под серьёзным влиянием идеологии «неолиберализма» вот уже более 15 лет находится деятельность финансово-экономического блока правительства РФ, начиная с правительства под руководством Е.Т.Гайдара, а также, с незначительными перерывами, — и Центрального Банка РФ. Нараставший до последнего времени процесс глобализации предполагает, прежде всего, подчинение национальных государств и населяющих их реальных и потенциальных потребителей интересам крупнейшего международного бизнеса. Необходимость «слома» сопротивления, которое национальные государства потенциально могут оказывать экспансии ищущего всё новые источники воспроизводства крупнейшего транснационального капитала, потребовала идеологического и апологетического обеспечения.
Лучше всего для этой цели подходит «неолиберальная» доктрина. С одной стороны, она всегда противодействовала участию государства в экономике. С другой стороны, — в силу своей доходящей до примитивности «простоты», — является весьма удобной для агитационно-пропагандистского прикрытия реальных целей тех, кто обладает подлинной властью в современном обществе (15). «Возможно, самая старая и определённо самая мудрая стратегия для осуществления власти — это отрицать сам факт обладания ею» (16).
Очень похоже, что и подчёркнутая «расплывчатость» и «неконкретность» формулировок, определяющих содержание ЧГП, преследует похожие цели — скрыть подлинную сущность этого «партнёрства» от его потенциальных «жертв».
Современный исследователь «неолиберализма», Д. Харви, также подчёркивает в своём вызвавшем большой общественный резонанс исследовании «тщательную маскировку» «политики, реализуемой правящей элитой, с целью…восстановления, усиления или… создания невероятной классовой власти» (17). «Неолиберальная» доктрина, подчёркивающая значение «невидимой руки рынка» в формировании экономических отношений, как нельзя лучше подходит для реализации этой стратегии теми, кто имеет над рынком реальную власть, ведь она как бы делает и их «невидимыми», а значит, позволяет избегать ответственности за последствия своих действий.
Поэтому она была «реанимирована» и формально стала «краеугольным камнем» современной экономической политики, хотя исследования «последней четверти века» и показали, «что одна из причин невидимости руки состоит в том, что она не существует» (18). Несмотря на это данная доктрина доминирует сегодня и в подготовке специалистов, особенно в странах, которым уготована роль ресурсной базы глобализации, поэтому в течение длительного времени фактически блокировалась любая критика этой доктрины, поскольку, как говорится, «основы критиковать нельзя» (19).
В этой связи особое внимание привлекают исследования Дж. К. Гэлбрейта (20), которому с редкостной проницательностью удалось вскрыть сущность процессов, происходивших в экономике развитых стран в 60−70-х гг. прошлого века. Именно в этот период формировались предпосылки для перехода к политике глобализации, широкомасштабная реализация которой началась после энергетического и системного экономического кризиса, поразившего мировую экономику в 1973−74 гг. Поэтому результаты глубоких исследований, проведённых этим ведущим представителем институционального направления западной экономической науки, представляются в настоящее время весьма актуальными.
Особую актуальность теоретические достижения Дж. К. Гэлбрейта имеют для исследователей современных экономических отношений ещё и потому, что после поворота на «курс» глобализации с особой силой «заработала» такая функция западной экономической теории, которую Гэлбрейт называл «инструментальной». Суть её заключается в том, что «она служит не пониманию или улучшению экономической системы, а целям тех, кто обладает властью в этой системе». В таком качестве экономическая теория является важным инструментом технологии осуществления власти в современной экономической системе, заключающейся в том, чтобы «побуждать человека отказаться от целей, к которым он обычно стремится, и осуществлять цели другого лица или организации» (21).
Особое значение эта функция приобретает в современных условиях информационного общества. Наоми Кляйн, характеризуя сегодня роль «неолиберальной» доктрины, главным идеологом которой в течение многих последних лет был Нобелевский лауреат М. Фридмен, называет её «дезориентирующей философией» («misguided philosophy») и «современной религией неограниченных свободных рынков…, которая не принесла демократии». Это отмечает автор рецензии в «Нью-Йорк Таймс» под характерным названием: «Это всё большой капиталистический заговор» (22).
Сегодня очевидно, что развитие выявленных и исследованных Дж. К. Гэлбрейтом тенденций привело к глобализации в экономике и политике. Эти же процессы привели к доминированию в науке, а также в сфере профессиональной подготовки экономистов и менеджеров «неолиберальной» экономической доктрины, которой и предназначено выполнять «инструментальную» функцию по пропаганде и апологетике глобализации в интересах её движущих сил. В то же время, результаты исследований Дж. К. Гэлбрейта представляют особый интерес для правильного понимания процессов происходивших и происходящих на современном российском страховом рынке, многое дают для раскрытия сущности современных страховых отношений.
Дж. К. Гэлбрейт доказывает, что не только «неоклассическая» теория, но и теория Дж. М. Кейнса и его последователей («неокейнсианство», «посткейнсианство») существенно искажают экономическую реальность, т.к. они базируются на не соответствующих действительности положениях о господстве потребителя над производителем и о незначительной власти бизнеса в современных рыночных условиях.
Дж. К. Гэлбрейт убедительно доказывает, что в реальности рынка крупные компании подчиняют себе не только потребителей, но и государство. Крупная фирма обладает большой властью, которая может использоваться в ущерб общественным интересам. Дж. К. Гэлбрейт приводит ряд показательных фактов, характеризовавших взаимное переплетение интересов государства и крупного олигополистического бизнеса в условиях экономики США в 50-х — 60-х гг. прошлого века, и весьма близко напоминающих то, что происходит в настоящее время в российской экономике, включая её финансовый сектор.
Правильность оценок состояния и перспектив современной экономики, данных Дж. К. Гэлбрейтом, подтверждается самой жизнью. В наши дни, 20−30 лет спустя, Нобелевский лауреат 2001 г. по экономике Дж. Стиглиц, бывший председателем Совета экономических консультантов при президенте США, хорошо показывает процесс, посредством которого современный крупный бизнес «подчиняет себе» тех, кто должен был бы его регулировать (23). Применительно к ситуации с Enron он даже называет это явление «кланово-мафиозным капиталом американского образца» (24). Близко к этому определяет сущность «практического» «неолиберализма» Д. Харви, который подчёркивает, что в рамках господства этой идеологии «сложилась система отношений, в которой интересы бизнеса и профессиональные соображения влияли на государственные решения путём закрытых, а иногда и тайных консультаций», причём, в этой системе инструменты государственного «принуждения нацелены на защиту корпоративных интересов» (25). В свою очередь, Дж. Перкинс, описывая внутренний механизм процесса глобализации, показывает, что его движущей силой является «братство корпораций, правительств и банков, цель которого — создание глобальной империи» (26). Это «братство» Перкинс именует «корпоратократией» (27). Член-корреспондент РАН Ф.И.Шамхалов также подчёркивает, что сегодня «политическая и экономическая власть настолько тесно переплетаются друг с другом, что их носители составляют своего рода единую корпорацию, в рамках которой субъекты как собственности, так и власти перемещаются из одной сферы в другую с необыкновенной лёгкостью» (28).
Формирование «корпоратократии» не замыкается только рамками США. В течение 1960-х гг. возник «симбиоз» между правительствами, корпорациями Соединенных Штатов, их «братских строителей империи в Европе» и финансируемыми преимущественно этими государствами «многонациональными организациями» (Всемирным банком и Международным валютным фондом) (29). В своём стремлении к глобальной экспансии международная «корпоратократия» использует всю свою финансовую и политическую «мускулатуру».
В настоящее время всё более отчётливо проявляются её качественно новые черты: для достижения своих целей ставшая «глобальной» «корпоратократия» готова жертвовать интересами даже наиболее развитых стран, её же «породивших». Теперь их руководители признают, что результаты функционирования системы глобальной «корпоратократии» вышли из-под контроля государственных властей. Не случайно в конце января 2008 г. президент Франции Н. Саркози потребовал изменить управление международными финансовыми рынками, остановить финансовую систему, «которая сошла с ума и которая утратила цель», заявил, что «настало время понять, что нужно добавить разума во все эти системы» (30). В целом, становится очевидным, что мир стоит на пороге попыток внести существенные изменения в систему глобальных экономических отношений и, соответственно, обострения противоречий внутри самой «корпоратократии». К развитию этих событий следует относиться с повышенным вниманием.
Процесс формирования «корпоратократии», который у нас иногда называют «процессом утверждения дуализма собственности и власти, бизнеса и власти, экономики и политики», интенсивно развивается и в России. Он становится всё более характерным для современных российских условий, когда «почти невозможно определить, где кончается экономика, а где начинается политика и, наоборот, где кончается бизнес и где начинается государственная власть. Имеет место своеобразный симбиоз этих двух начал» (31).
На данном же этапе исследования важно отметить, что в течение длительного периода времени (практически, в течение жизни двух последних поколений) одной из главных функций «корпоратократии» являлось постоянное «расширение и укрепление системы потребления» посредством навязывания обществу всё более новых его стандартов (32).
Манипулирование потребительским поведением стало важным фактором глобальной экспансии «корпоратократии» США и их «братьев в Европе». Очевидно, что навязывание новых стандартов потребления возможно лишь как следствие доминирования поставщиков над потребителями в системе рыночных отношений. Манипулирование потребительским поведением со стороны поставщиков — это современная форма проявления такого доминирования.
Обращает на себя внимание то, что и современная теория менеджмента, рассматривая отношения в системе «производитель — потребитель», часто исходит из доминирования производителя как из заранее заданной предпосылки, определяющей формирование основных условий реализации этих отношений. За довольно длительный период формирования реальной власти корпоратократии над современным рынком, её доминирование воспринимается как нечто само собой разумеющееся, как настолько естественное и органичное, что специалисты, консультанты и практики менеджмента, сознательно или подсознательно, не принимают этот факт во внимание.
Выдающийся авторитет в области современной теории и практики менеджмента, Питер Друкер, безусловно, прав, когда утверждает, что «есть только одно обоснованное определение цели бизнеса — создавать потребителя» (33). Но при этом, рассматривая менеджмент как «исключительно экономический орган индустриального общества», «главной функцией которого является управление бизнесом» (34), он фактически абстрагируется от основополагающих закономерностей функционирования этого общества, существенной чертой которого является доминирование интересов «корпоратократии» и подмена целей общества её целями. А это, в свою очередь, может привести и приводит к подчинению менеджмента именно её интересам, а не интересам потребителей и общества в целом.
Похожую «абстракцию» можно найти в подходах и другого крупного авторитета в области стратегического менеджмента, Майкла Портера, в процессе исследования им вопросов конкурентной стратегии в рамках отношений в системе «производитель — производитель». Осуществляя структурный анализ отраслей, исследуя основные «конкурентные силы», включая и «рыночную власть покупателей», М. Портер безоговорочно берёт в качестве предмета исследования современную отрасль, которая сформировалась по описанным Дж. К. Гэлбрейтом законам «симбиоза» крупного бизнеса и государственной бюрократии (35).
Фактически, М. Портер описывает только функционирование «планирующей системы», которую Дж. К. Гэлбрейт рассматривает вместе с «рыночной» и в противовес последней (36), Дж. Стиглиц называет «кланово-мафиозным капиталом», а Дж. Перкинс — «корпоратократией». У М. Портера и сами потребители, «рыночную власть» которых он анализирует как один из факторов, определяющих конкурентную стратегию производителей (37), — ни что иное, как крупные корпорации, сформировавшиеся и функционирующие по отмеченным выше законам «симбиоза», и, в свою очередь, также оказывающие давление на потребителей собственной продукции. В этом случае в процессе выработки конкурентной стратегии сам принцип стремления поставщика к доминированию над потребителем не оспаривается: в исследование включаются лишь особенности его реализации в условиях, когда сами потребители относятся к другим «кланам» «корпоратократии"/ «планирующей системы».
Поэтому когда в реальной системе экономических отношений, т. е., в реальной системе рыночной власти (38), крупный бизнес стремится к достижению цели «создания потребителя», он, руками своих менеджеров пытается достигнуть этого наиболее эффективным для себя способом — с помощью использования различных путей стимулирования последнего к потреблению. При этом такого рода стимулирование реализуется в формах обмана потребителей, а также их фактического принуждения через навязывание стандартов потребления, массовое кредитование, законотворчество и т. п. Такое «стимулирование» является, по существу, механизмом тотального давления поставщиков на потребителей. Приоритетное значение давления на потребителя и стремление к нему «корпоратократии» является также выгодным и для менеджеров крупных компаний, так как соответствует их интересам, обусловленным тем их положением фактически независимого «органа управления бизнесом» «корпоратократии», которое они сегодня занимают.
«В условиях, когда производитель может управлять поведением потребителя, нельзя говорить о том, что экономическая система всецело находится на службе потребителя, что именно вкусы и желания потребителя диктуют рынку образ и направления действий» (39).
Более того, практика бизнеса даёт основания утверждать, что такая система порочна в своей основе. От её пороков страдают, прежде всего, потребители и, в конечном счёте, — общество в целом. Это хорошо видно на примере деятельности и банкротств Enron (40), Worldcom (41), Parmalat, современных проблем у банка Societe Generale, совсем недавних — у страховой компании AIG и др.
Например, аналитики финансового рынка выявили у компании AIG масштабные манипуляции с отчётностью в течение 2002−2004 гг., которые были направлены на существенное «приукрашивание» её истинного финансового положения в глазах акционеров/ инвесторов и потребителей её страховых и перестраховочных услуг (42). В конечном счёте, эти манипуляции, а также «непрозрачная» история с аффилированным с AIG расположенным на Барбадосе перестраховщиком Coral Re, куда необоснованно были переведены «перестраховочные премии» в размере 1,6 млрд долл. США (43), привели к отставке руководства компании и уплате штрафа в размере 1,5 млрд долл. (44)
Представляется очевидным, что в силу системной порочности современных экономических отношений, одними частными усилиями по «повышению качества и профессионализма менеджмента» эффективно (с точки зрения общества) решать задачи «создания потребителя» удаётся далеко не всегда — мешают ограничения, накладываемые «корпоратократией». В настоящее время без понимания этого на устойчивую эффективность ни в управлении бизнесом, ни в потреблении поставляемых им товаров и услуг рассчитывать трудно.
Итак, следует подчеркнуть, что подчинение потребителей поставщикам — один из ключевых принципов, на котором базируется механизм расширенного воспроизводства международной «корпоратократии», играющей ведущую роль в современной глобальной экономике. В настоящее время это подчинение — важнейшая предпосылка «создания потребителей» для крупного бизнеса (являющегося органической частью «корпоратократии»), т. е. формирования для него «клиентской базы», «рынков сбыта», представляющих собой эксклюзивную воспроизводственную основу современной системы экономических отношений. Это подчинение реализуется в настоящее время системно, через комплексный механизм воздействия на потребителей, включающий методы психологического, экономического и внеэкономического стимулирования.
Психологические методы воздействия на потребителей реализуются через манипулирование их поведением посредством рекламы и PR с использованием методов нейро-лингвистического программирования. Экономические, главным образом, — выражаются в реализации программ широкомасштабного кредитования, достигшего в мире в течение последних 30 лет грандиозных масштабов, уже представляющих опасность для самого существования мировой финансовой системы (45). В качестве средства внеэкономического стимулирования расширения воспроизводственной клиентской базы поставщиков товаров и услуг может служить политическое воздействие на лидеров разных стран для того, чтобы они становились «частью широкой сети» по продвижению коммерческих интересов «корпоратократии» (46), или, например, — принуждение потребителей к страхованию через принятие соответствующих законодательных актов (47).
Доминирующее положение крупных поставщиков товаров и услуг — существенная закономерность, определяющая основы функционирования и развития современного рынка и его различных сегментов в глобальном масштабе. Из этого проистекает другая существенная черта современных рыночных отношений — их преимущественно перераспределительный характер.
То, что доминирование перераспределения над производительной деятельностью, направленной на создание общественного богатства, является существенной чертой современной экономики, построенной в соответствии с «неолиберальной» доктриной, отмечает и Д.Харви. Он подчёркивает, что «основным ощутимым достижением неолиберализма было перераспределение, а не создание нового богатства и доходов». «Основным механизмом, благодаря которому это стало возможным», Д. Харви считает «накопление путём лишения прав собственности», в основе которого как раз и лежит принуждение и даже прямое насилие, причём в «поддержании и стимулировании этих процессов» государство играет «ключевую роль» (48).
Вследствие этого сегодня преобладает «конкуренция за захват рынка, но не конкуренция на рынке» (49). Для современного крупного бизнеса наиболее простой способ «создать потребителя» — это «присвоить» уже «готового» потребителя, «принадлежащего» другому производителю/поставщику или даже государству (через механизмы так называемого частно-государственного партнёрства). Усилия, главным образом, нацеливаются «на установление гегемонии над той или иной частью рынка» (50). Ведь «рыночная власть» по самой своей сути предназначена, прежде всего, для передела.
Этим системным свойством обусловлено то чрезмерное значение, которое на современном рынке придаётся операциям по «слиянию и поглощению» (M&A), тот значительный масштаб, который приобрели сегодня в рыночных отношениях рейдерство (51), демпинг, подкуп, использование инсайдерской информации, административного давления и других форм недобросовестной конкуренции.
Дж.Стиглиц отмечает, что в качестве председателя Совета экономических консультантов при президенте США он сделал наблюдение, что обращающиеся к ним за помощью предприниматели, которые, как правило, активно выступают против вмешательства государства в экономику, почти неизменно придерживались трёх основных принципов:
Во-первых, бизнесмены принципиально против субсидий для всех, кроме самих себя. Они «всегда найдут массу аргументов, оправдывающих необходимость государственной помощи этому сектору. От нечестной зарубежной конкуренции до неожиданного спада на внутреннем рынке…».
Во-вторых, «все они были за конкуренцию в любом секторе, кроме их собственного».
И, в-третьих, «каждый из них был за открытость и прозрачность в любом секторе, кроме их собственного».
В целом же, подчёркивает Дж. Стиглиц, большая часть бизнеса рассматривает получаемые субсидии или другие формы государственной поддержки как полностью оправданные (52).
Таким образом, у российского бизнеса в его стремлении подчинить себе государство, есть «хорошие» «учителя».
Анализ даёт основания полагать, что отношение отечественных предпринимателей к ЧГП определено паразитическими целевыми установками. Соответственно, экономическая сущность ЧГП заключается в неэквивалентном обмене, в необоснованном присвоении бизнесом общественных ресурсов, т. е. в эксплуатации им общества.
В этих условиях развитие ЧГП будет стимулировать нарастание и обострение общественных противоречий (например, рост стоимости услуг ЖКХ, введение платы за проезд по безобразным дорогам и т. п.), станет ещё одним фактором общественной дестабилизации. Такое «партнёрство» обществу не нужно. Поэтому сама идеология ЧГП должна быть серьёзным образом пересмотрена, а предложения по реализации соответствующих проектов должны быть поставлены под жёсткий общественный контроль, для чего необходима реализация грамотной кадровой и институциональной политики.
Крайне важно, и чтобы современная экономическая наука не выполняла свою «традиционную» функцию апологета практически несуществующего в современном мире «социально-ответственного» бизнеса, а служила подлинным целям общества, заключающимся в обеспечении в системе экономических отношений приоритета интересов потребителей, что, в свою очередь, образует экономическую основу для подлинно справедливого общественного устройства.
Примечания:
(1) См., например, В. Зомбарт «Буржуа». — М., 1994.
(2) В то же самое время в России сохранялись установленные истинным Богом начала общественной жизни. «Родоначальник» всей современной русофобии маркиз де Кюстин отмечал в XIX в.: «От края до края своих равнин, от берега до берега своих морей Россия внимает голосу Бога, которого ничто не заглушает». — Кюстин Астольф де. «Россия в 1839 году». В 2 т., М., 1996. Цит. по В. Кожинов «Маркиз де Кюстин как восхищенный созерцатель России». — www.patriotica.ru
(3) См., например, Ф.А. фон Хайек «Пагубная самонадеянность». — www.libertarium.ru. Тут, конечно, нельзя не напомнить, что в своей основе понятие социальной справедливости определяется Христовыми заповедями.
(4) Л.А.Тихомиров. Государство, свобода и христианство// Христианство и политика. — М. 1999, с. 85.
(5) В.Г.Варнавский. Партнёрство государства и частного сектора. Теория и практика. Мировая экономика и международные отношения. 2002. № 7. С. 28−37.
(6)Там же.
(7) Риски бизнеса в частно-государственном партнёрстве. Национальный доклад. М. Ассоциация менеджеров. 2007. С. 18.
(8)иски бизнеса в частно-государственном партнёрстве. Национальный доклад. М. Ассоциация менеджеров. 2007. С. 22.
(9) Там же. С. 17.
(10) Там же. С. 14.
(11) Там же. С. 18.
(12) Там же.
(13) Там же.
(14) Joan Robinson «The Economics of Imperfect Competition». — London, 1933; Э. Чемберлин «Теория монополистической конкуренции». — М.: Иностранная литература, 1959; Joseph A. Schumpeter «Capitalism, Socialism and Democracy», 2nd ed., New York, 1947.
(15) Почему и как экономическая теория выступает в качестве «ширмы» для власти крупного бизнеса, прекрасно показано в фундаментальном труде Дж.К. Гэлбрейта «Экономические теории и цели общества». — М.: Прогресс, 1979.
(16) Там же, с. 30.
(17) Д.Харви. Краткая история неолиберализма. Актуальное прочтение. Пер. с английского. М. Поколение. 2007. С. 205, 208 и др.
(18) Дж.Стиглиц. Ревущие девяностые. Семена развала. Пер. с англ. М. Современная экономика и право. 2005.С.57.
(19) Об истинных движущих силах, целях и пропагандистском обеспечении глобализации подробно рассказано в вызвавшей значительный интерес в разных странах мира книге Дж. Перкинса «Исповедь экономического убийцы». — М.: Pretext, 2005. Этой же теме посвящена вышедшая в 2007 г. в США в издательстве Metropolitan Books книга Наоми Кляйн «The Shock Doctrine: The Rise of Disaster Capitalism"// www.nytimes.com/2007/09/29/books/29redb.html?_r=1&oref=slogin&pagewan.
(20) Дж. К. Гэлбрейт «Новое индустриальное общество». — М.: Прогресс, 1969. «Экономические теории и цели общества». — М.: Прогресс, 1979.
(21) Дж. К. Гэлбрейт «Экономические теории и цели общества», С. 30−31.
(22) Tom Redburn «It's All a Grand Capitalist Conspiracy». The New York Times. September 29, 2007.// www.nytimes.com/2007/09/29/books/29redb.html?_r=1&oref=slogin&pagewan
(23) Дж.Стиглиц. Ревущие девяностые. Семена развала. Пер. с англ. М. Современная экономика и право. 2005.
(24) Там же. С.311−319.
(25) Д.Харви. Краткая история неолиберализма. Актуальное прочтение. Пер. с английского. М. Поколение. 2007. С.106−107.
(26) Дж. Перкинс, Указ. соч., с. 13−14.
(27) Там же, с. 18 и далее.
(28) Ф.И.Шамхалов. Власть корпораций и власть общества. Экономика и управление собственностью. Научно-практический журнал. 2008. № 1. С. 34.
(29) Дж. Перкинс, Указ. соч. С. 51.
(30) http://www.gazeta.ru/news/lenta/2008/01/26/n_1 167 870.shtml
(31) Ф.И.Шамхалов. Власть корпораций и власть общества. Экономика и управление собственностью. С. 35.
(32) Дж. Перкинс, Указ. Соч., с.19−20.
(33) П.Ф. Друкер. «Практика менеджмента».: Пер. с англ.: — М.: Издательский дом «Вильямс», 2003, с. 49.
(34) Там же, с. 23.
(35) М. Портер. «Конкурентная стратегия: Методика анализа отраслей и конкурентов».: Пер. с англ.: — М.: Альпина Бизнес Букс, 2007.
(36) Дж. К. Гэлбрейт. «Экономические теории и цели общества», гл. V, с. 74 и др.
(37) М. Портер. Указ. Соч., с. 64−67.
(38) Ф.И.Шамхалов даёт определение экономической власти, рассматривая её «как способность отдельного человека, руководства фирмы, крупной корпорации или заинтересованной группы оказывать экономическими средствами воздействие на отдельно взятого человека, группу людей или общество в целом с тем, чтобы приспособить их поведение к своим интересам». Ф.И.Шамхалов. Власть корпораций и власть общества. Экономика и управление собственностью. Научно-практический журнал. 2008. № 1. С. 26. Развивая эту мысль, можно утверждать, что «рыночная власть», — это такая власть, которая, помимо «экономических», использует также и иные (например, административно-принудительные и другие «внеэкономические») «средства воздействия».
(39) Там же. С. 31.
(40) Дж. Стиглиц. Ревущие девяностые…С. 292−320.
(41) Например, прежнее руководство компании Worldcom (в настоящее время MCI) поставило в 2002 г. «мировой рекорд по припискам», превратив путём бухгалтерских махинаций убыток в размере 64,5 млрд долл.США в прибыль на сумму 74,4 млрд долл. Впоследствии акционерам/инвесторам было по решению суда выплачено 750 млн долл. компенсации. www.lenta.ru/economy/2004/03/15/mci.
(42) AIG’s accounting lesson. The world’s largest insurance company shows how to polish a profits statement. Economist print edition. New York. Mar.4th 2004. www.economist.com/PrinterFriendly.cfm?Story_ID=2 483 451. См. также О.Соколик. AIG последует за Enron? RBC daily. 01 апреля 2005 г.
(43) AIG’s Dubious Relationship with Coral Re. Schiff’s insurance observer. February 28, 2005.
(44) И.В.Ломакин-Румянцев. Треть пути прошли. Взгляд. Деловая газета. 07 июля 2006 г. http://www.vz.ru/economy/2006/7/7/40 541.html
(45) Например, к настоящему времени сложилось положение, когда кризис системы ипотечного кредитования в США нанёс ощутимый удар по международной финансовой системе. По проведённым в январе 2008 г. оценкам Европейского центрального банка, убытки от кризиса рынка ипотечного кредитования категории subprime, начавшегося в США в августе 2007 г., уже составили 250 млрд долл. США // РБК-Украина 2007. 26 января. Со своей стороны эксперты газеты «Insurance Day» выражали опасения, что в 2008 г. дефолт по ипотечным кредитам может достигнуть 500 млрд долл. США// Insurance Day. 29th November 2007// www.idnewscentre.com.
(46) Дж. Перкинс, Указ. Соч., с. 49.
(47) Концепция развития страхования в Российской Федерации (одобрена распоряжением Правительства РФ от 25 сентября 2002 г. № 1361-р).
(48) Д.Харви. Указ. соч. С.212−220.
(49) Дж. Стиглиц. Ревущие девяностые…С.144.
(50) Там же. С. 139.
(51) По некоторым оценкам до 10% всех активов российской экономики в настоящее время находятся в состоянии обороны от проявления рейдерских угроз.// www.insformer.ru. 25 января 2008 г.
(52) Дж.Стиглиц. Там же. С.153−154.
