 |
| Отечественные записки | Протоиерей Михаил Резин | 07.07.2008 |
Запустение
Мы переживаем кризис сознания. Рушатся миры, которые человечество на протяжении тысяч лет с разной степенью успеха пытается создать. Речь идет о консервативных традициях и взглядах, скажем, на детей как на драгоценный дар. На детство как на период самый светлый и продуктивный в жизни. Рушатся хрустальные замки. Рушатся сказки, в которых неизменно побеждает добро, а зло бывает наказано. Рушится культура базовых ценностей. Никого и ничего не жаль. Не остается опоры на память, на мораль, на табу.
С поразительными парадоксами сталкиваемся мы все чаще и чаще. Оказывается, мало хотеть помочь человеку. Мало иметь такую возможность. Надо, чтобы человек эту помощь мог получить с пользой для себя. Именно с пользой, потому что и помощь в наше безумное время можно обратить во вред себе и во вред дающему. Иван Жилин несколько раз приходил к нашему храму и просил помочь ему с работой, едой, одеждой и обувью. Осень. Холодный ветер. То и дело идет дождь. А на ногах у него разбитые кроссовки, на плечах — старый пиджак. Освободился месяца три назад и скитается, бедолага, ни кола ни двора. На вид еще крепкий. В глазах — ум. Хорошо, Иван, найдем тебе работу, найдем жилье. Приходи утром, а сейчас вот тебе новые ботинки из помощи, свитер, куртка. Пришел Иван, не обманул. Пристроили подсобником в столярку, нашли в деревне избушку, в которой жил одинокий мужик. Дали старенькую кровать, матрац, одеяло. Проработал Иван день, пообедал, поужинал, пошел отдыхать. А наутро хозяин не обнаружил алюминиевой посуды на кухне, да и у соседей в сараях и банях пропало все, что хоть отдаленно походило на цветной металл. Раньше в годины бед и испытаний на Руси народ накладывал на себя пост, каялся в грехах, молился, старался забыть свои шкурные интересы. Сможем ли мы сейчас забыть себя и увидеть ближнего, который скорбит и страдает. Сможем ли увидеть бездомных детей на улицах наших городов, разрушенные заводы и фермы, поросшие бурьяном поля, девчонок, продающих себя вдоль российских дорог, мальчишек за колючей проволокой. На сегодняшний день в нашем Центре реабилитации 15 подростков, в воспитательной колонии требуют заботы около 250. Кроме этого, на нашем попечении находится три бедствующие семьи. Ситуация в стране не улучшается. Жертвы преступности ежегодно исчисляются миллионами. На Россию накатывается вал наркомании. Ардатов находится в центре страны, всего в 430 километрах от Москвы. И в то же время это глубинка. Жизнь в Ардатове и районе — отражение тех процессов, которые идут от Смоленска до Владивостока. И сюда уже докатились наркотики. Школа теряет или уже потеряла свой авторитет, учителя получают крошечную зарплату и вынуждены подрабатывать, держать скотину, тратить силы и время на приусадебном участке. Коммунальная служба разваливается, все чаще аварии водопровода, канализации, все чаще отключения света. При этом масса людей спивается, но работать не желает. Они побираются, клянчат деньги у храма, показывают свою дырявую обувь, но стоит им предложить работу, как они исчезают, бормоча проклятья. Мы пытаемся помочь мальчишкам, которым еще жить да жить. Мы учим их, одеваем, даем возможность заработать, отправляем в армию и ждем из армии, как своих детей. Много неудач и разочарований. В нашем Центре появился инвалид — Саша Муравьев. На костылях. Ему 17 лет. Жил без отца и матери в Нижнем Новгороде. Мать умерла четыре года назад. Отец (ему сорок лет) законченный алкоголик. Живет в каком-то заброшенном доме на окраине города. Саша собирал милостыню на паперти храма, жил среди нищих и попрошаек. До сих пор не можем отучить его от матерной брани, хотя стал много сдержанней, не кричит и не бросается с костылем на ребят, когда ему что-то не по нраву. Мальчишки дали ему кличку «боксер», потому что без костылей он ходит с большим трудом и переваливается с боку на бок, как уточка или боксер на ринге. Целый месяц Саша обучался в компьютерном клубе на курсах пользователей персонального компьютера. Даже дали диплом. Но не потому, что хорошо сдал экзамены, а потому, что экзаменаторы просто не могли поставить ему двойку. Рука не поднялась. Хотя я слышал, что он даже алфавит знает нетвердо. Надо будет кому-нибудь из ребят поручить позаниматься с ним элементарным русским языком. Позже, может быть, отдадим его подмастерьем к сапожнику. И через какое-то время будем вынуждены с ним расстаться. У нас не интернат для инвалидов и на пожизненный пансион мы взять его не можем. Хотя жалко мальчишку. Сидит целыми днями в трапезной, чистит картошку, пишет письма неизвестно кому и куда (мы знаем, что ни родных, ни друзей у него нет), от посильной работы не отказывается: снег в храме убирает, дрова для сторожки пилит и колет. Не представляем, как будем с ним расставаться. К нам в Центр реабилитации ребята попадают неожиданными и замысловатыми путями. Судьбы их изломаны и страшны, начинены событиями такой силы, что измерять их можно в тротиловом эквиваленте. Они все разные. Но одно их объединяет. Им всем с детства не хватало любви. А потом уже игрушек, сладостей, калорийной пищи, красивой одежды. Ощущение вселенской несправедливости, как смог, висит над каждым рабочим кварталом, над каждой умирающей деревушкой. За истекшие годы многими утрачена вера в справедливость власти, в нравственность государства, та вера, с которой жили поколения советских людей, а с нею — смысл жизни и смерти. При этом вера в Христа Спасителя лишь тронула сердца, не изменив стереотипы, не коснувшись быта, оставаясь последним и тайным убежищем растерянного человека. А в видимой реальности мы притерпелись к окружающей нас мерзости беззакония, мы сами включились в гонку за богатством, славой, комфортом в той мере, которая нам доступна, и не понимаем, что идем не за путеводным Светом Звезды Вифлеема, а за болотными огнями наваждений. Самое печальное в том, что, перефразируя булгаковского героя, мы не понимаем, что нищета не в кошельках, а в душах. Сегодня миллионы детей не учатся и бродяжничают. Сегодня пьянство и наркомания выкашивают народ, как пулеметы вражеских карательных отрядов. Сегодня молчат все, даже церковь, о том, что власть, которая не препятствует вымиранию населения по миллиону в год, в лучшем случае безнравственна, а в худшем — преступна. Еще Владимир Соловьев в свое время говорил, что государство существует не для того, чтобы устроить рай на земле, а для того, чтобы на земле не было ада. И с этой задачей-минимум наше государство не справляется. Коля Колов года два назад уже жил у нас. К нам тогда попал из Нижегородского интерната для детей с психическими отклонениями. Мать — пьяница, два старших брата по очереди садятся в тюрьму, сестра вышла замуж за наркомана. Все живут в трехкомнатной квартире, стабильно пьют, не брезгуют наркотиками. Первый раз Коля жил у нас более полугода, потом решил вернуться в Нижний Новгород. Устроился на работу в мелкую частную мастерскую по переработке пластмассы. Работал, снимал жилье, не пил, с родственниками не общался. Мать нашла себе мужчину, переехала жить к нему, одного брата посадили, сестра уехала с мужем в деревню поправлять здоровье. Коля перебрался в трехкомнатную квартиру и стал жить со вторым братом, который время от времени воровал у него деньги и пропивал с собутыльниками. Потом Коля познакомился с молодой женщиной, у которой был ребенок. Мать вернулась, освободился брат. Женщина с ребенком поселилась у них. Коля стал выпивать. Пошли скандалы. Недавно пьяная мать выбросилась с балкона и погибла. Коля неделю пил с горя, поссорился с сожительницей, избил соседа, а тот вызвал милицию. Коля успел сбежать в Ардатов и от знакомого позвонил нам. Теперь работает скотником в деревне Обход, где находится подсобное хозяйство Центра реабилитации, и мечтает найти здесь жилье для себя и невенчанной жены с ребенком. Правда, та ни разу не ответила на его письма, а сотовый телефон молчит. Из Ардатовской воспитательной колонии Денис Жемойтель освободился в марте прошлого года. Он написал заявление с просьбой принять его в наш Центр реабилитации. Приняли. Почти два года он провел за колючей проволокой за кражу со взломом продовольственного магазина. Школу бросил давно и воровал, чтобы прокормить себя и младшую сестренку. Часто осужденные рассказывают о себе душераздирающие, полные сентиментального надрыва истории. Но в данном случае не верить ему оснований не было. Пока он сидел в колонии, страшной смертью умерли его родители. Это была неблагополучная пьющая семья. Кроме Дениса в семье были еще двое детей — младшая Алена и старший Александр. Теперь Алена в интернате. Денис не помнит свою мать трезвой. Даже когда родилась сестра, мать по-прежнему пила и курила. Квартира, в которой жили родители Дениса, находилась на первом этаже большого панельного дома на Автозаводе в Нижнем Новгороде. В этой квартире всегда было тесно от посторонних людей. Спали на полу, пили что придется. Табачный дым слоился до потолка и никогда не выветривался. Играли в карты, дрались, предавались грязному разврату. С раннего детства шутки ради давали пить и курить Денису и его сестренке Алене. Дверь квартиры не запиралась, потому что давно был выломан замок. Ночью по полу шныряли крысы. Из квартиры вынесли и продали практически все, даже газовую плиту. Еду разогревали на старой электрической плитке. От нее ночью и произошел пожар. В дыму задохнулись беспробудно пьяные отец, мать и старший брат. Соседи вызвали пожарных, которые погасили огонь. Милиция приехала с опозданием. Крысы успели объесть лицо отца. В колонии о случившемся узнали от подруги матери Дениса. Она позвонила и рассказала обо всем. Заместитель начальника колонии по воспитательной работе пригласил к себе психолога, и они долго думали, как рассказать обо всем Денису. Боялись, что покончит с собой. Освободившись, Денис попросился в Центр реабилитации. А куда еще было идти? Стал с ребятами ходить на воскресные службы в храм, в трапезной вел себя тихо, был неразговорчив. Но выяснилось еще одно печальное обстоятельство — уже в колонию Денис пришел с диагнозом — хронический алкоголизм и наркомания. Наши сотрудники поехали с Денисом в Нижний Новгород закреплять за ним сгоревшую квартиру, из которой он и сестра почему-то оказались выписанными еще при живых родителях. Стоило Дениса на полчаса оставить одного, как он сбежал. Две недели мы не знали, что с ним и где он. У него было немного денег, он был одет прилично: новые брюки, рубашка в клетку, кожаная куртка. Разыскала Дениса по нашей просьбе одна верующая женщина, которая знала подругу матери Дениса. Он пил, кололся, глотал таблетки, общаясь со своими приятелями, ночи проводил в сгоревшей квартире на куче обугленного мусора. Он не помнил, где потерял справку об освобождении — единственный документ, который у него был и по которому мы хлопотали ему паспорт. В нашем отделении милиции сказали, что справку Денис вполне мог заложить или пропить. Эти справки ценятся среди лиц, побывавших в местах заключения. Можно переклеить фотографию и получить паспорт. Наш районный отдел милиции сделал запрос в область, не был ли замешан Денис в каких-либо преступлениях, пока две недели гулял по Нижнему. Дубликат справки ему дали только после того, как он под диктовку оперативника написал заявление и пообещал после получения справки навсегда покинуть пределы Ардатова. Никому не нужны лишние проблемы. В течение двух месяцев староста нашего храма с Денисом почти ежедневно ездила в Нижний Новгород (а это в два конца 300 километров), пробивая ведомственные стены холода и непонимания. Ей удалось прописать Дениса и его сестру в их сгоревшей квартире. Между поездками Денис прятался от милиции в деревне. И мы вынуждены были идти на это. Без документов и нормальному человеку не сладко, а Денису и вовсе смерть. Денис получил паспорт. В наши планы входило очистить квартиру от мусора и гари, подремонтировать ее, вставить окна, помочь с работой. Но Денис уехал. Он сказал, что будет пробиваться сам. Куда он пробьется, не имея ни жилья, ни денег, нам с печальной очевидностью известно. Но помешать ему уйти мы не могли. Вход и выход у нас свободный. Растение погибает, если ростку не хватает солнца. Человек погибает, если в детстве ему не хватает любви. Сказанное, может быть, звучит банально. Но так же банальны закон гравитации или ежедневное наступление ночи. Мы переживаем последнюю мировую революцию. Восставшее человечество низвергает банальности и заменяет их пошлостями. И всем от этой замены не по себе. Потому что каждый если не сердцем, то кожей чувствует, что пошлость — не холст с известным всем нарисованным очагом, а последняя завеса, за которой неподдельный огонь преисподней. В искаженном сознании современного человека перемешалось все: наука и религия, знания и сила, старые приметы и новая эра, богатство и бедность, низкое и высокое, красивое и уродливое, правда и ложь. Кажется, не за что ухватиться, не на что опереться. Нет ориентиров. Только собственные ощущения, свои чувства. Физиология — вот уровень, на котором все надежно. Вывод кажется бесспорным, но он — не человеческий. Этот вывод нужен тому, кто ненавидит в человеке человеческое. В колонии есть молитвенная комната. Дежурным быть вызвался Колосков Алексей. Верткий и уклончивый парень. Все время пытался помочь в мелочах: покрасить плинтуса, почистить подсвечники, составить списки тех, о ком молиться на службе, на полке книги расставлял по порядку, крестики и пояса с 90-м псалмом раздавал. Просил колечко с молитвой и взять его после освобождения в наш Центр реабилитации. И вдруг нас приглашает Ганин — старший оперативник колонии. Неприятное сообщение. Колосков пытался покончить с собой в молитвенной комнате. Скорее всего, разыгрывал театр перед служащими и своими авторитетами из отряда, но от этого не легче. Недавно освободился, в храм не зашел. Конторщиков Костя — тоже уборщик в молитвенной комнате. Убийца. Убил мужика, который постоянно унижал и преследовал отца. Так рассказывал. Дали десять лет. Исполнилось 18. Теперь перевели, «подняли», как они говорят, во взрослую колонию. Ковалев Александр — еще один уборщик молитвенной комнаты. После Конторщикова он вызвался помогать. Тоже убийца. Убил человека, который еще в детстве, когда ему было едва ли семь лет, надругался над ним. Александр не мог ни забыть, ни простить. Тем более, что мужчина жил в их дворе и был частым собутыльником отца. Однажды по пьянке стал избивать отца в их квартире. Александр схватил кухонный нож и вонзил в спину. Дали четыре с половиной года, поскольку болен эпилепсией. Месяца через три освобождается. Просится к нам. В деревне два больших дома, принадлежащих Центру. Третий дом строится. При одном из домов столярная мастерская, где ребята учатся работать с деревом, приобретают специальность столяра-плотника. На огромном заднем дворе этого дома строится ангар для нашей техники (три трактора, навесные приспособления к ним, зерноуборочный комбайн, сортировка зерна, два грузовика) и хранилище для зерна. Надо сказать, что в настоящее время мы арендуем около 100 гектаров земли, на которой сажаем рожь, ячмень, картофель. Часть зерна перемалывается и идет на корм скотине, часть откладывается для посева весной, часть продается. Возле второго дома в прошлом году построен скотный двор, а в этом году к нему пристраиваются помещения для птичника. Обитатели скотного двора — три коровы, одиннадцать телок, четыре бычка, три свиноматки, хряк и от двадцати до сорока поросят. Понятно, что такое хозяйство способно прокормить не одного человека. Но оно требует изрядного труда. Вот наши подростки и трудятся там. Особенно летом. С наступлением учебного года почти все перебираются в Ардатовский дом, в деревне остаются двое-трое, а остальные по очереди в свободное время приезжают к ним помогать. Один из основных принципов жизни в Центре — полная добровольность и желание жить по нехитрым законам: не ругаться матерно, не приводить в дом лиц противоположного пола, не распивать спиртные напитки, прилежно трудиться. Никто не должен жить за счет другого. Если человек не может преодолеть собственную лень, эгоизм, он рано или поздно покидает нас, так и не став своим. Еще одна деталь. Ребята, когда приходят к нам, особенно после колонии, воспринимают нас как привычное государственное воспитательное учреждение, где равнодушие администрации и попустительство воспитателей создают атмосферу полуподвальной вольницы. При этом каждый приходит с твердым убеждением, что его никуда и никто не выгонит, что мы у кого-то состоим на зарплате, а потому обязаны его содержать, ублажать и сытно питать, что мы ответственны перед кем-то, как обычно бывает, из вышестоящих начальников, что у нас план, что нас будут ругать, если кто-то вдруг у нас не уживется и если кого-то мы будем вынуждены отчислить. И только спустя время, иногда довольно продолжительное, они начинают понимать, что вход у нас, как и выход, вполне свободны. Что только их личная заинтересованность в собственной судьбе является основанием их пребывания у нас. Кто-то, конечно, не понимает и уходит. Но таких все-таки меньшинство. Некоторые принимают нас, пытающихся им помочь, за лохов, за безмозглых дойных коров, которых грех не подоить. Но довольно скоро понимают, что имеют дело не с хроническими больными, мечтающими кому-нибудь подставить шею, а с людьми, сознающими меру добра и строгости, разницу между свободой и вседозволенностью. Вот одна из характерных судеб. Его зовут Родион. Это условное имя. К нам его привела дама из детской комнаты милиции. Сложными и окольными путями он попал в наш район вместе со строительной бригадой, которая ездит в Москву на заработки и где-то подцепила этого бедолагу. Первое время, исходя из столь свойственного русским милосердия и сиюминутной готовности помочь, мужики из бригады квартировали его по очереди в своих семьях. Но дело милосердия — это не пятак, протянутый нищему. Это длинная и долгая цепь поступков и решений, которая требует времени, сил, материальных средств, а главное — терпения и готовности видеть в своем доме постороннего человека. Изо дня в день. Из месяца в месяц. На подобное готовы единицы. Поэтому Родион оказался в районном отделении милиции, не имея ни средств, ни планов. На руках у него была только затертая бумажка — свидетельство о рождении, выданное где-то в Читинской области на далеком и в прошлом гремевшем БАМе. Буквально через несколько дней Родиону исполнилось шестнадцать лет и он влился в коллектив реабилитационного центра, имея за плечами черный опыт утраты родителей, бездомных скитаний, вокзальных бдений, воровства и попрошайничества. Однажды, спустя многое время, сидели в общей трапезной и отмечали чей-то день рождения. И вспоминали свои дни рождения в прошлом, кому что запомнилось. Дошла очередь до Родиона. Он, со свойственной ему вялой полуулыбкой, рассказал, как его маленького в день рождения — исполнилось ему тогда лет пять-шесть — растаскивали в разные стороны пьяные мать и отец, до драки споря, кому он принадлежит. Как в кровь поцарапали его, выдирая из рук друг у друга. И в поступках его, в и словах чувствуется сонная заторможенность человека, который никак не может или не хочет проснуться. Он по несколько раз переспрашивает собеседника, прежде чем ответить. Он нерасторопен и ленив. В нем нет горения молодой жизни, которая готова и сквозь асфальт пробиться. Пустота, вялость, замороженность. И только в самой глубине глаз испуганная искорка любопытства и настороженности. И в то же время ему не откажешь в уме. Он охотно занимается на фортепиано с одной из прихожанок нашего храма. Пальцы длинные и чуткие. Кто-то из наших пацанов, проходя мимо фортепиано и наигрывающего что-то Родиона, бросил вскользь, что пальцы у него — это пальцы музыканта или карманного вора. И то, и другое, — заметил проходящий следом. Как-то Родион постригся наголо, подражая своему старшему другу Ивану из реабилитационного центра. На голове обнаружились множественные рубцы и зажившие ссадины, которыми в далекие времена мог бы гордиться наш боевой предок. Теперь же они являются свидетельством сокрушительной картины нашего поражения в войне с сатаной. Ощупывая голову, Родион пробормотал: а это вот — отец табуреткой…По секрету, с пугающим упорством, Родион рассказывает то одному, то другому страшную историю убийства своего отца. История, видимо, не дает ему жить спокойно. Отец пил и дебоширил все время, как Родион помнил себя. После очередной отсидки в колониях отец возвращался в их небольшой городок и отводил душу, измываясь над матерью и малолетним сыном. Мать стала терять зрение. Побои не проходили даром. Однажды, после очередной пьянки и последующей за ней драки, отец решил принять ванну. Мать подозвала Родиона и попросила помочь ей. Они вдвоем зашли в ванну. И пока пьяный папаша орал на них, выплескивая воду и отборный мат, мать включила в розетку шнур от электробритвы и бросила ее в ванну. Двенадцатилетний Родион обрушил тазик на голову бьющегося в конвульсиях отца, не давая ему выбраться из пробиваемой током воды. Потом они с матерью на несколько дней уехали к родственникам, а когда вернулись, то заявили в милицию о разложившемся в ванной трупе папаши. Никто не стал задавать лишних вопросов. Папаша надоел всем в городке. В том числе и милиции. Они с облегчением списали его смерть на неосторожное обращение с электроприборами. Недолго пожили Родион с матерью одни. Продали квартиру и уехали в далекую Москву на заработки. Без сомнений, мать была склонна и к пьянству, и к аморальному образу жизни. Какое-то время они снимали квартиру у московских выпивох. А потом, зимним вечером, мать куда-то ушла и больше уже не вернулась. К этому времени она почти совсем утратила зрение. Зарабатывали они на жизнь попрошайничеством в метро и на улицах. Деньги пропивали с хозяевами квартиры. Это и было платой за жилье. Мать иногда одевалась в черное и вешала на шею ящик с иконкой, собирая деньги на восстановление несуществующего монастыря или храма. Собирала она, как видим, на оплату лифта, идущего в ад. Родиона через скорое время вышвырнули из квартиры. Около месяца он скитался поблизости от знакомого подъезда, ожидая, что вот-вот из электрических сумерек большого города возникнет силуэт, слепо бредущий вдоль стен. Матери он больше не видел.
Молитва над пропастью
Самое главное — это знакомство наших подростков с молитвой, церковью, с таинствами. И пусть это не молитвенное усердие известных по житиям подвижников, но это молитва перед едой и после, это посты, пусть и с послаблениями, это посещение храма, добровольная исповедь, приобщение Святых Тайн, участие в крестных ходах вокруг храма и до Дивеева. Например, в этом году 31 июля на день преподобного Серафима Саровского все наши воспитанники, учащиеся воскресной школы, шли вместе с прихожанами в Дивеево. Практически все остались на ночную службу. Конечно, когда они приходят к нам, первоначальное соприкосновение с неведомым сакральным миром, с молитвой, иконами, крестным знамением повергает их в тихую оторопь. Некоторые начинают хохотать, увидев, как все перед едой встают, крестятся и поют «Отче наш». Но спустя неделю, месяц также привычно встают, крестятся и молятся. И я уверен, что слова молитвы, взгляд на иконы, участие в таинствах, пусть даже пока непонятных для них, производят перемены на самом глубоком уровне. И это, без сомнения, в свое время и на своем месте даст плоды. У американского писателя Сэлинджера есть повесть «Над пропастью во ржи». Герой образно представляет себе детство как огромное поле ржи, в котором резвятся дети. Но это поле — на краю пропасти. И прoпасть за стеной спелой ржи не видать. Задача героя — поймать ребенка на краю пропасти, не дать ему упасть. Что такое прoпасть? Это бесконечное число соблазнов и опасностей, подстерегающих ребенка, который только-только начинает жить и, конечно, не знает всех опасностей и ловушек, начиная с баловства со спичками и кончая коварством взрослых, для которых ребенок часто лишь удобное средство, а не существо с беззащитным сердцем. Его не остановят на краю пропасти, а, если будет выгодно, еще и подтолкнут. Ребенок не понимает, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Сами взрослые, которые должны учить этому, безнадежно запутались. Они сами сбились с пути, не зная, кого слушать и кому верить. Политику-шарлатану, прижившемуся на сцене юмористу или порочным артистам, рекламе дезодоранта или курсу доллара, прогнозу погоды или тому, что все зло на планете от терроризма. Евангелие, где на все прошлые и будущие времена сказано о смысле жизни и назначении человека, о смерти и примате нравственных начал, многими воспринимается как еще один, в длинной череде иных, памятник культуры и письменности. И поскольку ребенка ни в школе, ни дома не учат различать плохое и хорошее, гибельное и спасительное, а единственным, неутомимым советчиком остается телевизор, то дети без страха бегут прямо в пропасть. А взрослые расступаются и тупо смотрят им вслед. Беда в том (и в этом горький парадокс), что дети, падая в пропасть, не погибают физически, не исчезают, а возвращаются другими, изувеченными на острове «Повелителя мух», в местах утеснения и мучительной борьбы за право быть. Да, они возвращаются оттуда, но иными. И в разных местах по-разному решают проблему «встречи». В Бразилии создают «эскадроны смерти» — отряды тайной полиции для борьбы с беспризорниками, во Франции дают молодежи «порезвиться», отдавая на откуп кварталы и города, у нас сажают в колонии вместе с убийцами и грабителями подростков, которые совершили копеечные кражи. Как можем, мы пытаемся помочь мальчишкам, которые оказываются в сфере нашего внимания. За прошедший год у нас в Центре побывало 54 человека. Кто-то остался жить и учиться. Кто-то летом заработал на обувь и одежду и вернулся в семью. Кого-то мы проводили в армию. В субботу в молитвенной комнате в колонии на исповеди был невзрачный худой подросток. Лет 17. Убил троих. В глаза не смотрит, только искоса следит за реакцией. Одного убил из-за пьяной мести. Двух других в гараже, когда с подельником зашли туда в поисках выпивки. Одного обухом топора, другого небольшой кувалдочкой. Перед этим накидывали на голову пиджак и били по голове. Вряд ли раскаивается, говорит, что особенно и не мучат воспоминания. Просто не думает об этом. До сих пор перед глазами его костистое, с впалыми щеками, лицо. Да как же поддаться такому тщедушному?! По окраинам городов и поселков, деревень и железнодорожных станций идет страшный и стремительный процесс самоедства. Торопливо режут металл и сдают в утиль, разбирают постройки и вывозят кирпич, плиты, перемычки, доски, бревна — все, что можно и нельзя. И все это делается с молчаливого попустительства властей. Кромсают то, что недавно строили, что приносило кусок хлеба и было составляющей народного хозяйства. Сейчас ни народа, ни хозяйства. Как будто режут еще неостывшее тело. Каннибалы. Кто быстрее возьмет и дороже продаст. Главари взяли деньги и вещи, остальным оставили труп. Когда доедят труп, бросятся друг на друга. Раньше, всего год-два назад, в нашей колонии сидели в основном мальчики-воришки, которые украли по шалости или бедности; теперь преобладают преступления тяжелые. Убийства, изнасилования, грабежи. Многие из осужденных подростков были брошены еще во младенчестве, часто не знали ни матери, ни отца, а только улицу с ее пороками и законами джунглей. Они были зачаты случайно, родились нежеланными, росли в лучшем случае без любви, а в худшем — в ненависти. Один мальчишка в колонии мне рассказывал, как летом сбежал из дома в деревне и жил в Нижнем Новгороде, как ночевал, где придется, был свидетелем и даже участником преступлений, грабил, пил, употреблял наркотики, участвовал в грязных делах. «Вы даже не представляете себе ночного города, — говорил он мне, — это какой-то Афганистан». Я понимаю его. Он имел в виду Афганистан не географический, а мистический, как место нескончаемой войны, насилия, мести, беззакония и отчаянных попыток выжить. Раньше в каждом дворе, при каждой школе был подростковый клуб. Теперь ничего этого нет. Но потребность подросткового возраста группироваться, собираться вместе осталась. Теперь они группируются стихийно в подвале, а выплеск негативной энергии происходит уже на улице. Запрета для них нет. Все более растет число насильственных, жестоких правонарушений; 10−12 летние дети находят удовольствие в истязании своих жертв. Все чаще молодые матери в возрасте от 14 до 18 лет оставляют своих детей прямо в родильном доме или выбрасывают на улицу — в мусорные баки, на свалку, в речку. За последние годы в два раза выросло число родителей из самой неблагополучной категории — пьяницы, наркоманы, садисты, педофилы. К Святкам дети воскресной школы подготовили спектакль «Золушка» по Шварцу. Сценки с лесником и его женой, беседа с королем, бал во дворце. Показали нашим ребятам из Центра реабилитации, всем желающим детям и родителям в Ардатовской художественной школе (там большой холл, а зрительный зал Дома культуры, где обычно проходили спектакли, безнадежно закопчен сгоревшей еще осенью электропроводкой). Потом артисты были приглашены в воспитательную колонию, где молодые «невольники» топали, кричали и свистели в конце (знак высшего восторга). А недавно с «Золушкой» побывали в детском саду «Солнышко». Двухэтажное, советских времен здание. Капитальный ремонт лишь в мечтах директора, а на больших окнах домашний тюль и морозные с солнцем узоры. Такие же узоры и на Камчатке, и в Карелии, и в Твери, и в Москве, и в Канаде. Везде, где дома, где в окнах свет, где живут люди и могут видеть эти поднимающиеся из неземного сада ветви. Пятьдесят или больше малюток неотрывно смотрят на Золушку, лесника, дочерей мачехи и прекрасных гостей бала. Рядом с малышами на большом стуле, возвышаясь над всеми, сидит Роман Телегин. Длинные немытые волосы, темно-серые глаза, пальцы, вцепившиеся в колени. Ему двадцать лет, он из деревни Мыза. Мать много раз бросала ребенка на попечение деда и бабки в деревне, объявлялась и вновь исчезала, отец уехал и давно живет с другой семьей. Болезненно обидчив, неуживчив, несговорчив, много и бессвязно говорит. Имеет освобождение от армии и какой-то пункт в военном билете, который, как он говорит, не позволяет ему устроиться на завод. Сейчас живет в нашем Центре, подметает двор храма, выполняет несложные поручения, но всегда с пререканиями, бессвязными выкриками. Питается в трапезной. Были планы показать его психиатру, выхлопотать пенсию, но он ни за что не соглашается. Надолго ли у нас? Смотрит на игру детей, на танцы, а на лице то ли улыбка, то ли гримаса. Рассказывал, как в детстве, когда ему было лет восемь-девять, мать на его глазах лопатой убила пьяного сожителя, а потом он помогал ей вытаскивать труп в холодные сени. Какие узоры видит он на окне? Музыка какого бала звучит у него в ушах?"Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут", — говорит Господь в Евангелии от Матфея (Мф. 5.7.) Мы верим и знаем, что настоящее счастье не в том, чтобы брать, а в том, чтобы отдавать нуждающимся. Но современный мир строится на противоположных принципах. Конечно, есть много добрых людей, сердца которых не закрылись для любви и сочувствия. Но они, как правило, пожилого возраста, больны и сами нуждаются в поддержке. Те, кто богат, редко торопятся протянуть руку помощи. Государственные программы по работе с детьми и молодежью остаются на бумаге. А между тем современный тиран и растлитель умов — телевизор — насаждает образцы немыслимой роскошной жизни. Это рождает зависть и агрессивную жажду обладать всем, ничего не отдавая взамен. Это антихристианский дух, который разрушают самое ценное, что есть у человека, — душу. Недавно к нам в храм позвонил и попросил помощи заведующий детским отделением районной больницы Николай Васильевич Левин. Он всегда любезно помогает нашим пацанам из Центра реабилитации, принимает их без очереди и даже во внерабочее время. Пришлось ехать в больницу. Мебель в отделении старая, отопление старое, еще советских времен. Ничего за эти годы не менялось. Николай Васильевич попросил помочь приобрести для игровой комнаты недорогой обогреватель. Во время разговора заглянули в палату. Внутри странного сооружения из двух перевернутых, обтянутых сеткой детских кроватей сидел мальчик лет пяти и бессмысленно смотрел перед собой. Врач рассказал, что недавно этого малыша привезли из ближайшего поселка, где он до четырех лет жил под кроватью в картонной коробке. Он не умел ходить. Мать — пьющая, разгульная женщина — родила сына больным, кормила редко, держала в коробке, часто оставляла одного. Он вырос больным, совершенно диким, не способным понимать человеческую речь. Назвали его Артем. В больнице научили ходить. Но куда ему идти, если он никогда не узнает, что такое Дорога? Иногда в бессилии опускаются руки, когда видишь безмерное количество тех, кого с большим трудом выучили ходить и кто бредет через рожь, не зная ни цели, ни страха, ни любви…Вы помните сказку Андерсена «Девочка со спичками»? Бедная девочка пыталась продать несколько коробков серных спичек, чтобы принести мачехе вырученные от продажи деньги. Но никто их не покупал. Люди даже не замечали ее в суете предновогодних приготовлений. А она шла босая по снегу и робко заглядывала в окна, где уже горели огни на елках. Девочка замерзла в какой-то подворотне, пытаясь согреть свои пальчики спичками. Перед смертью ей привиделась ее добрая умершая бабушка, которая взяла ее на небо, где праздник не кончается никогда. Миллионы детей в современной России походят на эту сиротку. А Россия походит на мачеху, еще более злую, чем в сказке. Она выгнала детей из дома, даже не дав им серных спичек. Нам с непреложной ясностью видится одно: если человек не поймет, что основой жизни его и общества является «нравственный закон внутри», о котором говорил Кант, если не ощутит главенство Закона Божьего над всеми прочими человеческими законами и нормативами, то сползание в пропасть небытия станет неизбежным и необратимым. Впрочем, уже сейчас вряд ли есть шанс остановить катастрофу. Что же делать? Оставаться людьми, оставаться верными идеалам красоты и любви, творить добро и помнить, что смерти нет, что каждый получит то, что заслужил. Господь говорит: «В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир» (Ин. 16.33).
http://www.strana-oz.ru/print.php?type=article&id=1657&numid=43
