 |
| Русское Воскресение | Эдуард Володин | 07.07.2008 |
Распад СССР, как, впрочем, и разрушение Российской Империи, осуществлялся под лозунгами интернационализма и «общечеловеческих ценностей» (для русских) и кликушеством местечково-окраинного национализма (для прочих «угнетенных народов», включая вепсов, ительменов и полещуков). Любопытно и характерно, что после победы в феврале-октябре 1917 года и после августовского переворота 1991 года двухступенчатая пропаганда не изменялась в содержании и направленности: для русских было наложено табу на национальную самоидентификацию, для «угнетенных» — «суверенных» — народов национальная самоидентификация вплоть до отделения были и остаются основным аргументом расчленения многонациональной общности и ее традиционной государственности.
Казалось бы, такая свобода и вольготность в исследовании национальной проблематики должны продвинуть далеко вперед научное знание о нации, ее происхождении, целях исторического действия. Ничего подобного! Окраинные мыслители однотипно выражали свою ненависть то к «тюрьме народов», то к «империи зла», то к «великорусскому шовинизму» и «империализму», не ставя даже задачи хоть как-то систематизировать понятийный аппарат и развернуть национальную идеологию не на отрицаниях и заклинаниях, а на основе положительного знания о предмете. Эта однотипность просто умилительна своей дремучестью. Щирые незалежники обнаруживают середину, центр мира почти рядом с Киевом и всю человеческую цивилизацию выводят из этого «сакрального пространства». Эстонские нацхуторяне немедленно откликаются доктриной великой угро-финской цивилизации, породившей все прекрасное, что только можно вообразить. Стоит ли говорить о киргиз-кайсацких наследниках Чингисхана, стремящихся возродить его империю от Тихого океана до Адриатического моря… Право же, создается впечатление, что в период застоя на окраинах (как и в Москве) по кухням сидели, цедили кумыс, горилку, самогон, пиво младшие антинаучные сотрудники и готовились к свободе, когда пьяную похабень можно будет превратить в декларацию независимости от России, истины, интересов собственного народа.
Особняком стоят работы сионистских и иудаистских авторов по проблеме нации, но, во-первых, это всегда и исключительно племенная идеология; во-вторых, это идеология единственного народа, находящегося до времени во враждебном мире. Поэтому сионистско-иудаистская трактовка вопроса важна скорее для понимания их идеологии, психологии, нежели для понимания национальной проблематики как таковой и применительно к нашим российским и русским реалиям.
Как я уже сказал, русские в официальной политической системе были отлучены, и их продолжают отлучать, от национальной проблематики. Это не могло не сказаться на качестве, глубине и всесторонности рассмотрения национальной проблемы вообще, русской национальной проблематики в особенности. Национальная идея оказалась отчуждена от русской этнической целостности, чем во многом объясняется успех на первом этапе распада откровенно антирусских и антинациональных сил, под лозунгом «демократии» осуществивших расчленение СССР и теперь уничтожающих Россию. Эта «национальная нищета духа» предопределила тот разброд мнений и шатание мыслей, которые мы наблюдаем сейчас, когда карта «демократии» уже бита, а национально-патриотическая идеология еще только создается. Разброс мнений можно представить следующим образом.
Во-первых, продолжает быть идеологией правящего режима воинствующий антинационализм с ярко выраженной русофобией. Поставив в центр политической доктрины идею атомизированного гражданского общества, выводя политико-экономическую систему из «суверенной личности», режим в нации видит препятствие для формирования сущностно вненациональной социальной системы. Естественно, это не новаторство, а повторение задов буржуазной социологии и философии XVIII—XIX вв.еков, но, обладая рычагами власти и пропагандистской машиной, режим имеет возможность продолжать и совершенствовать дело антинационального воспитания русских, как это было характерно для «пламенных интернационалистов» 20−30-х годов. Маленький, но характерный пример. Слово «русский» табуировано в лексиконе «демократии», оно произносится всегда в связи с отрицательными определениями, а новое понятие «россияне» всего лишь калька давно известного понятия «советский народ». И когда «идеологи» режима с восхищением разглядывают «американский этнический котел», то, будьте уверены, — они всей душой вожделеют о превращении русских, как и других народов России, во вненациональное население РФ.
Показательно, что «прозревшие демократы», ставшие «просвещенными патриотами» и в одночасье попытавшиеся оседлать патриотическое движение, в национальной проблематике следуют тем же антинациональным курсом. Даже когда они «тусуются» в так называемом «правом центре», они ставят вопрос не о национальной жизни как таковой (как истоке политического действия и государственного строительства), а о государстве и политике как основе и истоке национальной жизнедеятельности. Это все тот же буржуазный либерализм, это все та же идея самоценности личности, где национальное всего лишь преходящая форма бытия человека. Именно поэтому Руцкой, например, обещает отменить пятый пункт в анкете и графу «национальность» в паспортах. Да и «правоцентристы» гораздо более озабочены абстракцией правового государства, чем национальной жизнью как условием государственного строительства и предпосылкой правового сознания.
Во-вторых, в недрах коммунистического интернационализма рождается псевдонационализм, который поручено озвучивать Зюганову. Явление это неординарное. С одной стороны, идет уверение в верности марксизму-ленинизму и интернационализму, с другой — вспоминаются к месту и не к месту русская история, Православие, демография, войны и праздники. Идет освоение национально-патриотической фразеологии, что пропагандистски привлекательно, идеологически двусмысленно, теоретически нелепо. Создается псевдоидеология, где симбиоз патриотизма с интернационализмом выполняет исключительно прикладную задачу — при патриотической лексике сохранить социал-демократическую идеологию для завоевания электората. Это настолько прозрачно, что вызывает недоумение: как с такой оснасткой люди рассчитывают быть правящей партией (другое дело, что эта операция позволяет быть «оппозицией его величества» и ежечасно доказывать правящему режиму свою толерантность, лояльность и преданность)?
В-третьих, внутри собственно национальных идейно-теоретических поисков уже наметилась нигилистическая тенденция так называемого «возвращения к истокам», когда отрицается национальная историческая судьба, а вместо нее предлагается возвращение к языческим временам донациональной славянской предыстории, чтобы заново создавать и нацию, и национальную судьбу, и национальные идеалы. В сущности, национальный архаизм, эти поиски национального архетипа являются все тем же национальным нигилизмом, продуктом эпохи национального чужебесия и, как ничто иное, подтверждают трюизм о сходстве противоположностей. Неоязыческие «реконструкции» славянских традиций, эпоса, мифологии, географии расселения насыщены таким дилетантизмом и отсебятиной, что не позволяют отличить зерна от плевел, зато напрочь отбивают охоту серьезно относиться к проблеме генезиса славян и его, славянства, материальному, духовному и культурному самовыражению.
Предложенная констатация позволяет повторить мнение о неразработанности национальной проблематики в России, что, в свою очередь, свидетельствует о противоречивых и даже кризисных процессах, идущих в русском народе. Общий национальный кризис не мог не затронуть сферу идеологии и политики, что отразилось в том разброде по проблемам нации и национальной судьбы, который здесь схематически был обозначен. И нижеследующие рассуждения никоим образом нельзя воспринимать как окончательные выводы. Делается всего лишь попытка определить основные направления исследования русской нации, чтобы затем приступить к формированию идеологии для созидательной и национально выверенной политики во благо русского народа и России.
II
В этногенезе нация справедливо рассматривается как высший этап развития. Это утверждение не столь примитивно, если сразу же сделать вывод об этнической иерархии, причем не только внутри саморазвивающейся этнической целостности, но и между этносами, живущими в одно историческое время. Проблема этнической иерархии хорошо известна по расовым, шовинистическим теориям и их политическим интерпретациям вплоть до различений унтерменшеи и уберменшей в прямом действии национал-социалистической доктрины не столь уж отдаленной эпохи.
Между тем проблема этнической иерархичности, освобожденная от крайностей расизма и шовинизма, остается актуальной для теории нации. Кардинальный вопрос здесь следующий: почему этногенез завершается нацией и почему не каждая этническая общность способна подойти к вершине собственного развития? Вопрос этот и академический, и сугубо политический одновременно. Очень просто было позитивизму сравнивать внешние признаки жизни бушменов, например, и буров, чтобы выстраивать шкалу превосходства одних над другими, но картина резко изменилась, когда исследования Леви-Брюля по первобытному мышлению, а затем рефлексии французских этноструктуралистов в этой же области показали уникальность и типологичность мифологического взгляда на мир, его богатства по сравнению с мышлением наших цивилизованных современников. Для данной работы не суть важны различия и особенности мифологического мышления у каждого этноса, достигающего развитых форм родовой жизни. Эпосы о Гильгамеше и «Илиада», якутский «Олонхо», северокавказский «Нарты», киргизский «Манас», угро-финский «Калевала» и т. д. свидетельствуют о равных возможностях и способностях, даруемых Богом этническим общностям на исходном этапе этногенеза, и именно поэтому нет сомнения в том, что божественное предопределение одинаково награждает этнические общности потенциями для роста, совершенствования и прихода к расцвету. Отсюда можно сделать вывод, что на современном этапе всемирной истории все этнические общности равноправны, но отнюдь не равнозначны.
Повторюсь, каждая этническая общность уникальна, неповторима, равноправна с любыми другими этническими общностями любого уровня развития, но значимость в истории и историческом процессе каждая этническая общность имеет свою, и эта значимость разноуровнева и разнокачественна. Смею думать, что, как у человека есть свобода воли и он через нее создает свою судьбу, выбирает греховность или благодать, так и каждая этническая общность имеет свой исторический выбор и свою предопределенность судьбы. Этногенез провиденциален, и этническая общность, вызревшая в нацию, выполняет какую-то только ей данную задачу во всемирно-историческом движении из временности в вечность.
Эту предопределенность и этот провиденциализм надо всегда помнить, когда мы обращаемся к естественно-историческим факторам, определяющим процесс становления национальной целостности, или пресечения этого процесса, или свертывания этого процесса вплоть до стадии архаических (реликтовых) этносистем. Этим я хочу сказать, что нация и принадлежность к ней — дар Божий и великим грехом является отречение от нации, глумление над ее судьбой, исповедование «общечеловечества» — худшей формы национального нигилизма. Нация — сакральна, и хула на нее может вполне рассматриваться как поношение божественного творческого акта, как сатанинская гордыня и бесовское действо против божественной воли.
Существует несколько определяющих условий для формирования нации (при учете того, что не забывается сакральный смысл и провиденциализм национальной жизни). Само собой разумеется, что нация рождается и живет в определенных географических и климатических условиях, влияющих на ее психологию, эмоциональность, отношение к миру. Мы, русские, рождались как нация на просторах Восточной Европы, продвигались на восток, север и юг, не встречая сколько-нибудь серьезных географических препятствий, а климат помогал спокойно входить в жаркое лето и лютые морозы зимы. Мы формировались как нация со спокойным характером, без экзальтации или фатализма, но знающая и преодолевающая любые экстремальные условия жизни и внешние воздействия.
Не менее важен для национального вызревания контакт с иными этносами и цивилизациями. От его качества и интенсивности зависят процесс «вызревания», национальная психология, культурно-историческое своеобразие… Польская агрессия не повлияла на национальный характер, зато обнажила суть католического культуртрегерства и закрепила стойкий национальный архетип неприятия инославия. Татаро-монгольское нашествие было, конечно, национальным шоком, но, во-первых, оно не затронуло русский Север и новгородско-псковский ареал распространения русского народа; во-вторых, пик нашествия приходился на период формирования нации — всегда болезненный и потому ожидаемый концентрируемой национальной волей; в-третьих, нашествие осуществлялось стадиально отставшим этносом и потому не было опасно для находящейся в стадии структурного переформирования русской этнической общности преднационального периода.
Действительное столкновение с иными цивилизациями состоялось тогда, когда русские пришли в Закавказье и в Среднюю Азию. Прямо скажем, ничего хорошего в Закавказье русские не обрели, кроме причастности к кровавой мясорубке, столетиями обессиливающей тамошние этносы. Можно только радоваться тому обстоятельству, что естественное геополитическое ограничение, каким был и остается Главный Кавказский хребет, помешало нашему проникновению на Кавказ вплоть до XVIII века — иначе могло случиться так, что чуждые этносы и цивилизации помешали бы и сотрудничеством, и противоборством нашей русской самоидентификации и росту нации как таковой.
А наша встреча в XIX веке с мусульманским миром Средней Азии оказалась практически безболезненной лишь потому, что в это время ислам находился в летаргическом сне, и межплеменная, межродовая борьба имела для Средней Азии куда более глубокие корни, «традиции» и значение, чем русское присутствие в этом для нас инонациональном и инославном мире.
Такое качество этнокультурных контактов позволило русским свободно, без опасения, сознательно и избирательно принимать обычаи, традиции, навыки деятельности и элементы культуры других этносов и цивилизаций, не опасаясь за свое национальное «я», собственную самобытность, собственные культурные предпочтения. Более того, это же качество контактов воспитало признание ценности и неповторимости других этнических общностей, их культур и традиций, а вхождение во взаимодействие с иными цивилизациями сразу же давало возможность отчленить нужное и важное для национальной жизни от ненужного и даже смертельно опасного2.
Принципиальное значение для облика нации и ее внутренней организации имеет уклад жизни и хозяйства. Русская нация сформировалась в недрах традиционного общества, что не исключается и для других национальных образований, но в историческом бытии для нас важными оказались следующие обстоятельства. Прежде всего мы сохранили основные особенности традиционного общества вплоть до середины XX века, что способствовало усвоению принципа национальной целостности, соборного единстве и взаимодействия личности, социальной группы, класса и национального целого. Одновременно сохраняя традиционалистскую иерархическую структуру нации, мы не довели ее до жесткой кастовой системы, которая сама по себе уничтожает целостность нации. Артельная деятельность рабочих и общинная жизнь крестьян были нашей национальной формой организации хозяйственной жизни, позволяющей сохранить так долго традиционализм национальной жизни и избежать той атомизации общества, которая является неизбежностью буржуазного, капиталистического этапа стагнации национальной жизни. Именно поэтому на современном этапе все буржуазные нации превращаются в народонаселение, в то время как нас через уголовную капитализацию хотят загнать в тот же этнический тупик.
Нация с ее социальной структурой обладает определенным географическим (территориальным) ареалом распространения, и это этническое пространство нуждается в защите от внешних вторжений и организационной системе, поддерживающей нормальную национальную жизнь и свободу проявления потенциала нации. Этой защитно-функциональной системой является государство, а государственное строительство ведется на основе национальных приоритетов и во имя национального выживания. Государство не орудие подавления одного класса другим и не механизм регулирования отношений внутри социальной общности, но оформление национального тела, способ национального бытия в многонациональном и полиэтническом мире. Государство — это способ национального самоопределения среди других самоопределяющихся общностей. Устойчивость государства прямо пропорциональна полноте национальной жизни, что подтверждается нашей собственной историей. Могучее Древнерусское государство (Киевская Русь) было создано в преднациональный период и после непродолжительного периода расцвета начало распадаться на княжества и уделы, но не только потому, что были внешние причины и внутренние экономические обстоятельства, а в силу того, что древнерусская народность еще только вырастала из племенной организации и единство Руси скорее было манифестацией будущего, нежели реальностью нашей этнической консолидации.
Только созданием национального ядра в Московском царстве (конец XV века) нация обретает государственную форму бытия, сама становясь этнически определенной целостностью3.
III
Как можно отметить, нация, являясь высшим этапом этногенеза, возникает и развивается провиденциально и имеет сакральное предназначение. Нация создается в определенных географическо-климатических условиях при наличии определенного этнокультурного окружения, не искажающего собственные национальные культурно-исторические и хозяйственные традиции. Оформлением и способом сохранения национальной целостности является государственная гармония национального содержания с государственной формой, соответствуя тому или иному периоду полноты национальной жизни. Проблема сакральности нации (необходимо отличать ее от сакрализации нации, которая осуществляется явно политически и идеологически), как было сказано, непостижима, она уготована и дарована Божественным промыслом. Нам остается лишь благоговейно принимать благодатный дар и делать все возможное, чтобы его сохранить для приумножения и свидетельства миру. Другое дело, что мы можем увидеть этот сакральный смысл национальной жизни в исповедании веры, духовном окормлении нации, тех идеалах, которые нация принимает, вырабатывает и исповедует. Для русских сакрализация национальной жизни произошла в период предна-циональной истории, когда Древнерусское государство (Киевская Русь) свободно, во всей полноте, сознательно восприняло Православие как собственную веру, духовность, культурно-историческую традицию, идеал жизнеустроения и идеологию. Это важно помнить: предки приняли Православие не от слабости и не из-за зависимости от более сильного соседа — Древняя Русь на равных говорила со всей ойкуменой. Предки приняли Православие, уже пройдя этап мифологического мышления, совершенного и красочного, если судить по работам Афанасьева, Потебни, Веселов-ского, Рыбакова, Трубачева и др. Тем самым Православие принималось этносом, подготовленным собственным развитием к встрече с Благой Вестью. Провиденциально и то, что предки восприняли Православие от Византии, то есть в той его чистоте и не искаженности, которые позволяют Писанию и Преданию быть вместе и свидетельством Истины, и подтверждением верности исторического выбора и пути.
Этот выбор, это благодатное избрание Православия собственной духовностью уже в период собственно национального созревания создали историко-духовную традицию и помогли укреплению традиционного общества, но в том его соборном качестве, когда иерархия не перерождается в кастовость, а равенство не стремится стать дорогой к вненациональному коллективизму и антинациональному индивидуализму. Можно сказать и так, что Православие на протяжении тысячелетия, то есть в преднациональный и собственно национальный периоды нашей истории, было способом национальной самоидентификации, содержанием национальной духовности, которая порождала и совершенствовала традиции, культуру, нормы поведения и формы общения. Даже сейчас, когда русская нация в основном безрелигиозна, сохраняющиеся языковая стихия, традиции, культура и навыки общежительства определяют православное содержание жизни нации и являются предпосылками национального Православного возрождения.
Проблемой православной духовности русской нации не исчерпывается его, Православия, значение для нашей национальной жизни. Православие участвовало и создавало государство как форму жизни национальной целостности. Оно было не только государственной религией, но само помогало развитию государственности, государственного мышления, системы государственного управления, одновременно не совпадая со светскими институтами власти и не позволяя превратить себя в теократию4.
Государственный статус Православия определил еще одно качество нашей национальной жизни. Я имею в виду тот несомненный факт, что русская национальная идеология была создана в недрах православной традиции, на что указывает содержание одного из первых дошедших до нас сочинений митрополита Илариона «Слово о Законе и Благодати». Помимо собственно теологических размышлений о Православии и его взаимоотношениях с Ветхим заветом мы обнаруживаем выверенную концепцию государственного развития и его, государства, идеологию. Благодатность «власти, окормление Благодатью народа, свободное развитие в благодатном государстве всех языков, преодоление обветшавших догм во имя благодатной жизни народа и государства, понимание благодатной жизни как образца для нынешних и будущих поколений — вот стержневые принципы, определенные митрополитом Иларионом, и вряд ли есть смысл доказывать, что формула XIX века «Православие-самодержавие-народность» лишь в лозунговой форме повторяет развернутую концепцию православного идеолога государства XI века. Это означает, что национальная идеология русских, русская национальная идеология, имела ту исключительную укорененность и устойчивость, которая характеризует сильную, полноценную и жизнеспособную нацию. Вариации этой идеологии (Филофей, сочинения Ивана Грозного, славянофилов, И.А. Ильина) больше говорят о стремлении уточнить и развить применительно к новым обстоятельствам жизни эту идеологию, нежели о желании создать нечто принципиально отличное5. Время, конечно, бросило русской нации жесточайший вызов, оно требует осмысления происходящей смуты, но ответ найден может быть в том идеологическом архетипе, который законченно и совершенно сформулирован митрополитом Иларионом.
IV
Нация, еще раз повторим, высшее и наиболее совершенное звено этногенеза, сакральная этническая общность, имеющая провиденциальное назначение своего бытия в истории человечества. Именно поэтому нет смысла ставить вопрос о предназначении нации, но на основе исторических данных и в результате обобщения современных этнополитических процессов можно определить пределы роста нации — для уяснения нынешнего русского национального кризиса и путей выхода из него.
Полноценная нация должна иметь количественную характеристику, не позволяющую другим нациям и этническим образованиям рассчитывать на безболезненное для них подчинение, подавление вплоть до уничтожения или ассимиляции национальной общности. Количественный оптимум необходим и самой нации для свободной реализации вовне ее сущностных сил — духовных, творческих, производственных, самооберегающих. Нация, не имеющая этого оптимума, всегда попадает в прямую, конфессиональную, культурную, экономическую зависимость от более мощного этноса, не имеет условий для самореализации, вырабатывает неподлинную идеологию и психологию национальной жизни и межнационального общения.
Полноценная нация должна иметь пространство, необходимое для свободного расселения, не ущемляющего интересы членов национальной целостности и не распыляющего ее на изолированные и слабо взаимодействующие общины. Идеальное условие для национальной жизни — непрерывность распространения нации, за что нам надо постоянно благодарить Бога6.
Говоря о географии распространения нации, надо помнить, что и сама география влияет на пределы национального расселения. Так, Главный Кавказский хребет был естественным пределом нашего движения на юг (одновременно он является геополитическим рубежом Русского государства). Выход в Закавказье был нашей национальной ошибкой, исправляемой кровью и национальным унижением в наше время национального кризиса. Исторически оправданным и жизненно важным было русское присутствие на берегах Балтики, и мы туда вернемся — не из-за имперских (государственных) амбиций, а из-за потребностей национального выживания. Национальной ошибкой было втягивание части польских земель в государственное пространство России, о чем хорошо известно по революциям 1905 и 1917 годов. Обращаю сразу же внимание на то, что в двух указанных случаях (Закавказье и Польша) национальный географический оптимум пренебрегался государством (формой жизни национальной целостности), что свидетельствует о сложнейшей диалектике государственных и национальных отношений и способности формы подчинить себе содержание национальной жизни и национальных интересов.
Для полноты жизни нация должна иметь экономическую и сырьевую базы, которые обеспечивают ее здоровье, воспроизводство и ограждают от внешней зависимости. Слава Богу, мы имеем сырье и энергоресурсы для такой жизни, а созданный промышленный потенциал позволяет в благоприятных условиях выйти из общего кризиса. Иными словами, Господь и история распорядились так, что мы можем жить и без внешнеэкономических связей и без общего рынка и всемирной хозяйственной интеграции. Напротив, вхождение в этот самый общий рынок (кратковременный период капитализации России, продажа богатств в 20-е годы, хрущевско-брежневская торговля сырьем, нынешнее воровство всего и вся) было предпосылкой национального кризиса, резко снижало качество жизни и воспроизводство нации. Не менее отрицательно на полноте жизни нации сказывается экстенсивное развитие экономики, когда нация вынуждена отказываться от других сфер деятельности или духовного производства. Наиболее показательны здесь коллективизация и индустриализация 30-х годов, проведенные интенсивно, во многом антинационально и, помноженные на войну, создавшие предпосылки для национального надлома, спада воспроизводства нации и потери традиционализма жизни и форм общения членов национальной целостности.
Столь же важно бытие нации в условиях собственной духовной и культурной среды. Они формируют национальную идентичность, с их помощью нация осуществляет свое историческое действие. Слабость или неразвитость духовно-культурного потенциала нации уже являются условиями кризиса национальной жизни и предпосылкой денационализации, затем перерождения этнической общности в народонаселение. И здесь государство или выполняет защитную функцию, или провоцирует процесс денационализации.
Вообще надо сказать, что государство, будучи формой существования национальной целостности, самым активным образом влияет на все сферы национальной жизни, на реализацию национального потенциала, качество национальной жизни и потому должно рассматриваться как составляющая национальной жизни и оптимума национального бытия. Здесь уже отмечалось, что русское государство, когда оно формировалось и укреплялось на основе интересов нации, национальной идеологии и национальной власти, было совершенной и развивающейся формой ее, нации, бытия и жизнедеятельности. Вместе с тем государство нередко воспринимало себя как творца национальной жизни, присваивало себе национальные атрибуты и становилось источником бед и вненациональных целей и действий. Сошлюсь на несколько характерных примеров, в том числе и на уже упомянутые выше. Мы, как нация, перешли Главный Кавказский хребет не в силу освоения необходимого географического пространства, а на основе ложно понятого государственного интереса и якобы защиты единоверных народов. В результате получили вначале кавказскую войну, затем русофобию спасенных наций в XX веке. Государство включило в себя Среднюю Азию и серией непродуманных действий искусственно вывело тамошние этнические образования из летаргии, что аукнулось сейчас жестким выдавливанием русских с территории их жизненно необходимого расселения. К этому же разряду государственных ошибок следует отнести включение части польских земель и правобережья Днестра в состав Российской Империи.
Еще большие ошибки были совершены в тот период национальной истории, когда формой национального бытия стал идео-кратический Советский Союз. Насквозь идеологизированное, государство вдруг довело вселенскость до того абсурда, когда исповедуемая идеологема считалась объективной и всеобщей. Началась идеологическая экспансия, пресеченная в 30−40-е годы, реставрированная в середине 50-х годов. Ради вненациональной государственной идеологии и цели растрачивались национальные ресурсы, и достаточно быстро идеология превратилась в экономические вериги нации. Государство перешло все допустимые геополитические ограничения, нация растрачивала свое достояние вовне, тем самым подрывая свой собственный потенциал7.
Было бы легче считать, что устранение идеократического государства в 1991 году и суверенизация 1991−1992 годов открывали радужные перспективы для русского национального возрождения и создания национальной государственности. Если бы этот процесс моделировался и управлялся русскими национальными силами, его можно было бы и приветствовать, и поощрять, но теперь уже и отпетым недорослям ясно, что демонтаж СССР был проведен по антинациональным рецептам вненациональных сил. Более того, он был рассчитан так, чтобы затронуть все фундаментальные составляющие национальной жизни для последующего переведения нации в разряд народонаселения, то есть искусственного и насильственного пресечения жизни русской нации. И поскольку рука поднята на сакральную целостность, поскольку совершается уничтожение православной русской нации, то надо без примечаний и оговорок констатировать, что сатанинские силы и бесы разных чинов участвуют в этом богопротивном шабаше. Рука поднята на нацию, ее историческое бытие и сакральное предназначение. Поэтому надо с той же ясностью и определенностью сформулировать следующий тезис: нет никаких ограничений для действий во имя национального выживания. Любая двусмысленность здесь будет потаканием бесовству, любые мягкие формулы с учетом демократии, мирового общественного мнения и гуманизма станут изощренной формой того же национального уничтожения.
Здесь сознательно не составляется проект или рецепт национального выживания. Предложены основные характеристики нации, описаны факторы и условия оптимума национальной жизни, указана форма бытия национальной целостности. Желающие могут опровергать или дополнять все, о чем здесь говорилось, но конструктивность возражений будет только в том случае, если они состоятся на основе той же национальной традиции. Все остальное заведомо работает на разрушение.
1 Здесь необходимо сделать одно важное примечание. То, что «прозревшие демократы» превращаются в «просвещенных патриотов», а коммунисты готовы стать выразителями национальных чаяний, свидетельствует, конечно, о сложнейших процессах в самосознании русского народа, подтверждает мнение о бурном развитии русской национальной самоидентификации, и ни одна политическая партия с этим не может не считаться для собственного выживания. Одновременно возникает реальная возможность того, что это русское национальное самосознание пройдет между Харибдой демократического либерализма и Сциллой коммунистического интернационализма, чтобы остаться самим собой и тем определить дальнейшее развитие событий в России. И этим объясняется активность «прозревших демократов» и коммунистов. Независимо от субъективных желаний они выполняют важную функцию — не позволить патриотам быть политической силой, марги-нализировать их, вывести из политической игры.
2 Снова вспомним Польшу и тевтонский «дранг нах остен». Вместе с тем отсутствие на стадии национального созревания смертельно опасного соседа привело к тому, что великодушие нередко переходило в бесхарактерность, бесхитростность в простоту, которая хуже воровства, всеотзывчивость в безразличие к собственным национальным нуждам. Как видим, определенные условия порождают определенные черты характера нации с теми их продолжениями, которые могут быть иного содержания вплоть до противоположности. Это позволяло давать оценку нации и национальному характеру не по определяющим характеристикам, а по побочным, но из реальной жизни вытекающим. Глумление «специалистов» по «загадочной русской душе» от Кюстина до Яковлева с придыханием Бердяева, Розанова и Соловьева о женственности и бабьей русской душе хорошо известны и особенно нагло представлены в современной русофобской пропаганде. Нелепо было бы отрицать приводимую «специалистами» фактуру, но всегда надо видеть концептуальную порочность и политическую тенденциозность всех этих «интерпретаций» нашей жизни, нашего характера, нашей истории.
3 Легко заметить, что именно этническая неразвитость мешала Древней Греции стать единым государством и именно из-за «этнического котла» распалась империя Александра Македонского. Древний Рим применил стратегию этнического проникновения на новые территории, и этот путь был плодотворен до тех пор, пока римское гражданство (тогдашняя форма национального обособления) не стали получать жители провинций. Судьба империи Чингисхана столь же показательна — полиэтнический ее состав скреплялся навязанной системой управления, а сами монголы были слишком малочисленны, чтобы стать определяющим этносом этого эфемерного государственного образования. Империя Карла Великого была прежде всего военно-политической конфедерацией этнических общностей, бурно переживающих стадию национальной консолидации, и никакие латинский язык, римское право, конфессиональная общность остановить этот органический и сакральный процесс были не в состоянии. Современная объединенная Европа создается на том основании, что западноевропейские нации переживают глубочайший кризис, переходят в стадию атомизированного вненационального общества. Но и на этой стадии «объединение» сталкивается с национальными архетипами, идет поверхностно и само порождает национальное сопротивление остающихся еще и действующих национальных сил.
4 Бесперспективными оказались попытки патриарха Никона навязать России теократический способ правления. Болезненными для Православия были и петровско-протестантские эксперименты по бюрократизации Православной Церкви. Плодотворна была симфония Церкви и Государства, и в будущем только через эту симфонию мы придем к возрождению русской национальной жизни.
5 В этом смысле ряд Котошихин — Петр I — «просветители» XVIII в. — Чаадаев — «западники» — марксисты и т. п., включая «демократических реформаторов», может быть описан как система внутринациональных сил, действующих и мыслящих антинационально. Это система для переструктурирования нации по меркам иного вида цивилизации, и она смертельно опасна для национальной стабильности. Не случайно «новации» реформаторов или идеологов совпадали, предшествовали или инициировали национальный кризис вплоть до внутринационального конфликта. Кстати сказать, «реформаторы», нередко обосновывающие свою вненациональную и антинациональную идеологию стремлением «преодолеть» русскую самозамкнутость, не хотели понять того, что вселенскость Православия в системе национальной идеологии интерпретировалась как принцип открытости нации миру, но лишь в том случае, объеме и качестве, когда она, открытость, не затрагивает национальной самобытности, неповторимости основ национальной самоидентификации.
6 Впервые в нашей истории в Калининградской области образовался русский анклав, изолированный от национальной целостности. Это противоестественно и не может долго продолжаться. Вариант с уходом из Калининградской области очевиден, но более предпочтительным надо считать возвращение государственной границы на берега Балтики, что вернет калининградский анклав в единое целое русской нации.
7 Нечто похожее происходило в США, но с тем отличием, что, во-первых, там народонаселение никогда не было национально оформлено, и потому государство было не столько формой, сколько содержанием жизни этого народонаселения; во-вторых, всемирный мессианизм реализовывался за счет подавления других этносов и их ресурсов; в-третьих, сам мессианизм, или Новый мировой порядок, был лишь экстраполяцией на земной шар государственной структуры Соединенных Штатов. Как говорится, ничего не теряя, приобретается весь мир.
Профессор Эдуард Володин
