 |
| Благословение | Протоиерей Георгий Митрофанов | 28.06.2007 |
— Подобно большинству подданных Российской империи, наше духовенство в дни февральской революции оказалось совершенно не готово к происходящим событиям. И все, происходившее в Петрограде, оставалось в первые дни по настоящему не понятым, не осмысленным. Конечно, для церковной иерархии столь же неожиданным было и отречение Государя от престола. Тем более, что в акте об отречении, Николай II никак не оговорил перспективу развития церковной жизни. Не было сказано столь ожидавшихся в Церкви слов о созыве Поместного Собора.
Вывод из Манифеста об отречении был только один — судьба Церкви будет зависеть от дальнейшей политики нового императора великого князя Михаила Александровича. Впрочем, обнародованный через два дня манифест великого князя Михаила Александровича об условиях принятия высшей государственной власти также ничего не оговаривал относительно перспектив развития церковной жизни. Речь шла о том, что великий князь вступит на престол при условии, что учредительное собрание, созданное на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, выскажется за сохранение монархии. Сроки этого собрания не обозначались, а в период, который должен был предшествовать созыву учредительного собрания, вся власть в стране оказывалась в руках временного правительства — формально легитимного. И вот первый глава временного правительства князь Львов был назначен еще Государем Николаем Александровичем главой Российского правительства.
Для церковной иерархии все происшедшее было неожиданным. Не только неожиданным, но и канонически совершенно неосмысляемым. Ибо получалось, что временное правительство, состоящее во многом из лиц случайных, получало на неопределенный период времени всю полноту власти в стране: законодательной, исполнительной и судебной.
При этом никак не менялась Синодальная система управления Церковью, и новый обер-прокурор Святейшего Синода Владимир Николаевич Львов, когда-то умеренно правый, октябрист, но в февральские дни резко полевевший политический деятель, получал, по сути дела, полноту власти в сфере высшего церковного управления. Ту полноту, которой уже давно пользовались обер-прокуроры, но теперь уже не ограниченную властью Государя, которого уже не было.
— Но ведь реакция Церкви на события февраля 17-го все-таки последовала. Какой она была?
— Прошедшие несколько дней с момента прихода к власти временного правительства, безусловно, были днями раздумий членов Святейшего Правительствующего Синода. И вот в результате, 9 марта 1917 года появляется первый официальный отклик Святейшего Синода на происшедшие в России события. Многим, кто сейчас читает этот документ, он кажется странным. Странным кажется то, что в нем никак не оговаривается положение монархии в нашей стране — о монархии не говорится ни слова. Многим, читающим этот документ сейчас, кажется странным то, что члены Синода, назначенные в этот самый Синод отрекшимся Государем Николаем Александровичем, не нашли никаких слов в его адрес. Признается как данность перемена государственного устройства в стране, все подданные государства Российского призываются хранить верность Временному Правительству. И опять никак не оговаривается перспектива дальнейшего развития церковной жизни.
Следует сказать, что такой характер этого первого официального отклика русской православной церковной иерархии на отречение Государя и на приход к власти временного правительства был не случаен. Два века существовавшее в структуре государственной власти России высшее церковное управление РПЦ, конечно же, оказалось в жесткой зависимости оттого, что происходило в российском государстве. И неопределенность положения верховной государственной власти обусловила неопределенность понимания самими членами Синода своих дальнейших перспектив. По существу, члены Синода призывали подданных Российского государства сохранять верность тому правительству, глава которого был назначен последним Государем, и только.
— Но решение о созыве Поместного Собора, как я понимаю, было принято именно в эти, самые сложные дни. Подготовка к Собору велась уже десять лет, и многим тогда казалось, что в такое непростое время Церковь не сможет собраться, и уж тем более — принять серьезное, как мы теперь видим — судьбоносное решение. Кто первым озвучил идею созыва Собора летом 1917?
— Уже в первые мартовские дни ощущение новых перспектив для развития церковной жизни оказалось присуще многим. И мысль о том, что в этих условиях Церковь сможет, наконец, подготовить созыв Поместного Собора, не созывавшегося более двухсот лет, вдохновляла многих церковных деятелей на проявление своей активной позиции. Тем более, что новый обер-прокурор Владимир Николаевич Львов подчеркивал свою готовность освободить все в церковной жизни, в том числе и высшее церковное управление от опеки государства.
Впрочем, эти его заявления в значительной степени были декларативны. Потому что именно он инициировал уже в марте 1917 года решение Синода о низложении с кафедр группы епископов. Как говорили — распутинцев. Но среди них были и не только ставленники Распутина, но и те, кто отличался крайне правыми политическими взглядами, кто не устраивал нового обер-прокурора. Таким образом, новый обер-прокурор был готов проводить старую политику вмешательства государственной власти в церковные дела. И все же нужно признать за очень для нашей Церкви отрадный факт то, что временное правительство последовательно пыталось проводить принципы развития в нашей стране демократических начал, а являвшийся товарищем обер-прокурора Антон Владимирович Карташов, профессор, церковный историк, достаточно твердо взял курс на скорый созыв Поместного собора.
И вот уже в апреле 1917 года Святейший Синод принимает определение об организации предсоборного совета, который должен подготовить созыв Поместного собора в ближайшее время, а именно — летом 1917 года. Правда в это же самое время обер-прокурор Львов добивается того, что прежний состав Синода оказался распущен, и был сформирован новый Синод, уже созывавшийся не Государем, а временным правительством, новый Синод, в который вошли, как казалось Львову, более демократически настроенные архиереи.
Один архиерей благополучно перешел из императорского Синода в Синод, организованный временным правительством. Это был архиепископ Сергий (Старгородский). Собственно, этот Синод и готовил при активной поддержке со стороны сначала товарища обер-прокурора, затем на короткое время в июле 1917 года — обер-прокурора, а потом уже министра исповеданий Антона Владимировича Карташова, созыв Поместного Собора, который, собственно, и имел место в августе 1917 года.
В условиях нараставшего в стране хаоса, в условиях, когда временное правительство все более и более теряло управление страной, Церковь, получив свою долю свободы, смогла должным образом самоорганизоваться и осуществить в кратчайший срок созыв Поместного Собора, который соответствовал каноническим требованиям церковного самоуправления.
Этот быстрый созыв собора был, конечно, не случаен, Собор, по существу, был подготовлен уже к 1907 году, усилиями нашей церковной иерархии, благодаря деятельности предсоборного присутствия 1906 года. Но то, что в условиях общего распада страны именно Русская Православная Церковь проявила удивительную способность самоорганизации, свидетельствует о том, что творческий потенциал русской церковной иерархии был еще весьма велик.
— Этот Собор имел значение только для внутрицерковной жизни?
— Собор начался в Москве в августе 1917 года. Он мог бы стать в условиях падения временного правительства своеобразной альтернативой власти большевиков, утвердившейся сначала в Петрограде, а потом в Москве.
Но этого не случилось. Как не случилось и того, что избранный в ноябре 1917 года Святейший Патриарх Тихон не смог занять место Патриарха Гермогена, как об этом многие мечтали уже тогда. Страна была уже не такой, как в начале XVII века. В 1917 году страна была уже в достаточной мере секуляризована. И Собор, очень плодотворно и активно работавший, к этому времени имел значение лишь для меньшей части российского общества. Для большинства важнее Собора и восстановления Патриаршества было прежде всего следование демагогическим лозунгам большевиков.
— И тем не менее, в этой обстановке нараставшего и даже уже состоявшегося атеизма и богоборчества, возникает огромный сонм новомученников. И первые из них появляются в Петрограде.
— Мне кажется, что появление сонма новомученников — а первые из них приняли мученическую кончину уже в 1917 году — стало ярким доказательством огромного творческого, духовного потенциала Церкви. Этот потенциал проявился на Соборе и проявлялся в последующие годы. Единственно, мы должны помнить, что подобного рода подвиг — подвиг лучших представителей как нашего духовенства так и наших мирян, происходил на фоне все более и более массового отступничества от Церкви большей части населения нашей страны. Что и позволило в перспективе за какие-то четверть века почти полностью уничтожить крупнейшую поместную Церковь Православного мира.
Действительно, первый мученик, кровь которого пролилась при большевиках, был довольно незаметный, долгие годы со смирением тянувший свою приходскую лямку протоиерей Екатерининского Собора Царского села Иоанн Кочуров. Он был растерзан толпой большевиков 31 октября 1917 года, когда казаки генерала Краснова, желая избежать уличных боев, без сопротивления оставили Царское село, и туда сразу вскоре вошли отряды красногвардейцев. Показательно, что и первым архиереем, убитым большевиками, оказался священномученник Владимир (Богоявленский), до 1915 года занимавший Петроградскую кафедру. Он погиб в Киеве, уже при других обстоятельствах. Небольшой отряд красногвардейцев — вот те самые легендарные блоковские 12: характерный состав таких красногвардейских патрулей, терроризировавших в это время те города России, где большевики уже захватили власть — вот такой отряд несколько часов хозяйничал в Киево-Печерской Лавре. А братия ничего практически не сделала для того, чтобы защитить своего священноархимандрита, митрополита Владимира, от издевательств большевиков, вошедших в монастырь без какого бы то ни было сопротивления со стороны братии. Его увели, вскоре расстреляли, и только тогда монахи подняли тревогу. Две эти кончины были грозным предзнаменованием будущих испытаний для всей России и, конечно же, для Петроградской епархии.
Утвердившись пока еще на малой части России и прежде всего в Петрограде, большевики с первых же дней стали проявлять себя как активная богоборческая система тоталитарного деспотизма. Деспотизма, которого еще не знала Россия в своей истории.
Не случайна и гибель других выдающихся священников уже в 1918 году. В январе толпа революционных солдат и матросов расправилась с протоиереем Петром Скипетровым — только за то, что он пытался усовестить ворвавшихся в Александро-Невскую Лавру вооруженных большевиков. Один из них выстрелил ему прямо в уста из винтовки, и тот скончался вскоре от этого смертельного ранения.
Летом 1918 года, в июле, вместе с двумя сыновьями — артиллерийским офицером и военным врачом — был арестован настоятель Казанского собора протоиерей Философ Орнатский. Трудно представить более выразительный пример образованного, кстати сказать, весьма либерального, общественно активного священнослужителя, чем протоиерей Философ. Он — и активный просветитель, и благотворитель, общественный деятель, долгие годы — гласный Городской Думы Петербурга, а потом и Петрограда. Отец Философ размышлял со своим правящим архиереем митрополитом Антонием (Вадковским) о перспективах будущего Поместного Собора, о преобразованиях, который так необходимы русской церковной жизни.
Его арестовали еще до официального объявления «красного террора». Арестовали по сути дела, как активного контрреволюционера, взяв в заложники. Дата смерти его до сих пор не установлена. Он был расстрелян вместе с сыновьями в августе 1918 года.
Вскоре также был арестован, уже впрямую по указанию о взятии заложников престарелый протоиерей Алексей Ставровский. Существует предание о том, что когда из большой группы заложников выделяли тех, кого будут расстреливать, отсчитывая в определенной пропорции, счет выпал не на о. Алексия, а на молодого священника. И тогда протоиерей Алексий Ставровский предложил ему, молодому многодетному священнику, поменяться с ним местами. И принял смерть за своего собрата и сослужителя.
Вот, собственно, так утверждал себя большевизм в столице еще недавно православной Российской империи.
Беседовал Сергей Канев
