 |
| Спецназ России | Жанна Николаева | 26.06.2007 |
Это чудо — еще и грандиозная национальная политическая победа. Русские — дважды разделенный народ. С 1917 года русские были разделены пространством и временем — эмиграция была оторвана и от Родины и от пульса, ритма ее жизни. Русских людей разделяли старая ненависть, старая боль и проклятия гражданской войны. А в 1991 году к этому прибавился еще и раскол в пространстве, отделивший от великороссов как народы малороссов и белорусов, так и значительную часть самих же великороссов в Прибалтике, на Украине, в Закавказье и Средней Азии.
Эта двойная рана разделенного народа кровоточила. И вот удалось исцелить хотя бы старое разделение, прекратить гражданскую войну в церкви, а тем самым и лишить всякого благословения проповедников гражданской войны в национальной жизни. Удалось не дать внешним силам использовать «старую» и «молодую», «досоветскую» и «постсоветскую Россию друг против друга.
История Русской Зарубежной Церкви началась в годы гражданской войны на Юге России, где на территории контролируемой армиями Деникина и Врангеля православные епископы создали временные органы церковного управления. Патриарх Тихон находился в то время в Москве, с 1919 года фактически под домашним арестом по приказу Совнаркома (хотя патриарх не вмешивался в Гражданскую войну, Ленин не простил ему обличительного послания на 7 ноября 1918 года) и, разумеется, не мог управлять церковью по ту сторону линии фронта в гражданской войне. Поэтому в 1920 году он издал указ, который давал епископам, оказавшимся без связи с центром, право создавать временные церковные управления.
Такое временное Высшее Церковное Управление Юга России и возникло под председательством видного богослова и церковного деятеля, митрополита Антония (Храповицкого), который сам раньше был кандидатом в патриархи. Не будь авторитета митрополита Антония, его обширных связей во внешнем мире, русские православные, ушедшие в 1920 году из Крыма вместе с армией Врангеля, вынуждены были бы рассеяться по православным церквям всего мира и утратить свою общность и связь с русской церковной традицией. А так русским епископам удалось создать церковное объединение, признанное остальным православным миром в качестве «церкви в изгнании», и обеспечившее нашим эмигрантам богослужение и духовное окормление на русском языке.
Но новорожденная РПЦЗ была обязана своим идеологическим наполнением мировоззрениям того же митрополита Антония и его учеников — жесткий монархизм, фанатичный антибольшевизм и претензия на то, чтобы быть голосом «свободной русской Церкви», не находящейся под гнетом большевиков. Состоявшийся в Югославии в Серемских Карловцах учредительный собор РПЦЗ 1922 года, на котором была создана РПЦЗ, сразу поставил во главу угла идею верности дому Романовых и продолжения борьбы с большевиками.
Эта двойственность в церковных и политических задачах всегда была ахиллесовой пятой Зарубежной Церкви, которую, кстати, очень удачно использовали большевики против православных внутри России. Указывали, например, на известное заявление митрополита Антония о том, что он «благословляет всякое оружие, поднятое против Советской власти». Этот документ автоматически давал советским властям право рассматривать всех русских православных автоматически как шпионов и изменников.
Но, с другой стороны, наличие внешнего голоса Русской Церкви было тогда очень полезно и для Церкви на Родине. ГПУ пыталось осуществить раскол русских православных, активно поддерживая деятельность обновленцев, пытавшихся насадить в церкви нечто среднее между балаганом и протестантизмом. Обновленческие попы ходили во френчах, курили, монахи у них женились, священники — разводились и развратничали, позорив само имя Православия. Этих раскольников против законного Патриарха Тихона поддерживали некоторые «греческие» церкви, сами зараженные реформаторским духом. В таких условиях поддержка со стороны РПЦЗ патриарху Тихону была очень необходима.
Разумеется, руководители Церкви на Родине, патриарх Тихон, митрополиты Петр и Сергий, прежде всего, были озабочены обеспечением выживания Церкви, нахождением какого то консенсуса с большевиками. Поэтому им не единожды приходилось отмежевываться от Зарубежной Церкви, идти на какие то компромиссы с большевиками, но до какого то момента это были отмежевания чисто политические. Мол «они нам не подчиняются, ответственности за их слова мы не несем».
Ситуация изменилась в 1927 году, когда замещавший скончавшегося патриарха и арестованного патриаршего местоблюстителя Митрополита Петра, Митрополит Сергий (Страгородский) обнародовал знаменитую декларацию, в которой написал: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи». Митрополит Сергий сделал ставку на то, что рано или поздно, советские власти все равно будут вынуждены признать православную природу России, считаться с нею и пойдут на компромисс с Церковью.
Многие внутри России и зарубежники поспешили обвинили митрополита в том, что он попросту предал Церковь, выбрал орудием спасения Церкви ложь и превращение патриархии в орудие ОГПУ-НКВД. От «сергиан» откололись всевозможные группы, которые именовали себя «катакомбниками». И, в самом деле, патриархия в этот период подчас сама обрекала православных на смерть, особенно несогласных с курсом митрополита Сергия. Тех, кто не признавал Сергия, объявляли лишенными священства и отлученными. В разгар гонений и разрушений церквей Московская Патриархия вынуждена была заявлять о том, что никаких гонений нет.
Изначально казалось, что история подтверждает полную правоту позиции Зарубежной Церкви, — несмотря на декларацию, советская власть массово закрывала храмы, расстреливала епископов и священников. К 1939 году на свободе в СССР осталось всего 4 канонических православных епископа. Однако в том же году, по мистическому для многих стечению обстоятельств, отношение власти к Церкви стало неожиданно меняться. На освобожденных Западной Украине и Белоруссии православные церкви не были закрыты, аресты священнослужителей пошли на спад, хотя вначале это улучшение было очень непрочным.
Напротив, Зарубежная Церковь, казалось бы, безупречная в своей чистоте и правде, которую она говорила о гонениях на верующих, совершила страшную моральную и политическую ошибку. Ненависть белоэмигрантов к большевикам подтолкнула многих из них на сотрудничество с гитлеровской Германией.
Нацисты, понятное дело, нашли общий язык с правоэмигрантскими кругами на почве общего антибольшевизма и немецкие спецслужбы незамедлительно начали опутывать РПЦЗ сетью своей агентуры.
Время войны — не самое светлое время в истории Зарубежной Церкви, — ее иерархи активно сотрудничали и с немецкими властями, и с предателем Власовым. Хотя никто не может поставить под сомнение искренний патриотизм людей любивших Россию, но свою, вымышленную «Россию без большевиков», а не ту реальную, которая сражалась с гитлеровцами и их разгромила.
Впрочем, невозможно отрицать и другое, — огромную роль зарубежников в восстановлении православной жизни на оккупированных немцами территориях, в открытии храмов, которые после освобождения советские власти закрывать не стали.
Долгие годы перед войной представители Зарубежной Церкви мечтали о том дне, когда смогут принести русскому народу слово Евангелия и их труд по восстановлению церковной жизни значил очень много. Другое дело, что в тех церквях, которые были открыты оккупантами с колокольным звоном, крестными ходами и молебнами встречали и русских солдат-освободителей.
С первой минуты войны Церковь на Родине призвала народ на патриотический подвиг. Именно митрополит Сергий сформулировал те идеи, которые стали путеводными для всей военной идеологии, — война является Отечественной войной русского народа, нашим вождями в ней должны быть святые Александр Невский и Дмитрий Донской:
«Фашиствующие разбойники напали на нашу родину. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени пред неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостью родины, кровными заветами любви к своему отечеству.
Не посрамим же их славного имени и мы — православные, родные им и по плоти, и по вере. Отечество защищается оружием и общим народным подвигом, общей готовностью послужить отечеству в тяжкий час испытания всем, чем каждый может. Тут есть дело рабочим, крестьянам, ученым, женщинам и мужчинам, юношам и старикам. Всякий может и должен внести в общий подвиг свою долю труда, заботы и искусства.
Вспомним святых вождей русского народа, например Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и родину. Да и не только вожди это делали. Вспомним неисчислимые тысячи простых православных воинов, безвестные имена которых русский народ увековечил в своей славной легенде о богатырях Илье Муромце, Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче, разбивших наголову Соловья-разбойника».
А вот другое послание — от 10 июля 1941:
«Патриотизм русского человека ведом всему миру. По особенным свойствам русского народа он носит особый характер самой глубокой, горячей любви к своей родине.
Эту любовь можно сравнить только с любовью к матери, с самой нежной заботой о ней. Кажется, ни на одном языке рядом со словом «родина» не поставлено слово «мать», как у нас. Мы говорим не просто родина, но мать-родина, и как много глубокого смысла в этом сочетании двух самых дорогих для человека слов! Русский человек бесконечно привязан к своему отечеству, которое для него дороже всех стран мира.
Когда Родина в опасности, тогда особенно разгорается в сердце русского человека эта любовь. Он готов отдать все свои силы на защиту ее; он рвется в бой за ее честь, неприкосновенность и целость и проявляет беззаветную храбрость, полное презрение к смерти».
Трудно даже перечислить все те формы, в которых Церковь, как было принято и в старину, осуществляла свое служение. Нетрудно заметить, насколько сильно Сталин, прекрасно знавший обращение митрополита, опирался на основные его идеи и образы в своих речах и призывах. Именно тогда, а не в 1941 году, было заложено «примирение Церкви и государства», характерное для последних лет сталинского правления. И то, что в 1943 году Сталин официально признал заслуги Церкви, что святейший Сергий наконец был избран Патриархом, было уже не «компромиссом», а признанием того, что именно Церковь является подлинным духовным руководителем русского народа, что именно она представляет ту силу, которая хранит Россию.
Здесь то и проявилась та правда, которую защищал патриарх Сергий — у Церкви есть более сильное оружие против врагов, чем формальное провозглашение правды. Это оружие — молитва, вера в то, что Бог способен изменить обстоятельства так, что Вера восторжествует даже в страшнейшем унижении. Митрополит Антоний (Храповицкий), скончавшийся в 1936 году, был учителем и другом митрополита Сергия.
Но тем очевидней разница между ними как людей, церковных деятелей и богословов. Митрополит Антоний верил в формулировки, в формально признанную истину, — в то, что можно назвать Правдой. Для митрополита Сергия большое значение имела тайна, мистическая сторона вещей, чудо, которое не может быть ни изречено словами, не выражено в них. «Моя политика — это политика Духа Святого: довлеет дневи злоба его», — говорил он. Именно эта его способность — не к компромиссам, нет, — а к тому, чтобы увидеть за временным — вечное, чтобы полагаться на милость Вседержителя, и привела патриарха Сергия к успеху его политики. И именно эта вера в чудо, в то, что Небо сильнее Ада и составляет суть того «сергианства», которое защищала РПЦ, отнюдь не отказываясь осуждать те случаи, когда компромисс переходил в ложь.
Первые послевоенные годы были для Московского Патриархата временем настоящего торжества. Пока Сталин чувствовал в себе силы, он стремился проводить большую геополитику византийского стиля. Были возвращены в лоно церкви униаты, в Москве проведены несколько торжественных соборов и всеправославных совещаний, на которых была сделана заявка на то, что Московский Патриархат станет лидером православного мира. Лишь с помощью чудовищных интриг американцам, поставившим во главе Константинопольского Патриархата своего ставленника Афинагора (будущего знаменитого экумениста), удалось сорвать формальное закрепление лидерства Москвы.
Интересно, что тогда курс Московской Патриархии был строго традиционным. В противоположность «обновленческим» балканским и некоторым восточным церквям РПЦ категорически осудила и «новый стиль», и экуменизм, определив его как ересь. И наоборот, Зарубежная Церковь в тот период принимала участие в экуменическом движении.
Эпоха «холодной войны» вообще была временем нелегких испытаний для обеих частей Русской Церкви. Представители московской патриархии регулярно выезжали на международные мероприятия в защиту мира, а затем, по требованию Хрущева, вынуждены были активно включиться в деятельность Всемирного Совета Церквей. А представители Зарубежной Церкви, центр которой переехал после войны в Америку в Нью-Йорк, обличали представителей патриархии как «чекистов в рясах», «агентов безбожного коммунизма» и периодически участвовали в антисоветских акциях. В этот период много было сказано злого и несправедливого с обеих сторон. Особенно «отличалась» в этом плане деятельность «серого кардинала» РПЦЗ на протяжении почти 50 лет протопресвитера Георгия Грабе, которого не раз и не два подозревали, что он является прямым сотрудником ЦРУ, а раньше нацистского Абвера. С деятельностью этой фигуры вообще были связаны многие неприятные скандалы, а курс нынешнего руководства РПЦЗ может быть определен словами «как можно дальше от наследия Грабе.
Впрочем, сотрудничество со спецслужбами, так или иначе, стало нормой для всех сторон этой «церковной гражданской войны». Однако когда сегодня мы слышим про «чекистов в рясах», то не надо забывать, что имеются в виду три очень разные вещи. Это может быть просто ложь и клевета. Это могут быть действительно предатели Церкви и Христа, те, кто доносил на своих собратьев православных христиан, кто помогал богоборческой политике властей. Это могут быть, и чаще всего, когда речь шла действительно о спецслужбах, так оно и было, о патриотах нашей Родины, которые выполняли определенные внешнеполитическим миссии, защищали страну от ее внешних врагов.
Никаких оснований для православного христианина уклоняться от подобного долга никогда не было и быть не могло. Ведь по ту сторону сидели отнюдь не друзья, а враги и Православия, и России, лишь делавшие вид, что воюют только против коммунизма. Противостоять им был долг каждого — и верующего и неверующего.
Проблема была в другом, — Церковь на Родине, после смерти Сталина, пережила значительно более страшный удар, чем даже в 30 е годы, — хрущевские гонения были попыткой не только физически истребить церковь, но и убить веру в народе. Всеми средствами власти препятствовали Церкви жить нормальной, полнокровной духовной жизнью. И в этот момент именно Зарубежная Церковь стала для русского Православия тем легким, которым оно дышало свободно. В 40 60 е годы огромную роль в духовной жизни русского зарубежья играл архиепископ Иоанн (Максимович) молитвенник и великий чудотворец, которого РПЦЗ прославила как святого в 1994 году. Святитель Иоанн учил тому, что главное в жизни Церкви не политиканство, а аскетика, жизнь духа. Призывал не увлекаться обличительством, а молиться за Церковь на Родине. «Духовно Русская Церковь неразделима: она всегда одна и та же Русская Церковь, где бы мы ни были…» — учил он паству. РПЦЗ не потому административно не подчиняется Московской Патриархии, что отделилась от Русской Церкви, а потому, что «мы не можем отделить и понимать, что делается ею свободно, а что по насилию. Русская Зарубежная Церковь потому не связана административно с такой властью. Но мы объединены духовно со Святой Русской Церковью, ибо мы часть Русской Церкви». Святитель Иоанн объяснял, что в эмиграции «не должны думать, что на Родине все духовно порабощены существующей там властью», но именно эта позиция св. Иоанна у группы Грабе вызывала существенное неприятие — последние годы жизни святителя травили, клеветали на него, чуть ли не обвиняя в том, что он «продался советчикам».
Одним из учеников св. Иоанна был первый выдающийся православный американец — отец Серафим (Роуз), монах и яркий богослов, тоже многими почитаемый как святой. Среди его многочисленных работ есть и такая — «Будущее России и конец мира», в которой он собрал содержащиеся в православном предании пророчества о будущем России, о том, что после многих испытаний Россия восстановит и свой дух, и свою силу.
Вот его пророческие слова: «Россия, первая порабощенная страна, испытавшая этот тяжкий гнет, и будет первой, которая пробудится ото сна; вопреки всем мерам угнетения религии, атеизм не смог поработить души русской, и религиозное возрождение там может стать знамением чего-то огромного и стихийного, указывающего на оздоровление души народной от атеистической чумы. Все это может служить указанием на то, что Россия в состоянии принести особую весть миру, которому грозит та же опасность попасть в атеистическую западню, из которой освобождается Россия».
В 1981 году Русская Зарубежная Церковь совершила еще один духовный подвиг, который по понятным причинам не могла тогда совершить Церковь на Родине — торжественно прославила святых новомучеников и исповедников Российских, убитых богоборцами в годы революции, гражданской войны и репрессий. Икона святых новомучеников, почитание их, стали, сначала подпольно, распространяться и в России. Тем самым между Россией и Царствием Небесным, в котором пребывали святые новомученики, была протянута не только невидимая, но и видимая, зримая связь церковного почитания новомучеников и страстотерпцев во главе с Царем-Мучеником Николаем.
Еще одним важным делом Зарубежной Церкви была систематическая критика ею идей экуменизма, то есть попыток соединения христианских конфессий на некоей усредненной позиции, с игнорированием сути различий в вере между православием, католицизмом и протестантизмом. Московская Патриархия должна была участвовать в экуменическом движении, чтобы хотя бы немного облегчить положение верующих внутри страны, однако порой слишком увлекалась этим сближением, которое угрожало распадом самого ядра православной веры. Еще больше этим увлекались некоторые западные православные церкви. На этом фоне сперва одинокий голос критики со стороны РПЦЗ был важным свидетельством — нельзя приносить сущность вероучения в жертву дипломатии.
Конечно, в этой критике было очень много от «борьбы с Московской Патриархией». Но не только. Возглавлявшие РПЦЗ в 1960 80 е годы митрополит Филарет (Вознесенский) справедливо писал, предупреждая об опасности раствориться в сладких объятиях экуменической любви:
«Но пусть современные еретики не столь воинственны по отношению к Православной Церкви, как древние: это не потому, что их взгляды ближе к ней, а потому, что протестантство и экуменизм воспитали в них убеждение, что на земле нет единой истинной Церкви, нет одного истинного исповедания, а есть только общины людей, в разной степени заблуждающихся. Это учение само по себе упраздняет ревность в исповедании того, что признаётся истиной, и потому современные еретики имеют вид менее ожесточённый, чем у древних. Однако само это равнодушие к истине во многих отношениях хуже, чем способность ревностно защищать заблуждения, принимаемые за истину. Сказавший «что есть истина» Пилат не мог обратиться к вере, но гонитель христианства Савл — стал апостолом Павлом. Потому мы и читаем в Апокалипсисе грозные слова Ангелу Лаодикийской Церкви: «Знаю твои дела: ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч. Но поелику ты тепл, а не горяч и не холоден, то Я извергну тебя из уст Моих»
Сейчас эта позиция РПЦЗ практически признана и в России, и все больше признания находит в православном мире. И сама Московская Патриархия в прежнем формате в экуменических играх более не участвует. Но на пути к единству были еще испытания не только государственными гонениями и «холодной войной», но и не менее страшные испытания распадом страны, нравственных ориентиров народа и крушением всего миропорядка.
Драматические перемены в Советском Союзе эпохи перестройки открыли для Церкви, казалось на первый взгляд, великолепные перспективы. В 1988 году Государство и Церковь совместно отпраздновали Тысячелетие Крещения Руси, люди крестились массами и храмов для них не хватало, но стали появляться новые. На Зарубежную Церковь смотрели как на братьев, которые принесут сохраненный ими свет православия и вот-вот воссоединяться с Церковью на Родине.
Тем неожиданней, как гром среди ясного неба прозвучало в 1990 году решение Синода РПЦЗ начать открытие параллельных приходов на территории России. По сути это воспринималось как открытие церковных военных действий на нашей территории.
Зарубежники объясняли эту акцию тем, что Московский Патриархат сначала должен покаяться за сергианство, сотрудничество с властями, экуменизм, недостаточный монархизм и так далее. Но способ добиться покаяния казался странным — некоторые перешедшие в РПЦЗ деятели стремились не сгладить, а напротив усугубить раскол двух церквей, сделать его непреодолимым.
Не случайно, что в России немедленно появился тот же Грабе, и организовал откол уже от местной РПЦЗ наиболее радикальной его части, которая поставила войну с Московской Патриархией на принципиальную основу, упрекая уже РПЦЗ в отходе от «чистоты веры». Стала формироваться особенно опасная для православной России идеология «неокатакомбничества» и «неозарубежничества»: Россия умерла в 1917, теперь на этой территории живут не русские, а безбожные совки, никакого Православия в России нет, в 1945 году тиран Сталин со своими чекистами в рясах завоевал Европу и разгромил православные страны, и Вера выжила только в Америке под благодатным покровом ЦРУ. Главное для современного «истинного православного», как оказалось, это бороться с Православием в России, с любыми формами усиления духовного влияния Церкви, поскольку это «неправильное православие». От такой адской смеси пришли в изумление даже многие из епископов РПЦЗ, понявших, какого страшного русофобского джинна они разбудили.
Но нашлись в Зарубежной Церкви и те, кто выступил за поиск взаимопонимания, а не за вражду с патриаршей церковью. Их линия в итоге победила, победила верность русской церковной традиции, не давшая превратить Зарубежную Церковь в инструмент внешнего и совсем не христианского давления не только на Церковь, но и на Россию в целом.
С другой стороны, мощное движение православного возрождения, шедшее в России снизу, не могло не обращаться к уникальному опыту Зарубежной Церкви, к почитанию впервые прославленных ею святых новомучеников российских, к почитанию таких выдвинутых уже эмиграцией святых, как чудотворец Иоанн (Максимович). При этом учитывалась и критика зарубежниками тех или иных явлений церковной жизни, и, чем более конструктивной она была, тем охотней к ней прислушивались. Да и те, кто жил за границей, видели, что православная Россия, несмотря на долгие десятилетия гонений, жива и с каждым годом превращается во все более живую и действующую силу.
В начале 2000 ных годов произошел настоящий прорыв. С одной стороны, Юбилейный собор РПЦ торжественно прославил новомучеников и принял социальную концепцию, исключающую для Церкви сервилизм перед властью. С другой, к руководству РПЦЗ пришли силы, которые твердо решили избежать превращения Зарубежной Церкви в маргинальную эмигрантскую группу, открыть ее для всех православных русской традиции во всем мире. Контакт снизу, при посредничестве российских властей и лично Владимира Путина, который исполнил для русского Православия великую миссию, превратился в союз иерархов. Их усилиями сегодня восстанавливается единая Русская Православная Церковь.
Церковь созданная Христом — едина в пространстве и времени, но каждому народу, на ее особом языке дается особое призвание и значение именно русской православной традиции для всего Православия огромно. Это — сокровищница, которая не может пребывать разделенной. Либо она будет едина, либо окажется совсем разоренной. Вот почему сейчас в Москве исполняется евангельская молитва Христа: «Да будут все едино, Отче, чтобы мир уверовал».
