 |
| Русское Воскресение | Наталья Петрова | 25.01.2007 |
Многие полководцы вошли в историю, выиграв знаменитые сражения или обогатив военное искусство новыми тактическими приемами. Михаил Скопин-Шуйский ни одним из подобных дел не прославился. Но при этом вряд ли мы найдем в истории другого военачальника, который снискал бы столь искреннюю и глубокую любовь народа. Во многочисленных песнях, сложенных о нем, именуется он «боярином великим», «обережателем миру крещеному и всей нашей земли святоруской», тем, кто «очистил царство Московское и велико государство Российское». А прожил он на свете всего-то 23 года!.. Что же сделал этот юноша и чем же заслужил такую любовь народную?
Родился он в 1586 году в знатной семье, принадлежавшей к старинному роду князей Шуйских, потомков суздальских князей. Один из его предков получил прозвище скопа — так именовали на Руси грозную птицу, когтившую в реке рыбу. Вот от этого прозвища и родового имени и возникла двойная фамилия нашего героя. Когда мальчику исполнилось семь лет, умер его отец — князь Василий Скопин и воспитанием Михаила всецело занялась мать — Елена Петровна, дочь князя Петра Ивановича Татева.
Царствовал в ту пору сын Ивана IV — Федор Иванович. Был он полной противоположностью своего грозного родителя — ростом мал, смиренен, кроток и более о душевном покое заботился, проводя время в молитвах и щедро раздавая милостыню нищим. Очень любил он слушать колокольный звон, за что получил от своего отца прозвище «звонарь». Всеми делами заправлял при нем его шурин — брат жены Борис Годунов. При равнодушном к величию царе Феодоре Ивановиче Годунов стал фактическим правителем государства.
Он любил и умел править страной и много хороших дел оставил по себе в государстве. Но один недостаток отмечали в нем современники — «неукротимое властолюбие».
Младший брат царя - Димитрий жил со своей матерью в выделенном для него княжестве со столицей в городе Угличе. Там- то и произошла 15 мая 1591 года трагедия, имевшая тяжелые и кровавые последствия для всей страны. Девятилетний царевич Димитрий играл вместе со своими сверстниками на заднем дворе в «тычку»: в очерченный круг мальчики поочередно бросали нож, который должен был непременно воткнуться лезвием в землю. Внезапно раздался крик. Выбежавшая на крыльцо терема мать царевича Мария Ногая увидела своего сына с перерезанным горлом, лежащим в луже крови. Мария заголосила, завыла, стала рвать на себе волосы, и в этот момент кто-то ударил в набатный колокол. На звук колокола встревоженные горожане начали собираться на дворе у княжеского терема, прискакал на коне брат царицы Михаил Нагой. Когда жители узнали о случившемся, то в гневе подняли восстание, обвинив в преступлении доверенных людей и посланцев Годунова. Горожане схватили дьяка Битяговского и его сына, недолго думая, толпа растерзала обоих, а тела их сбросили в ров у городской стены; разгромили Приказную избу и убили еще нескольких человек, заподозренных в убийстве Димитрия.
Когда через четыре дня из Москвы приехала следственная комиссия, то разбирали уже не только причины смерти царевича, но и обстоятельства гибели государевых посланцев. Виновных в гибели царевича так и не смогли установить, зато глава следственной комиссии Василий Шуйский, ловкий и склонный к интригам придворный, сумел и дело завершить, и царю Борису Годунову угодить. Было объявлено, что-де «царевич сам ножичком покололся, летячи на землю».
А вот жителей Углича наказали жестоко: обвиненных в убийстве сына и отца Битяговских казнили, иных участвовавших в восстании секли кнутом, рвали языки и ссылали в Сибирь. Царицу Марию насильно постригли в монахини под именем Марфа и отправили в дальний монастырь. Подвергли наказанию даже набатный колокол, возвестивший о гибели царевича — его били кнутом, вырвали язык и отвезли в город Тобольск. Через триста лет, в 1892 году по просьбе угличан колокол вернули в родной город.
Ликуй, изгнанник Годунова!
Свидетель древних страшных дней.
Ты возвратился в Углич снова,
Ты вновь на родине своей.
Сегодня колокол можно увидеть в церкви Димитрия «на крови», возведенной в Угличе в 1692 году на месте гибели царевича.
Несмотря на то, что расследование не обнаружило причастности Годунова к смерти царевича Димитрия, народная молва упорно приписывала ему это убийство и называла грядущие события «возмездием» царю Борису. Видно, в колокол тот набатный ударили в Угличе, а звон от него пошел по всей России, породив смятение в людских умах и сердцах.
В 1598 году умирает царь Федор Иоанович, последний из династии Ивана Калиты, не оставив после себя наследников. В этом случае по традиции царем должен был стать ближайший из его родственников, не удивительно, что выбор пал на Бориса. Однако он не принадлежал к династии Рюриковичей, правившей уже не одно столетие в московском государстве, и не был в числе потомков Калиты. И хотя в 1598 году Земский Собор выбрал его царем, уверенности в законности своей власти Годунов не чувствовал, упорно и жестоко преследовал своих противников, как реальных, так и мнимых. На плаху, в отличие от Грозного он их не отправлял, но со многими безжалостно расправился, насильно постригая в монастыри и ссылая в отдаленные города. Он даже «унизился до зависти», как написал о нем один из историков.
Однако «возмездие» его настигло не от знатных вельмож, а от того, чье появление в России, по словам современника, было «смеху достойно».
В начале 1604 года государевы люди перехватили письмо, написанное одним иностранцем. В нем говорилось, будто сын царевич Димитрий не был убит в Угличе, а таинственным образом спасся и теперь в Литве собирает под свои знамена казаков, чтобы идти на Москву. Борис, не придавший поначалу никакого значения этому сообщению, вскоре начал получать все новые и новые известия о «спасшемся» царевиче. Одни утверждали, что выдававший себя за царевича человек на самом деле — беглый монах Григорий Отрепьев и приводили неоспоримые доказательства тому, другие не соглашались с ними, и находили не менее веские доводы.
Но кто бы ни был этот человек, назвавший себя царевичем Димитрием, уже осенью того же, 1604 года, поддержанный польским королем Сигизмундом, он вступил на землю московского государства. К нему на службу начали переходить люди из царского войска, по пути его продвижения от границы ему один за другим сдавались города и подчинялись целые волости.
Сегодня нам трудно представить, что в те годы граница обжитых, освоенных земель проходила не так уж и далеко от центра России, южнее городов Елец и Ливны. Земли между Доном, верхним течением Оки и левыми притоками Днепра долгое время не были освоены и потому именовались «диким полем». Селились за Доном, на окраине или, как тогда говорили, на украине вольные люди. Сюда бежали от своих хозяев холопы, уходили в голодные годы крестьяне, случались здесь и скрывавшиеся преступники, и вообще сюда просачивались все недовольные московскими порядками. «С Дона выдачи нет», — говорили в то время, потому ни хозяева, ни государевы люди бежавших в те места уже вряд ли смогли бы сыскать.
Здесь, на окраине государства, не пахали и не сеяли, а объединившись в отряды, грабили на больших дорогах купеческие караваны, брали в плен, чтобы получить выкуп, случалось, подряжались на службу. Нанимал вольных людей иногда и московский царь, которому они служили под начальством пришедших из Москвы командиров или своих, выбранных атаманов. «Казак — вольный человек, гуляет, где хочет», — говорили они про себя. Вот эти -то гулящие люди и стали главным действующим лицом развернувшейся на российских просторах драмы под названием Смутное время.
К концу XVI столетия Московия уже в основном овладела «диким полем», и Борис Годунов попытался подчинить государству остатки вольницы, построить крепости и сделать казаков служилыми людьми. Но те взбунтовались, увидев в Борисе Годунове притеснителя, их поддержали крепостные крестьяне, которые не радовались выходу его указа о сыске беглых. Не испытывали к нему любви и родовитые бояре, не считавшие его достойным престола. Главная же опасность для Бориса таилась в том, что все помнили о его выборности, и никто не хотел признавать в нем природного царя.
«Лиха беда не приходит одна», говорится в поговорке. В начале XVII столетия в России случилось небывалое природное явление, которое обернулось для ее жителей настоящим бедствием: наступило сильное похолодание, теплых дней стало меньше, а обильных снегопадов и необычайно крепких морозов больше. В 1601 году из-за похолодания погиб урожай.
Если бы это произошло только один год, наверное, не имело бы столь тяжких последствий. Но долгие дожди и короткое лето погубили урожай и на следующий, 1602 год, когда уже были съедены все запасы зерна. В 1603 году крестьянам нечем стало засевать свои поля, и в стране начался голод. Те, кто не мог покупать хлеб по новым ценам, выросшим в несколько раз, ели кошек, собак. Когда в городах не осталось уже и птиц, перешли на липовую кору и траву. В Москве едва успевали вывозить умерших от голода и хоронить за городскими воротами.
По распоряжению Годунова народу выдавали деньги и хлеб из царских запасов. Но деньги не могли помочь справиться с голодом, поскольку никто уже ничего не хотел продавать, а запасы царского двора быстро исчерпались. Бояре и дворяне, которые не могли прокормить слуг, прогоняли их со двора, чтобы те как-нибудь кормились сами. И вот по окрестностям больших и малых городов голодные люди начали от отчаяния собираться в воровские шайки и грабить всех, проезжающих по дорогам. «Бысть великое насилие, много богатых домы грабили, и разбивали, и зажигали, и бысть страхование великое и умножишася неправды», — горестно повествует современник о событиях тех лет.
Поэтому не удивительно, что слух о появлении спасшегося «законного царевича» с радостью подхватили в народе. К этому времени подозрительность Бориса Годунова стала ненавистна для всех, он и сам мучился сомнениями: не настоящий ли Димитрий появился у русских границ?
..Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах.
И рад бежать, да некуда. ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста, —
написал А.С.Пушкин в драме «Борис Годунов».
13 апреля 1605 года Борис Годунов внезапно скончался, завещав престол своему шестнадцатилетнему сыну Федору. Но в войске и в Москве начался ропот: одни хотели присягать Годунову, другие желали видеть царем Димитрия. В народной песне о той поре пели: «В нонешнем народе правда вывелась, I Вселилось в народе лукавство великое».
Среди общего смятения и недовольства решили призвать к ответу Василия Шуйского: «Кого похоронили в Угличе?» Выйдя на Лобное место, при всем собравшемся народе Василий Шуйский признался в том, что Борис Годунов действительно приказывал убить царевича, однако вместо него убили и похоронили другого, а настоящий Димитрий спасся. Войско присягнуло Димитрию, и в июне 1605 года самозванец торжественно въехал в Кремль.
А что же наш герой? Чем был занят все эти годы Михаил Скопин-Шуйский? Как и полагается княжескому сыну, он учился наукам и военному искусству. Современник отмечал, что несмотря на юные годы, Скопин имел ум зрелого человека. В 19 лет, как вспоминали современники, он отличался храбростью, мужеством и физической силой. Рассказывали все знавшие его, что он был высокого роста, статен и очень красив собой. «Всем напоминал молодого быка, крепостью своей цветущей и развивающейся юности он ломал рога противников, как гнилые лозы».
Едва новый государь въехал под колокольный звон в Кремль, как тотчас было решено послать за «его матерью» Марфой, жившей в монастыре. Расчет был прост: признание родной матерью станет лучшим доказательством подлинности нового царя.
Для такого важного поручения выбрали молодого князя Скопина-Шуйского, — человека знатного происхождения, к тому же родственника Василия Шуйского. В документах князь Михаил именуется уже как «царский мечник», — это означало, что во время торжественных церемоний он стоял с оружием у трона государя.
Михаил успешно выполнил возложенное на него поручение, и в середине июля в селе Тайнинском, что неподалеку от Москвы, произошла встреча Лжедмитрия и Марфы Нагой. Что на самом деле испытывали эти два человека при встрече, навсегда останется тайной для потомков. Но все видели, как новый царь и его мать обнялись и долго плакали от радости. Сопровождаемые народом, они вместе въехали в Москву, а еще через три дня новый царь короновался в Успенском соборе. Его восшествие на престол радостно приветствовали и знатные люди, и простой народ. О существовании тайного договора, заключенного Лжедмитрием и польским королем, в Москве не знали.
А в договоре были записаны удивительные вещи. С помощью самозванного царя польский король Сигизмунд III возмечтал отобрать русский город Смоленск, а в будущем способствовать соединению Польши с Московским государством. Перекроив карту России, Лжедмитрий обещал поддержать Польшу в ее будущей войне со Швецией. Но самое главное заключалось в том, что новый царь клятвенно обещал строить по всей русской земле костелы, а через год привести православное русское государство в католическую веру. Если же за один год ему этого сделать не удастся, то поляки терпеливо соглашались подождать еще один год. Особым пунктом в договоре значилась обязательная женитьба будущего царя на польской панне Марине Мнишек, которой он обещал после свадьбы отдать в управление Псковскую и Новгородскую земли. В ответ на все эти условия Польша со своей стороны предоставляла Лжедмитрию военную и денежную помощь.
Едва названный Димитрий оказался в Москве, приехавшие с ним польские воины повели себя в городе по-хозяйски: забирали себе все приглянувшееся, несмотря на получаемое от царя высокое жалование. Если же им оказывали сопротивление, то они не останавливались перед грабежами и насилием. Когда же через год после коронования нового царя состоялась его свадьба с Мариной Мнишек, то гости и вовсе забыли о том, что они в гостях. Поляки горделиво говорили москвичам, что-де они дали Москве царя, и скоро все должности перейдут к ним, и даже сама казна русского царства.
Димитрий же, не желая ничего замечать, предавался пирам и забавам. Тихое благолепие кремлевской тишины нарушали многочисленные музыканты, игравшие между соборами на дудках и бившие в литавры, и польские гости, которые горланили песни, скакали по городу на лошадях и стреляли из ружей. «Крик, вопль, говор неподобный!», — жалуясь, пишет летописец о свадебных торжествах. Не удивительно, что москвичи, уже давно сомневавшиеся в подлинности нового монарха, поддержали заговор бояр против него.
В мае 1606 года самозванец был убит, а новым царем «выкликнут» Василий Шуйский, возглавивший заговор. Большую любовь, равно как и доверие к новому царю, вряд ли кто испытывал. Да и как можно доверять человеку, который не единожды лгал и предавал? Когда он служил Годунову, то обманул всех, объявив, что царевич убил себя сам; едва умер царь Борис, как он вместе с другими поднял восстание против Годуновых, уверяя, что царевич на самом деле не погиб, а спасся. Присягнув Лжедмитрию и возведя его на престол, он уже через год объявил его самозванцем. Таким был новый царь, которого в народе называли «боярским», а кое-кто именовал «ваше темное державство».
В сан патриарха возвели казанского митрополита Гермогена, в свое время активно сопротивлявшегося бракосочетанию и коронации на престол католички Марины Мнишек, за что он был выпровожен из Москвы по приказанию Лжедмитрия.
Новый патриарх прекрасно видел все слабости Василия Шуйского, его ложь и обман, к которым тот так часто прибегал. Но в глазах патриарха Шуйский был законным царем, а это означало, что его необходимо поддерживать.
Кровавые события, происшедшие в мае 1606 года в Москве, отголосками разнеслись по всей России: далеко не все поверили в то, что царя Димитрия действительно убили, — ведь спасся же он в свое время, когда был еще царевичем?
В мае 1606 года обретают нетленными мощи царевича Димитрия, и
чтобы пресечь в дальнейшем возможные слухи о «спасении» царевича, патриарх Гермоген и царь решают перенести их в Москву. 400 лет назад, в июне 1606 года, мощи царевича торжественно переносят в Москву и помещают в церкви Иоанна Предтечи, одной из самых древних в столице. В XIX веке их перенесли в Архангельский собор Московского Кремля, где они упокоились рядом с останками великих князей Московских и царей.
Едва Шуйский оказался на престоле, как восстали поверившие в спасение истинного царя Димитрия казаки, а вскоре к ним примкнули крестьяне и холопы. Брожение вольницы на окраинных землях, происходившее в последние годы ушедшего столетия, вылилось теперь в центр России, словно убийство лжецаря в Москве выдернуло пробку из огромной бутыли, в которой созревало народное недовольство. И восстала «преждеомраченная безумием» южная украина, а следом за ней и северные города. И вот уже войско восставших подобно лаве извергающегося вулкана, растеклось по стране, охватывая город за город. Всего лишь за два месяца — с октября по декабрь 1606 года к восставшим примкнуло 14 городов, среди которых Путивль, Тула, Кромы, Рыльск, Елец. Посланные царем отряды переходили на сторону смутьянов, поддерживали их и уездные дворяне.
В конце ноября войско восставших, насчитывавшее почти 80 тысяч человек, подошло вплотную к Москве, остановившись у села Коломенское. Предводителем восставших был Иван Болотников, человек необычайной судьбы. В юности он служил военным холопом, и вместе со своим господином часто отправлялся в походы. Возмечтав о свободе, он бежал на юг к казакам. В одном из казацких походов Болотников попал в плен к туркам и был продан ими гребцом на галеры. И, наверное, предстояло бы ему умереть там, на галерах, под кнутом жестокого надсмотрщика, если бы турецкий корабль, на котором он плавал, не захватили немцы. Они освободили всех невольников, и Болотников долгим путем, через Венецию, Германию и Польшу вернулся на родину, в самую гущу описываемых нами событий. Он оказался умелым руководителем, потому что его войско не смог остановить ни один воевода, посылаемый Шуйским.
После поражения своего брата, Ивана Шуйского на Угре, недалеко от Калуги, на встречу с войском Болотникова царь Василий послал князя Михаила Скопина-Шуйского. В сентябре 1606 года отряд под его командованием одержал первую победу над мятежниками на берегах реки Пахры. И хотя основные силы Болотникова сумели дойти до Москвы, однако успех молодого военачальника запомнился многим. А уже через несколько недель, поздней осенью того же года, свидетелями его побед стали и жители столицы.
Получив назначение быть «вылазным воеводой», то есть руководить боевыми действиями за стенами города, князь Михаил прошел скорым маршем к Москве и встал лагерем у Данилова монастыря, закрывавшего город своими стенами, как щитом, от неприятеля, шедшего по Серпуховской дороге с юга. Здесь он стал терпеливо дожидаться ополчения из Смоленска. Смоленск был форпостом у западных границ русского государства, и его жители хорошо знали, что означало быть ближайшим соседом Польши и Литвы, стремившихся при первой возможности присоединить к себе что-нибудь из русских земель. Поэтому смоляне, едва прослышав о том, что новый Димитрий заключил договор с Польшей, тут же пошли на выручку к Москве. Дождавшись их прихода, Скопин соединил отряды и двинулся к Коломенскому, где засел, осаждая Москву, Болотников.
Село Коломенское восставшие превратили в прекрасно укрепленный лагерь. Оказавшийся в нем иностранец описал позже, как строились укрепления: на земляные валы ставились в два или три ряда сани, плотно набивались сеном и поливались водою. На декабрьском морозе все это сооружение крепко замерзало и превращалось в ледяную крепость, которой были не страшны ружейные пули.
У деревни Котлы произошло решающее сражение между царской армией и вышедшим из Коломенского мятежным войском. Холопы и казаки Болотникова бились с отчаянностью людей, знавших о своей неминуемой гибели в случае поражения: никто восставших не помиловал бы. Однако удача отвернулась от умелого в воинском искусстве Болотникова, в этом сражении верх одержали отряды Скопина. Когда же мятежный предводитель укрылся, отступив, с остатками своего войска в деревянном остроге, то князь Михаил приказал палить по ним из пушек.
Три дня гремели орудия в округе Коломенского, но Болотников и не думал сдаваться. Тогда решили упорных «сидельцев» выкурить из острога: вместо обычных ядер придумали зарядить пушки «огненными», — облепленными горючим составом, которые спалили крепость дотла. Болотников с оставшимися в живых верными ему людьми бежал сначала в Серпухов, а затем в Калугу.
В этом сражении проявились главные черты характера молодого военачальника: обдуманность и основательность действий, умение выждать и принять решение в нужный момент. Давно подмечено, что суетливые и нетерпеливые люди порой своими поспешными действиями наносят делу непоправимый вред. И напротив, много пережившие и вдумчивые спокойны и неторопливы, что, безусловно, вселяет уверенность в исходе дела всем, кто оказывается рядом с ними. Таков был, судя по происходящим событиям, двадцатилетний воевода, отличавшийся зрелостью и рассудительностью, столь не свойственными его летам.
Царь Василий сполна оценил заслуги молодого полководца и щедро наградил его: Михаилу сыну Василия было пожаловано боярство. А спустя год, в январе 1608 года, явлена особая милость — в день свадьбы самого царя Василия Шуйского состоялась свадьба и князя Михаила с Александрой Головиной, дочерью царского казначея.
Прошедший 1607 год никак нельзя было назвать спокойным в пору лихолетья. Едва справились с Болотниковым, как обнаружились новые авантюристы и искатели счастья в раздираемой сумятицей стране. Раньше города и земли окраинные смотрели на Москву и верили ей, но теперь, когда царей в ней возводили и низвергали с невиданной дотоле быстротой, как можно было поверить стольному граду? А если нет порядка в сердце страны, то и все остальные ее частей придут в разнобой. Вседозволенностью, царившею в Москве, заразились и другие города. «Впали мы в объедение и в пьянство великое, в блуд и в лихвы, и в неправды, и во всякие злые дела», — с раскаянием писал современник. Простым людям понравилось возводить на престолы царей, вот и пошли самозванцы по Руси: в Астрахани объявилось двое неизвестных ранее «сыновей» Ивана Грозного, в других городах сказались детьми Федора Иоановича «царевичи» Федор, Клементий, Савелий, Семен, Василий и даже Ерошка, Гаврилка и Мартынка.
Видя такое распространение самозванческой болезни, патриарх Гермоген решил отслужить особый, разрешительный молебен в Москве. Объявили недельный пост, после чего прежний патриарх Иов вместе с новым патриархом Гермогеном разрешили москвичей от данной ими клятвы Лжедмитрию I. После молебна люди, «как от сна воспрянув, от буйства уцеломудрились», с радостью отметил патриарх.
В те времена в Борисоглебском монастыре, что под Ростовом, жил в своей небольшой келье старец Иринарх. Был он наделен за свои молитвенные подвиги даром чудесным: видеть то, что не дано остальным людям. И вот во время сна увидел этот прозорливый старец, как войско вражеское разоряет Москву и вместе с ней все Русское государство. Долго он плакал над увиденным и решился покинуть свою монастырскую келью и отправиться в столицу, чтобы предупредить царя. Но, видимо, не очень-то доверял царь пророчествам, потому что не предпринял никаких мер.
Однако в начале 1608 года новый самозванец, очередной Лжедмитрий, подошел почти к самой Москве и разбил направленные против него царские войска. Командовавший ими родной брат царя Дмитрий Шуйский «воевода сердца не храброго», любил более красоту и пищу, чем «луков натягивание». Раздосадованный неудачей, царь отстранил своего брата от командования войском и вновь, как и в войне с Болотниковым, назначил на самый ответственный участок испытанного и надежного Скопина-Шуйского. Вместе с воеводою Иваном Романовым Михаил ждет неприятеля у реки Незнайки, перекрыв Калужскую дорогу на Москву. Но с Лжедмитрием II они так и не встретились, — в царском войске неожиданно открылся заговор или «замятня», как говорили в то время: трое князей тайно перешли на сторону самозванца. Князь Михаил быстро обнаружил заговор и наказал виновных по законам военного времени. Но рядовые воины засомневались и зароптали: «Уж если знатные и родовитые переходят на сторону самозванца, так может быть он вовсе и не самозванец?» Узнав о подобных настроениях, Василий Шуйский решил возвратить свое с таким трудом набранное войско в город.
Армия самозванца между тем без особых помех дошла до столицы и расположилась станом в селе Тушино. Сюда же вместе с новым Димитрием приехала и Марина, «признавшая» в нем своего мужа. Лето провели весело, продовольствие из окрестных деревень подходило без задержки, под знамена самозванца собирались все новые и новые отряды. На зиму построили избы, возвели деревянные хоромы «царю и царице». И «разделилось царство Русское надвое, и было два царя», — со скорбью написал летописец.
Ездили по Тушину, попыхивая трубками и поправляя длинные чубы, готовые в любой момент отправиться воевать, вольные люди - донские и запорожские казаки.
Гарцевали на украшенных нарядной сбруей лошадях польские «крылатые гусары», с развивающимися за спиной бутофорскими крыльями. Они похвалялись перед русскими невиданными шлемами с высокими гребнями и украшенными позолотой и серебром, сверкавшими на солнце кирасами.
Приходили и несшие пограничную службу в крепостях городовые казаки, имевшие при себе пищали или самопалы, как в те годы именовали огнестрельные ружья, и пешие люди из городов и сел.
Войско самозванца росло, а вместе с тем стремительно росло и его влияние; с той же быстротой уменьшалась и любовь народа к Шуйскому, и прежде не очень большая. Все видели, как самозванец беспрепятственно дошел до Москвы, а настоящий царь ничего не смог поделать. Так, может быть, тот, который в Москве, не настоящий? — закрадывалось сомнение в сердца людей.
Напуганный развитием событий Василий Шуйский отправил послов к королю Сигизмунду III, и между Польшей и Россией был заключен договор о прекращении войны. Однако поляки, засевшие в Тушино, и не думали возвращаться домой, — ведь рядом была столица России, богатая Москва, и если царю Димитрию удастся взять ее, то можно ожидать высоких должностей, царских милостей и наград. Поэтому на жалобы Василия Шуйского о невыполнении договора польский король отвечал, что, к с сожалению, не может удержать своих подданных в повиновении — «такое своевольство стало, что и усмирить трудно».
А вскоре в лагере «таборского» или «воровского царя», как его называли в Москве, стали появляться и перебежчики высокого ранга, — князья, бояре и воеводы царские. Нередко случалось, что, принеся клятву верности самозванцу в Тушино, такой «перелет» на другой день истово каялся и клялся служить Василию Шуйскому в Москве. Получив царское прощение и вознаграждение, он, забыв стыд и совесть, возвращался в Тушино. Бывали случаи, когда члены одной семьи из-за обеденного стола разъезжались в противоположные лагеря к разным царям, с тем чтобы в следующий раз вновь сойтись за общей трапезой. И таковых землевластителей и правителей, или, как назвал их современник, «земли губителей и воли ее исказителей», было в ту пору немало.
Лишь патриарх Гермоген, «твердый алмаз», не боясь угроз, неустанно взывал к народу, чтобы тот одумался. «Бывшим братиям нашим, а теперь не знаем, как и назвать вас», — писал патриарх в тушинский лагерь. «Потому что дела ваши в наш ум не вмещаются, уши наши никогда прежде о таких делах не слыхали и в летописях мы ничего такого не читывали: кто этому не удивится, кто не восплачет?» Изменникам патриарх напомнил, что отцы их не только врагов в Русское государство никогда не допускали, но и сами ходили в дальние страны и покоряли их.
К зиме отряды «царя Димитрия» перекрыли дороги, прекратился подвоз продовольствия из окрестных деревень, и в Москве выросли цены на продукты и дрова. Опасаясь бунта и не видя ниоткуда поддержки, царь Василий решил обратиться за помощью к шведскому королю Карлу IX, прежде неоднократно предлагавшему ее. В Новгород для переговоров со шведами необходимо было отправить такого человека, который не только сможет доехать до северного города, но, главное по тому времени условие, — не переметнется к противнику. Выбор Шуйского пал, как всегда в самые ответственные моменты, конечно же, на Михаила Скопина, — человека надежного и проверенного.
Зимой 1608 года Михаил Васильевич, получивший к тому времени почетное назначение быть воеводой Большого полка, выехал в Новгород и начал здесь переговоры с посланцами шведского короля. В1609 году был заключен в городе Выборге договор, по которому король поставил в русское войско 2000 конницы и 3000 пехоты и еще 10 000 иных наемников под командованием обученного военному искусству Якоба Понтуса Делагарди. А за это Василий Шуйский обязался отдать шведам город Корелу с уездом и отказывался от всяких прав на Ливонию.
Полгода Скопин просидел в Новгороде, как он сам написал, «в осаде», ожидая окончания переговоров и прихода ратных людей. Но к нему в войско приходили не только наемники, отправлял ополчение и русский Север: Поморье, города Белозерск, Вологда, Каргополь, Устюг Великий, Вычегда. Из Тихвина пришла 1000 человек, собирались отряды в заонежских селах. И вот вся эта разноплеменная рать — немцы, шведы, англичане, французы, шотландцы и русское ополчение двинулись под командованием Михаила Васильевича на освобождение Москвы.
К тому времени терпение народное уже порядком истощилось. Всю зиму 1608 — 1609 годов в деревни и села приезжали отряды из стана Лжедмитрия и забирали коров, лошадей, зерно, требовали денег. Если же денег не оказывалось, то могли забрать с собой дочь, или жену хозяина двора, а самого посадить под замок. А здесь еще и новый враг объявился, — один из отрядов под командованием некоего Сапеги отделился от войска «царя» и решил действовать самостоятельно, осадив Троице-Сергиеву обитель. Поэтому, случалось, что едва со двора крестьянина уезжали нагруженные подводы в Тушино, как с другой стороны вваливались с теми же требованиями люди Сапеги. И кому было жаловаться бедному крестьянину, к кому податься за помощью, куда спрятаться? В это время завелась в людях такая злоба, что уподобились они, как писал летописец, зверям, «и заняли их места в норах и пещерах, а звери хаживали в городах, как люди».
В городах и землях кто стоял за одного царя, кто — за другого. Так, новгородцы присягнули Василию Шуйскому, а их соседи псковичи - Лжедимитрию, когда узнали о договоре, заключенном со шведами, потому что они «немцев не хотят и за то помрут».
И все же один пример верности был явлен в те годы всей России. Сапега с отрядом в 30 тысяч человек осадил Троице-СергиевуЛавру, где монахов, ратных людей и укрывшихся за стенами обители крестьян набралось едва ли полторы тысячи. «Сидельцы» голодали, но не сдавались и храбро отражали атаки поляков. «Мы защищаем нашу обитель и мощи преподобного Сергия», — говорили осажденные, их же хранила молитва Сергия Радонежского. Изменников среди осажденных не было, стойкость и мужество они проявили по тем временам невиданные, и потому даже осаждавшие их казаки, случалось, усовестившись, перебегали на сторону осажденных.
В Москве тем временем также сидели в осаде, терпели нужду и ждали помощи от Скопина. «И тебе бы, боярину нашему, никаким своим походом не мешкать», — слезно молил царь Василий в письме к Михаилу в Новгород. — «Нам и всему нашему государству помощь на воров подать вскоре. Мы на тебя надежны, как на свою душу».
Но воевода не торопился, он собирал силы и готовился к сражениям. Наемники, пришедшие к нему от шведского короля, были, конечно, обучены ратному делу, опыт боевых операций «псы войны», как их называли в то время, имели немалый. Но вот беда, — воевали они только до тех пор, пока им платили деньги. Если же деньги заканчивались, то в лучшем случае «солдаты удачи» покидали поле боя, а в худшем — поворачивали оружие против своих недавних работодателей. Поэтому Скопину приходилось то и дело рассылать письма богатым торговым людям с просьбой выслать деньги: «Иноземцам, наемным людям найму дать нечего, в государевой казне денег мало, известно вам самим, что государь в Москве от врагов сидит в осаде больше году..»
И собирали деньги, как в русской поговорке: «с миру по нитке». Монахи Соловецкой обители выслали немалую сумму, приложив к деньгам даже серебряную ложку. Купец Петр Строганов снарядил и вооружил ратных людей и выслал денег, за что получил от царя разные милости, в том числе пожалование писать в грамотах свое имя с «вичем», то есть называться по отчеству — Семеновичем.
Весной 1609 года князь Скопин-Шуйский выступил в поход. И уже через несколько месяцев его отряды очистили от войск тушинского вора Торопец, Торжок, Порхов, Орешек, Старую Руссу. Будто оправдывая свое родовое прозвище скопа, он как хищная птица когтил поляков, вольных казаков, перешедших на сторону Лжедмитрия, гулящих людей и прочих воров, как называли в то время бандитов, смертельно поражая их и не давая никому уйти.
Под Тверью между войском Скопина, соединившимся со смоленским ополчением, и посланными из-под Тушина отрядами произошло сражение. Стоявшая по флангам пехота не выдержала натиска польской конницы и отступила. Но зато бежали с поля боя и стоявшие в центре поляки, тесненные воинами Скопина. Шляхетская гордость пострадала от такого развития событий, и на следующий день отступившая было часть польского войска решила взять реванш, несмотря на превосходство противника в численности. Не принимая всерьез московского войска и шведских наемников, поляки расположились беспечно кто в поле, а кто под стенами города. Узнав от разведчиков о таком опрометчивом поступке польского войска, князь Михаил решил воспользоваться случаем. На рассвете следующего дня он внезапно ударил вместе со шведами по польскому войску. Нужно ли говорить от том, что видевшие себя в счастливых сновидениях уже в Москве на Красной площади поляки не только не успели построиться в боевой порядок, но даже толком и вооружиться. Большая часть их полегла здесь же, остальные, спешно сев на коней, бежали из города.
Эта победа заставила поволноваться тушинский лагерь. В Тверь войска Скопина вошли, как написал Лжедмитрий в письме к Сапеге, «почти на плечах нашего войска», убегавшего из города. В том же письме он просил Сапегу уйти из-под Троицы в Тушино для защиты «царя» и очень опасался возраставшей мощи войска Скопина.
Но в войске князя Михаила тем временем произошли не совсем приятные события. Шведские наемники, которым вместо четырех месяцев заплатили жалованье только за два, не дождавшись платы, покинули войско. С оставшимися под его командованием немногочисленными силами Скопин вряд ли мог рассчитывать на то, чтобы выгнать тушинцев из-под Москвы.
Михаил Васильевич начал вести длительные переговоры с Делагарди, уговаривая его людей вернуться и подождать платы. И одновременно он приступил к обучению пришедших к нему из разных городов ополченцев. Их, а не «кованых ратных» людей он решил сделать главной частью своего войска. Да, они были плохо вооружены и совсем не обучены, но на них можно положиться, потому что воюют они не за деньги, а за совесть, за освобождение своей страны. Недалеко от города Калязина, в излучине Волги князь Михаил встал лагерем и начал обучение своего воинства премудростям военной науки. Помогавшие ему в обучении ополченцев шведы отметили замечательные качества русских воинов, — они непритязательны и неприхотливы, способны безропотно выдерживать любые тяготы войны, храбры на поле боя, упорны и предприимчивы во время осады.
В то время на полях сражений все чаще побеждала пехота, вооруженная пищалями. Конечно, в атаке пехотинцам трудно было устоять перед конницей, но в оборонительном бою победа нередко была на их стороне. Так, в сражении между царскими войсками и армией Лжедмитрия I под Добрыничами, царские воеводы выстроили 18 тысяч пехотинцев в одну линию, глубиной в шесть шеренг. Вооруженные пищалями, пехотинцы вели огонь по шеренгам: две первые шеренги, опустившись на одно колено, стреляли по коннице в упор, а в это время две стоявшие за ними давали одновременный залп и также опускались на колено, затем стреляли пятая и шестая шеренги, стоя в рост. Подпустив конницу Лжедмитрия поближе, пехотинцы дали одновременный залп из пищалей, подкрепив неожиданность удара залпами пушек. Не выдержав такого сильного огня, конница противника сначала отхлынула, а затем обратилась в бегство.
Чтобы применить подобный прием в бою, требовались опыт и хорошая выучка войска. Вот этим-то и занимался в лагере у монастыря под Калязиным князь Михаил Скопин-Шуйский. Обучались его воины и противостоять тяжелой польской коннице, вооруженной длинными и опасными пиками. Для этого пехотинцы использовали острожки — небольшие деревянные укрепления, которые позволяли им вести ружейный огонь из-за укрытия. За три месяца к монастырю подошли и новые части ополченцев, пополнив армию Скопина.
Вскоре обученные им новобранцы смогли применить науку в деле, — были освобождены Переяславль Залесский, Муром, Касимов, Владимир, Александровская слобода.
Очистив северо-восток от неприятеля, Скопин подошел к Москве. Помня о предсказаниях старца Борисоглебского монастыря Иринарха, Михаил отправил к нему посланца за благословением. Иринарх благословил воеводу на битву и послал ему крест и просфору со словами: «Дерзай, и Бог поможет тебе». С таким напутствием и благословением Михаил без боязни двинул свои войска на освобождение Москвы.
Вышедший из-под Троицкого монастыря отряд Сапеги попытался остановить войско Скопина, но в жестокой битве проиграл. В феврале 1610 года войска Сапеги и Скопина вновь встретились, теперь уже под городом Дмитровым, и вновь Сапега был разбит. Победы князя и приближение его войска к Москве рождали ликование среди сторонников царя и страх и панику среди тушинцев. Лжедмитрий из-за раздоров в своем лагере и опасаясь усиливавшейся мощи войска Скопина, к тому времени уже оставил Тушино и бежал в Калугу.
12 марта князь Михаил во главе войска торжественно въехал в Москву. С хлебом-солью встречали москвичи своего освободителя и оповещали о том колокольным звоном на всю округу. «И велику славу до веку поют Скопину -князю Михаилу Васильевичу», — говорится в народной песне.
Но недолго радовалась освобожденная Москва славе своего героя. Не всем понравились, как встречали молодого победителя, особенно тем, кто сам желал быть победителем. Дмитрий Шуйский, брат царя, неудачливый в войне, но преуспевший в интригах, собирался взойти на престол после своего бездетного брата Василия. Народный любимец, молодой и удачливый Скопин неожиданно становился его соперником.
В апреле князь Михаил Васильевич пировал на крестинах у князя Ивана Михайловича Воротынского, сына знаменитого воеводы. Внезапно Скопину стало плохо, у него открылось кровотечение, и через две недели, проболев странной болезнью, он скончался. В народе ходили упорные слухи об отравлении молодого князя, и в песнях это злодейство приписывалось жене Дмитрия Шуйского — Екатерине, которая была дочерью главного палача Грозного Малюты Скуратова. На пиру она, как пелось в народной песне, «змея подколодная» отравила князя Михаила, подсыпав в стакан с медом отраву-зелье.
Одни современники отрицали это убийство, другие подтверждали. «Не знаем, как сказать, Божий ли его суд постиг или злых людей умысел совершился? Один создавший нас знает», — заключил один из них. Похоронили князя, оплакав всем миром, с царскими почестями во вновь построенном приделе Архангельского собора Кремля.
Со смертью талантливого полководца и честного помощника дела царя совершенно расстроились, и в страну пришли большие беды. Польские войска осадили Смоленск, а вскоре появились и в самой Москве, шведы захватили новгородскую землю, царя же Василия Шуйского низвели с престола.
Междоусобные войны всегда считались в истории самыми страшными и позорными. Государство, разделяемое на части, не может долго стоять и потому становится легкой добычей для всех пришельцев; тогда созидаемое не одним поколением пахарей и воинов, великими трудами предков в один момент расхищается и утекает из страны, как вода. Не случайно годы раздоров между народом и властью в старину метко называли безвременьем и смутой. И героем, когда «во всей России был мятеж велик и нестроение злейши», мог стать только такой человек, на которого можно было бы опереться. Нерешительные в те годы ждали появления человека надежного, коим и явился князь Михаил Скопин-Шуйский.
Ему было даровано от рождения много, но далеко не все умеют использовать полученный от Бога талант. Князь за недолгую свою жизнь не только сумел применить свой дар, но развил его, «утроил», как написал современник. В годы измен и предательства он не опорочил своего имени ни единым доносом, не искал легкой добычи или царской награды, не подличал, за что и получил еще при жизни народное признание и любовь. И хотя не довелось ему увидеть примирения в народе и полного освобождения страны от иностранных войск, но идея опоры на народное ополчение была воспринята пришедшими ему на смену полководцами.
Ополчение станет основой войска, собранного Мининым и Пожарским. Когда наемники обратятся к ним с предложением помощи, те откажутся, объявив, что освободят страну собственными силами. И освободили, войдя в Москву 4 ноября 1612 и изгнав захватчиков сначала из Кремля, а потом и из всей России.
