 |
| РИА Новости | Александр Кабаков | 08.07.2006 |
Одно время казалось, что очередной выбор сделан раз и навсегда, западная либеральная модель победила, и продолжать разговоры о «самобытности» могут только профессиональные патриоты и обиженные коммунисты, маргиналы, противники любого открытого соревнования идей, боящиеся обнаружить в нем свою несостоятельность. Но не прошло и двух десятилетий, как российский путь сделался актуальным предметом обсуждения, в котором участвуют вполне вписавшиеся в современную жизнь люди. Многие из тех, кто еще недавно считал вопрос решенным, кто был уверен, что превращение нашего отечества в «нормальную европейскую» страну лишь дело времени, не то что бы стали сомневаться в принципиальной достижимости этой цели, но задумались о некоторых особенностях движения к ней. Тех же, кто по-прежнему уверен в существовании единственного и обязательного для всех способа устроения достойной человеческой жизни, кто шаг влево или вправо от этой магистрали считают побегом в дикость, бесправие и нищету, становится все меньше. Понемногу они утрачивают всякие связи с действительностью, с настроениями большинства и перестают, как это свойственно сектантам, слышать какие бы то ни было аргументы в споре. Пожалуй, они постепенно становятся новыми маргиналами и не случайно все чаще смыкаются с маргиналами предшествовавшего десятилетия.
В сущности, некоторый скепсис по отношению к каноническому «западному» образцу может считаться как раз свидетельством того, что суть его понята правильно. У нас отчаянные модернизаторы пытались создать систему, до мельчайших деталей повторяющую не просто западное политико-экономическое устройство (и на так называемом Западе, к которому уже давно относится и значительная часть географического Востока, совсем не унифицированное), а именно такое, какое существует лишь в некоторых, главным образом англо-саксонских и протестантских странах. В свое время, после Второй мировой войны, через подобное прошли многие, например, Япония и Италия, но они довольно быстро одолели соблазн подражательства и начали разумно использовать собственные преимущества, опираться на традиции. Именно окрашивание стандартов демократии и свободной экономики в собственные национальные цвета в этих странах стало основой того, что назвали «экономическим чудом».
Не нужно быть сверхъестественно наблюдательным, чтобы заметить существенные отличия нашей национальной жизни, самых ее незыблемых основ, не только от того, что принято считать западной традицией, но и от того, что чаще называют не восточной, а азиатской. Эти отличия не смогло вытравить даже семидесятилетнее коммунистическое вытравливание всего живого. Достаточно присмотреться к любой, хоть деревенской, провинциальной, хоть к столичной нынешней русской жизни, чтобы понять: красивое понятие «евразийство» самой конструкцией слова вводит в заблуждение. Простым сочетанием Европы и Азии, кроме как условно-географическим, Россия никогда не была, а с тех пор, как распалась империя, и вовсе утратила даже внешние признаки такого объединения. И европейские влияния, и азиатские проявляются в российской реальности настолько преобразованными, искаженными чертами, что их и определить трудно. Поэтому метания, попытки выбрать один из ориентиров бессмысленны так же, как был бы бессмыслен выбор слона между лошадью и верблюдом как примерами для подражания.
В конце концов, когда-нибудь придется признать, что мы представляем собой совершенно отдельное и цельное, а не «сложносочиненное» явление. Именно такое признание всегда помогало и помогает народам добиться успеха в строительстве общества разумного, благополучного, обеспечивающего комфортное и достойное существование большинству. А самая бесплодная стратегия состоит в поиске готовых и идеально подходящих лекал. Каких бы заоблачных высот не достигли в демократии американцы, в решении социальных проблем западные европейцы, в технологиях японцы, в экономическом росте китайцы — все это не причина для вступления на американский, западноевропейский, японский или китайский путь. Задача состоит не в том, чтобы воспроизвести процесс, а в том, чтобы достичь цели — достойной человеческой жизни. Все стремятся пройти из точки, А в точку Б, от бедности и притеснений многих к обеспеченности и свободе каждого, в этом содержание истории. Но дорог, соединяющих эти точки, столько же, сколько национальных исторических традиций, народных психологий и конкретных обстоятельств существования государств. Невозможность устроить в России Швейцарию вроде бы очевидна, с этим никто не спорит. Однако разговоры о «вхождении в Европу» или, наоборот, «повороте к Азии» (как уже сказано, часть которой теперь можно считать «Западом») не прекращаются. Тем, кто бесспорно принадлежит к европейскому или азиатскому сообществу, такое и в головы не приходит, трудно представить себе немцев, сомневающихся в своей европейской принадлежности, или, допустим, южных корейцев, не уверенных в том, что они азиаты. Само же обсуждение проблемы «принадлежности» в России доказывает, что она не есть ни то, ни другое, а, значит, нечто третье, не образованное простым сложением.
Многое следует их этого, например, необходимость найти собственный способ осуществления демократии. Причем искать надо не форму, форму-то как раз почти весь мир принял одну, многопартийный парламент как законодательная власть и избираемый глава исполнительной власти, а содержание. Искать, отдавая себе отчет в том, что демократия — не идеальное общественное устройство, а лишь самое лучшее, что во власти большинства заложены опасности, которые может в критической ситуации нейтрализовать только просвещенное меньшинство, способное и готовое взять на себя ответственность. Примеров, когда по демократическим правилам играли и выигрывали опасные для человечества силы, достаточно — от довоенной Германии до нынешней Палестины; один из ярких примеров навязывания темному большинству представлений мыслящего меньшинства — история строительства американского гражданского общества. В России, похоже, сейчас складывается именно такая ситуация, при которой демократия нуждается в защите от некоторых собственных проявлений: вполне демократическим путем к власти могут придти крайние националисты, демократическими свободами могут воспользоваться сторонники «революционного насилия», наконец, при полной поддержке большинства высшая власть может превратиться в неограниченную. Российская демократия станет безопасной для самого демоса только в том случае, если российского в ней будет не меньше, чем демократического.
Примерно то же самое можно сказать об экономике. Строить ее исключительно на гонке за высокими технологиями в стране, где их нет, а нефть есть, было бы по крайней мере удивительно. Да и примеров таких не найти в мире, все торгуют тем, что возможно и выгодно производить в конкретных условиях, сложившихся исторически. Интересно было бы посмотреть, чем стали бы заниматься в любой Силиконовой долине, если бы там нашлись газ или нефть. Это вовсе не освобождает нас от необходимости думать о будущем и использовать благоприятную ситуацию для технологического прорыва, но и полагать, что бьющие из-под земли деньги могут не влиять на стратегию хозяйствования, глупо. Слова «великая энергетическая держава», кем бы они ни произносились, суть только констатация факта, а не выражение амбиций, как «великая технологическая держава» по отношению к той же Японии. И использование хоть технологической, хоть энергетической мощи в национальных интересах — это просто проявление здравого смысла и обязанность тех, кто поставлен нацией отвечать за соблюдение ее интересов. Можно мечтать о перспективах современного развития, которые открылись бы перед Россией, не будь она такой богатой, но с таким же успехом можно мечтать и даже требовать, чтобы в ней установился морской климат вместо резко-континентального.
Конечно, рассуждения эти — дилетантские. Но постоянные споры о том, по европейскому, азиатскому либо «особому» пути должно нам идти, представляются столь же дилетантскими и, к тому же, совершенно лишенными практического смысла. Россия есть Россия и больше ничего, не Азия и не Европа, с ними мы лишь партнеры. Россия даже не Евразия, поскольку нет нужды в таком синониме — разве существует еще какая-нибудь большая Евразия, в которую Россия входит как часть? И если даже в объединенной Европе каждая страна живет хотя бы немного по-своему, и все азиатские не похожи друг на друга — то какой же, кроме собственного, путь может выбрать Россия, никуда не укладывающаяся целиком? Именно собственный, а не особый путь, поскольку понятие «собственный» предполагает совокупность имеющихся своих качеств, а «особый» — лишь отсутствие чужих.
Посмотрите на карту. Это никак не часть, это целое.
Александр Кабаков, Издательский дом «Коммерсантъ».
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
