 |
| Труд | Архимандрит Зинон (Теодор) | 06.07.2006 |
Церковь проповедует одновременно и словом, и образом, поэтому икону и называют учителем. Князь Трубецкой дал прекрасное определение русской иконе — «умозрение в красках». Икона — это воплощенная молитва, поэтому вне Церкви в подлинном смысле существовать не может. Как одна из форм проповеди Евангелия, как свидетельство Церкви о Боговоплощении, она составная часть богослужения — как и церковное пение, архитектура, обряд.
Но сейчас икона не занимает в богослужении подобающего ей места, и отношение к ней не такое, каким должно быть. Она стала просто иллюстрацией к празднуемому событию, поэтому и не важно, какова ее форма, и потому у нас всякое изображение, даже фотографическое, почитается как икона. На икону давно перестали смотреть как на богословие в красках, даже не подозревают, что она может искажать вероучение так же, как и слово. Вместо того чтобы свидетельствовать об Истине, она может лжесвидетельствовать.
Икона должна быть написана натуральными красками и только на прочном материале — обычно на доске, но не на бумаге, стекле или каком-нибудь хрупком веществе.
Л. А. Успенский очень просто и убедительно объясняет, почему цветная фотография не может быть применена в церковном обиходе: она только имитирует цвет, тогда как собственного цвета не имеет. Потому употреблять цветные фотографии в качестве икон не следует. Икона должна свидетельствовать об истине, а мы вводим элемент лжи туда, где ее не может быть.
Патриарх Алексий I просил не приносить в храм бумажные цветы, потому что в них нет правды. Еще гораздо раньше митрополит Московский Филарет (Дроздов) говорил, что поддельные камни и поддельные металлы нельзя употреблять в церковном обиходе не потому, что они малоценны, а потому, что заключают в себе ложь. Всякие механические способы воспроизведения икон Церковью не одобряются. Но, очевидно, теперь обстоятельства заставляют… Это принимает иногда чрезвычайно уродливые формы, и в наших иконных лавках продаются такие иконы, которые не имеют права на существование. Та продукция, которую выпускают мастерские Патриархии, далеко не всегда соответствует требованиям, предъявляемым Церковью к своему искусству. Это очень тревожный симптом.
Многим, очевидно, известна икона «Спас Ярое око» (она находится в Успенском соборе, в Кремле, в иконостасе над правым клиросом). Так вот, некоторые верующие считают ее страшной: посмотришь, мол, и молиться не захочется. Подобное восприятие показывает, насколько мы удалились от подлинного понимания православной иконы.
Иконописание — церковное служение, а не творчество в том смысле, как его понимают светские художники. Рождаясь из Литургии, икона является ее продолжением и живет она только в богослужении, равно как церковное пение, облачение, архитектура.
До XVI века иконы списывались, но не копировались: если взять списки, например, с икон Владимирской Богоматери или святого Николая, самого почитаемого на Руси святого, — двух одинаковых икон вы не найдете. Эта традиция на Руси была прервана. Стали писать иконы ремесленно, по переводам, снимать кальки, использовать другие примитивные методы. Например, старообрядческие иконы в точности вроде бы повторяют старинные, но отличаются от них, как мумия от живого человека, в них нет главного — жизни. Отсеченная ветвь засыхает.
Если ко мне приходит кто-то из светских художников и изъявляет желание писать иконы, я говорю, что прежде надо убить в себе художника.
Любое творчество требует полной от-дачи, нельзя допускать в себе никакой раздвоенности. В самом деле, нельзя смотреть одним глазом в землю, а другим — в небо! Нельзя служить двум господам, учит Христос.
Есть старое церковнославянское слово, теперь уже забытое, — «иконник». Это человек, который создает произведения в рамках церковного канона и своим в них ничего не считает, — никто из иконописцев своих икон не подписывал, потому что искусство Церкви соборное. Иконник, иконописец — только исполнитель. Самое опасное — подмена предания самовыражением. Современные художники, как правило, неглубоко знают христианство, а если бы знали и были людьми добросовестными, сами отказались бы расписывать храмы.
Сейчас у многих людей, даже искусствоведов, восприятие иконы неверное. В древней Церкви, в лучшие времена христианства, восприятие красоты и искусства было цельным, она не разделяла икону на произведение искусства и принадлежность культа, потому что вне Церкви красоты не знали. С тех пор как церковная жизнь стала обмирщаться и подлинная икона оказалась в совершенном забвении вплоть до конца XIX века — многие стали искать красоту вне Церкви, в светском искусстве.
Бог есть совершенная Красота. Красота в этом мире еще не царствует, хотя она вошла в него с пришествием Сына Божия, с Его вочеловечением. Она проходит за Христом путь своего распятия. Красота распинается в мире, и потому она есть Красота крестная.
Вечная жизнь будет на этой же земле, но преображенной, обновленной Духом Божиим, без греха — в созерцании Красоты, в предстоянии Богу, в общении с Ним. Вне Церкви достичь этого невозможно: двух истин не бывает.
Есть свод аскетических правил, называемый «Добротолюбие». Что понимать под добротолюбием? Я спрашивал у старых монахов, и даже они отвечали по-разному: любовь к добродетели, к добру, доброделание.
«Доброта» — слово славянское и означает Красоту как одно из имен Бога. Значит, любовь к красоте есть любовь к Богу. Духовное делание, очищение себя, приготовление к тому, чтобы быть храмом Божиим, храмом Святого Духа, — это искусство из искусств, наука из наук. Красота Бога — это прежде все-го красота духовная, совершенная Любовь, об этом свидетельствуют писания святых отцов. Выражаясь современным языком, Бог шел на риск, создавая человека. В каком-то вечном плане ему были известны судьбы мира, как, конечно, и судьба каждого человека, однако весь смысл в том, что Бог — совершенная любовь; создавая человека, веря в него, Он понимал, что потребуется искупительная жертва Христа.
«Красота спасет мир», — сказано у Достоевского, потому что сам человек спасти мир не может. Красота — понятие отвлеченное: одному нравится одно, другому — другое. Но Достоевский, я думаю, имел в виду красоту как одно из имен Божиих или как богоподобие. Бог еще именуется Художником, ведь одним из видов аскетического делания является созерцание видимого творения. Если этот мир, даже пораженный и испорченный грехом человеческим, так прекрасен, так органичен, то как же должен быть прекрасен Творец этого мира!
В широком смысле слова художником быть обязан каждый христианин. Дар творчества выделяет человека из всех живых существ, ставит его даже выше ангела.
Сейчас многие образованные люди, не нашедшие Истины и Красоты на перепутьях мира, приходят в Церковь и ищут в Ней эту Красоту. Они очень тонко чувствуют всякую фальшь, всякое безобразие, уродство, особенно художники и музыканты. И, если они увидят в храме безобразные росписи, услышат вместо простого уставного поддельное концертное пение, — никто не убедит их в том, что христиане — свидетели Небесной Красоты.
В наше время, говоря о церковном возрождении, необходимо в первую очередь заботиться о том, чтобы Церковь постоянно являла ту Красоту, которой Она обладает в полноте, — в этом миссия Церкви в мире.
