 |
| Литературная газета | Федор Шелов-Коведяев | 05.07.2006 |
Две концепции развития России заявили о себе почти синхронно: первая программная статья Хомякова вышла всего через три года после первой публикации знаменитого письма Чаадаева. Потому волновало обоих авторов, естественно, одно и то же. Их ужасало положение простого народа. Их беспокоил фактический раскол нации, где господа крепостных живут в своей стране, как иностранцы, эксплуатирующие туземцев. Их угнетала невозможность вести в таких условиях нормальную христианскую жизнь.
С западниками славянофилов объединяла и критика деспотизма, и жажда духовного обновления, и даже идеализация Западной Европы. Например, ни те, ни другие не заметили и не оценили, почему жёсткое крепостничество установилось у нас практически одновременно с Австрией и Германией. Европейская традиция Киевской Руси, представлявшая собой симбиоз князя, вольных дружинников и бояр-советников, вовсе не отталкивала Ключевского. Хомяков же был ещё категоричнее: чистое и прекрасное прошлое нашей страны исчезло тогда, когда в ней возобладало самовластие — «Все обычаи старины, права и вольности городов и сословий были принесены на жертву для составления плотного тела государства». Также славянофилы первые установили, что Пётр всего лишь продолжил ту политику в отношениях с Европой и иными соседями, которая веками проводилась его предшественниками.
Более того, когда Аксаковы, Даль, Самарин критикуют Запад за избыточную рассудочность, моральное разложение, обожествление денег и удобств, культ разума и тиранию науки, разобщённость и эгоизм, безудержный релятивизм (своемыслие), то они открыто черпают свои упрёки из европейской философии. Наиболее ясен тут Киреевский, определив, что рационализм «обнаруживается началом односторонним, обманчивым, обольстительным и предательским». Он пишет: «Все высокие умы Европы жалуются на теперешнее состояние нравственной апатии, на недостаток убеждений,…требуют новой духовной силы вне разума, требуют новой пружины жизни вне расчёта…». Если Хомяков утверждает, что «англичане, французы, немцы не имеют ничего хорошего за собою. Чем дальше они оглядываются, тем хуже и безнравственнее представляется им общество», то он повторяет замечание не только многих своих современников — западников в России, но и мнение тогдашних европейских историков. Фактически предвосхищая этим современную критику Западом его собственных кризисов и его актуальные духовные поиски. Панегирики продуктивности славянской самобытности тоже ведь были лишь реакцией на шокирующе пренебрежительное отношение к славянству в романо-германской среде.
Указывая на то, что к авторитету Запада нельзя относиться рабски, но только разумно, славянофилы сами демонстрируют нам пример западного рационализма. Совсем не чужды они были, как мы видели, и признанию фундаментального значения и даже превознесению демократических традиций на Руси.
Поэтому неудивительно, что на самом деле славянофилы спорили с западниками не о России. И те, и другие были европейцами и вели дискуссию о Европе и о тех путях, по которым должно продолжиться наше общее развитие. Если вторые полагали, что наша страна призвана максимально заимствовать западную традицию, то первые считали, что она должна сыграть в ней свою роль. Причём и в этом вопросе в славянофильских кругах не было полного единства. Одни думали, что нам достаточно быть запасным материалом для остальных европейцев, другие (например, Хомяков) настаивали, что России предназначено стать источником нового прогресса Европы.
Значит, неправильно воспринимать славянофилов исключительно как антизападников. Скорее, это были альтернативные западники. Они не столько отрицали западные модели, сколько строили диалог о Западе и искали способы улучшения его решений. Но здесь они сделали несколько крупных промахов, чьи последствия и сейчас осложняют нашу жизнь.
Они были убеждены, что своими достижениями Запад обязан одному Востоку. Чтобы доказать, что отныне только Россия может придать Европе позитивный импульс, они объявили нас, хотя ранее мы были для себя и всех соседей северной нацией (гипербореями), восточной страной. Они убедили в том и русское общество, и остальной мир. В итоге мы путаемся в самоидентификации. А в международных отношениях они укрепили позиции самых антиславянски настроенных европейцев негативом восточного «аргумента». Притом что для Востока мы своими от этого так и не стали.
Они также упустили из внимания большинство т.н. черносошных крестьян, а оттого преувеличили полномочия общины и проигнорировали роль частной собственности на землю. Ведь община владела только неделимыми угодьями (лесом, водою и т. д.), как, например, и в нынешней Англии, а владельцем пахотного надела выступал всегда частный крестьянский двор в лице главы семьи.
Поняв, что будущее зависит от прошедшего, славянофилы по-своему пали жертвой младенческого состояния исторической науки. Они именно что не «угадали» (как призывал Хомяков) наше прошлое. Они гипертрофировали якобы предопределённость русского самовластия. Договор о военной защите как единственное оправдание власти был присущ князьям не менее, чем иным ранним монархиям Европы. Я уж не говорю о калькировании зрелым самодержавием образцов западного абсолютизма.
Понятие права впрямь связано в нашем сознании со справедливостью, правдой. Но славянофилы зря утверждали, что на Руси судили лишь по обычаю. Наши своды законов существуют со времён Русской Правды. И когда князю говорили: не по праву суди, а по правде, то просили именно применять закон, а не право (издержки полисемии термина!) сильного. А обычное право долго доминировало в суде короля, как известно, и на Западе. Архаику же «понятий» мы унаследовали от СССР.
Без славянофильства мы знали бы меньше. Но любовь к самобытности не должна вести к аутизму.
