 |
| Радонеж | Владимир Можегов | 27.06.2006 |
Прочитав статью В. Семенко «Экстремизм в православии», или Откуда исходит главная опасность?", большая часть которой посвящена моей скромной персоне, я сперва не хотел отвечать (дело и хлопотное, да и что бы биться за эту самую персону — не слишком благородное).
К тому же у меня сложилось ощущение, что уважаемый автор в своей статье спорит не столько со мной, сколько с обитателями собственного подсознания.
Персонаж по имени «Владимир Можегов» говорит ему, например, такие удивительные вещи: что «эпоха новомучеников закончилась»; что «новые канонизации неуместны», что «секулярно-либеральный дух мира должен быть… впущен в церковную ограду», а также «долой христианское государство» и т. д. и.т.п., перечислять можно было бы долго. (Кому интересно, тот сам может сыграть в (не знаю уж насколько увлекательную) игру, сравнив текст автора с тем, который вызвал его бурную реакцию).
Мои возражения здесь были бы по-видимому неуместны, (скорее они должны исходить от все того же вызванного автором демона по имени «Владимир Можегов»). Разбираться же в чужой шизофрении дело уже не просто хлопотное, но и опасное. При том, что ни помешать, ни помочь здесь я здесь, увы, не в силах. Да и сам автор своим собеседником вполне, кажется, доволен. Вот и славно.
Но сама патология (иррациональная злоба и болезненная самовлюбленность) мне показалась достаточно типичной для нашего времени. И не просто типичной, но и, в каком-то смысле, жизнеобразующей…
Человек слаб. Жить в реальности ему трудно и страшно, да и время таково, что сама реальность ползет и распадается на куски). И вот он сначала укрывается от реальности в собственное эго… А затем к нему начинают приходить «гости», с которыми (нехорошо быть человеку одному) он и начинает вести свои бесконечные диалоги, в которых, конечно же, — все та же ничем неумиряемая и разрушающая личность злоба, и — самовлюбленность.
(Так, расправившись с предыдущим, наш автор вызывает дух по имени Р. Гальцева (реальный персонаж вряд ли даже подозревает о существовании человека по имени В. Семенко). Этот дух даже чем-то симпатичен автору, но в то же время ясно, что единственный повод, ради которого он его вызвал, это «заметить, что все идеи ее замечательной статьи („Магический круг“ — ВМ) были сформулированы им (самим автором) еще году эдак в 1992−93-м"…
После этого персонажа, духи начинают идти автору косяком, и на каждом из них он вымещает часть своей злобы, до тех пор, пока она не наконец не истощается полностью. Следует миг облегчения, после чего, как водиться, всё начинается снова…
И автор снова берется за перо…
Но оставим сеансы авторского спиритизма и обратимся к упомянутому уже „магическому кругу“.
„Очерчен будто магический круг отделяющий Церковь от формирующих человека веяний эпохи“, говорит реальная Р. Гальцева, которую цитирует автор. И далее: „Хотя из уст президента мы слышим высокие слова о возрождении традиций и „укреплении нравственных основ“ российского государства“, моральный дух высшей власти (будь таковой в наличии) блокируется затравщиками „прав и свобод“, объявляющими любое поползновение оздоровить общественную атмосферу, то есть вспомнить о стыде и совести, тоталитарной угрозой, и потому дальше благих пожеланий дело не идет».
Да, увы, не секрет — есть такой круг. Только у круга этого есть, как мне видится, еще одна, внутренняя сторона. Та, с которой и доносится этот полубезумный скрежещущий полив об «экстремизме в православии».
И вот как мне видится сия геометрия. В центре Церковь, вокруг которой очерчен некий круг, с одной стороны которого затравщики «прав и свобод», блокирующие любые поползновения «возрождения традиций и укреплении нравственных основ», а с другой еще одна группа, ожесточенно и накрепко связанная с первой.
В результате их взаимодействия, а точнее блокады и рождается тот магический круг, сквозь который не пробится ни благим начинаниям, ни тем веяниям тихого ветра, которые могли бы оздоровить ситуацию в обществе и вообще сделать его более человеколюбивым.
и вот об этом-то как раз и хотелось бы поговорить. Благо, Бог послал замечательный материал, которым, не задевая особо ничьи персоналии, я мог бы проиллюстрировать некоторые свои мысли.
2.
15 лет назад случилась одна очень странная вещь. Некая очень ограниченная группа людей приватизировала собственность чуть ли не целой огромной страны. Вещь всем известная, хоть и трудно постижимая. Ну, а поскольку всем известная, то и не будем арифметику повторять, а назовем эту группу просто «губители"… Но случилась в то время еще и другая, не многим более многочисленная группа людей, которой удалось сделать еще более удивительную вещь — приватизировать любовь к России. Так их и назовем — «любители"…
И в то время пока потерявший всякие ориентиры народ, шатался во все стороны и падал во все бездны разом, — одна немногочисленная группа людей молча, но усиленно гребла под себя его материальные богатства, а другая, не более многочисленная — собирала богатства духовные, главным образом — его возмущение происходящим.
И когда одна группа людей объявила себя новой солью этой земли, новыми, так сказать, русскими, другая, в то же самое время, — объявила себя ее духовным светочем — русскими так сказать изначальными…
Признаться, когда меня также носило в этом водовороте и я пытался разобраться в происходящем, и когда одни потоки словес окончательно потеряли всякое отношение к реальности, я стал внимательно прислушиваться к потокам словес с другого берега. И внимал им довольно продолжительное время, пока… и их не постигла участь первых….
За всеми этими словесами снова не оказалось ничего, кроме бесконечного самодовольства и самолюбования… Все та же ненасытная жажда власти и бесконечная уверенность в своей правоте, в своем праве на последнюю истину…
И вся эта схватка вдруг предстала схваткой двух болезненных и безнадежных эгоизмов, для которых слова: родина, совесть, жалость или любовь и свобода -…нет, конечно значили кое-что, но как-то слишком уж своё…
Например, первый образ, который вставал за словом Родина — множество поверженных вокруг МЕНЯ врагов… слово свобода говорило, конечно, о МОЁМ праве делать всё, что я захочу… слово любовь — о МОЁМ обладании, а при слове совесть — образовывалась некая корпоративная этика, некий Закон, утвержденный НАМИ и НАС в глазах друг друга оправдывающий…
И так, во всех отношениях, от кого бы они не исходили главными словами оказывались эти двое — я и моё… А МОЁ это право делать всё, что я захочу, или МОЁ это право судить кого и как я считаю нужным или быть исключительной-совестью-нации-как-я-того-заслуживаю — в сущности, так ли уж велика разница?
Удивительно, но самим «любителям» даже в голову не приходил вопрос: по какому, собственно, праву они называли себя непреложным светочем, нашей «надеждой и опорой» и «нашим всем»?
Зато, не моргнув глазом они могли произнести например такое: наши недостатки — это продолжение наших же достоинств (я не поверил своим глазам, когда прочел это откровение от одного из лидеров партии «любителей»)…
А все их разговоры о родине упирались в конце концов лишь в желание перекроить ее исключительно под себя. Об остающихся же еще на ней сотнях миллионах, о которых не дозаботились «губители» и которым их идеи вовсе не представлялись таким уж светочем во языцах, память их кажется вовсе не доходила… Кажется, они вообще были лишены этого божественного дара — осознавать собственную нелепость.
Хамство они почитали своим достоинством, а хамство по отношению к власти (слово власть пишу с маленькой буквы, дабы лишний раз их не травмировать) — вообще доблестью. (Хотя невеликой доблестью это было уже и 30 лет назад, а с тех пор стало и вовсе безнадежной банальностью).
Приватизировав «любовь к России», они пожелали приватизировать и ее великих людей. В свое время Иван Ильин стал для меня выходом из многих духовных тупиков. И я с благодарностью писал об этом человеке. И, конечно, обрадовался, когда услышал это имя из уст Президента (позволю себе эту маленькую слабость — писать слово Президент с большой буквы). Это стало для меня знаком того, что сама Россия выходит из тупиков своего Смутного времени.
Но эти странные люди из всего поистине безграничного космоса Ивана Ильина увидели только «сопротивление злу силой», и при этом, конечно, не догадались применить это сопротивление к самому надежному врагу — к самому себе…
Не увидели они у Ильина и его презрения ко всей этой мелкой политической возне всевозможных «партий». Всей этой клановости, мелкой нахрапистой квази-соборности (против кого дружите?)
Ильин говорил, что политика есть непосредственное созерцание и живое творчество, что ее нельзя сводить к «идеологиям» и «партийным программам». Все же живое творчество бывшего лидера партии «любителей» в бытность ее председателем заключалось, помнится, в том, чтобы по три раза в неделю умудриться сменять свои убеждения…
«Сущность всякой политической партии в том, что она покушается стать целым…», — писал Ильин в «Наших задачах». «Партийность дает народу возможность обходиться без самостоятельно-мыслящих людей и «голосовать», не зная, не понимая, не думая».
Партия, как безукоризненно формулирует далее Ильин, есть не что иное как «союз людей, договорившихся друг с другом о том, каким путем и способом ей лучше всего захватить государственную власть в свои руки. Этот вопрос одни партии решают легально и лояльно, другие — противозаконно и насильственно. Но посягание на полноту власти присуще всем партиям».
«Спросим себя однажды, в чем нуждается всякое государство больше всего для своего процветания? — В единении. Содействуют ли этому политические партии? Как раз наоборот; они изо всех сил работают над разъединением в народе… Они создают схему для политической вражды, так что партийные люди привыкли критиковать, отвергать и поносить все то, что предлагают другие партии, совершенно независимо от того, полезно государству это предлагаемое или нет» — вот так несколькими росчерками вписывает Иван Ильин всех наших партийных драконов в единый магический круг и сковывает своей очевидностью весь их ползучий хаос…
3.
Иногда эти люди говорили и о любви к Церкви… Но и эту любовь по неуклонному свойству своего ума они стремились приватизировать, силясь превратить Церковь в политический институт по обслуживанию своих убогих идеологий. И снова почему-то не удосужились заглянуть в Ивана Ильина, который писал:
«…Церковь ведет веру. Вера объемлет душу. Душа творит культуру. Но церковь не объемлет всю жизнь человека и не «регулирует» всю культуру человечества: ни в науке, ни в искусстве, ни в политике, ни в хозяйстве… Времена Савонаролы и Кальвина прошли и не возвратятся. Помышлять о земной «теократии» могут только церковные честолюбцы, лишенные трезвения и смирения…
Вот почему так важно ограничить духовную и культурно-творческую компетенцию церкви.
Церковь не есть ни политическая партия, ни государство.
Она вообще не «партия», т. е. в буквальном смысле слова — не часть. Она призвана не к делению и разделенности, а к мировому единству и всецелости («кафоличности»). Тем более она не есть политическая партия.
Так — церковь есть религиозный союз. Политическая партия не есть религиозный союз. Церковь имеет догматы, таинства и каноны. Политическая партия не может и не смеет их иметь. Церковь исходит из веры и ею строит дух человека. Политическая партия исходит из соображений государственной целлесообразности и хозяйственной пользы и ими направляет внешнее поведение человека. Церковь по установлению своему благодатна: она есть орудия Царства Божия. Политическая партия устанавливается человеческим произволением и есть порождение земной государственности. Церковь ищет перерождения души и духа. Политическая партия ищет легального захвата государственной власти. Церковь не борется силою и понуждением. Политическая партия добивается именно права бороться понуждением и силою.
Итак, по самому существу своему и по всему существу своему церковь не может и не должна становиться политической партией и выступать с какой-либо партийной программой культурного творчества. Церковь, сливающая или смешивающая себя с какой бы то ни было политической партией, унижает и извращает свою природу; связывает себя с одной партией и ограничивает для других партий доступ к себе, церковь прикровенно становится партийной организацией…. Связанность церкви с одною партией делает ее пртийной церковью; такая церковь низводит свое представление о Царстве Божием до уровня политической программы и изменяет своей кафоличности; в то же время она придает данной политической партии значение благодатной исключительности и тем сеет величайший соблазн в душах.
Подобно этому, Церковь не призвана к светской власти, к ее захвату или подчинению. Церковь и государство взаимно инородны — по установлению, по духу, по достоинству, по цели и по способу действия… Бесспорно, государство выше политической партии так, как родина, а целом выше своих частей; но и партия и государство остаются учреждениями человеческого порядка и земного ранга.
В этом смысле Церковь «аполитична»: задача политики не есть ее задача; средства политики не суть ее средства; ранг политики не есть ее ранг.
Но означает ли это, что Церковь не должна стоять в живом и творческом отношении ко всей культуре народа, к бытию Родины и нации и к государственному строительству? Отнюдь нет…
Церковь отнюдь не вмешивается в политику и не стесняет культурного творчества людей, но пребывает в пределах созидаемого и блюдомого ею Царства Божия. Церковь призвана, церковь обязана указывать людям — и царю, и чиновникам, и парламентариям, и гражданам, и промышленникам — то в личной беседе, то в проповеди, то во всенародном воззвании, — где именно их дела, их установления или страсти вредят делу Царства Божия. В этом ее учительская власть, от которой ее ничто и никак освободить не может. И вторжением в политику это стало бы только тогда, если бы Церковь подменила свое религиозное мерило земным или обратилась бы к земным политическим средствам, а свободу культурного творчества это нарушило бы только тогда, если бы Церковь попыталась предписывать людям творческие способы их жизни… (Иван Ильин «Основы христианской культуры», М., с.320−322).
И не попались им почему-то на глаза странные слова митрополита Антония Сурожского: «Церковь должна быть бессильна как Бог"… Ибо, кто может это слушать?
Но вот что говорил владыка Антоний:
«Церковь не может быть принадлежностью какой бы то ни было партии, но она вместе с тем не беспартийна и не надпартийна. Она должна быть голосом совести, просвещенной Божиим светом. В идеальном государстве Церковь должна быть в состоянии говорить любой партии, любому направлению: это — достойно человека и Бога, а это — не достойно человека и Бога. Конечно, это можно делать из двух положений: или из положения силы, или из положения предельной беспомощности. И вот мне кажется, я в этом глубоко убежден, что Церковь никогда не должна говорить из положения силы. Она не должна быть одной из сил, действующих в том или другом государстве, она должна быть, если хотите, так же бессильна, как Бог, Который не насилует, Который только призывает и раскрывает красоту и истину вещей, Который не навязывает их, и как наша совесть, которая нам подсказывает правду, но которая нас оставляет свободными прислушиваться к истине и красоте или от них отказаться. Мне кажется, что Церковь должна быть именно такой; если Церковь занимает положение одной из организаций, которая имеет власть, которая имеет возможность принудить или направить события, то всегда остается риск, что она будет желать властвовать, а как только Церковь начинает властвовать, она теряет самое глубинное существо — любовь Божию, понимание тех, кого она должна спасать, а не ломать и перестраивать».
И мне почему-то кажется, что только когда мы начнем понимать все это, начнет прорываться и та блокада, тот «магический круг», который ныне отделяет людей наших от Церкви, а мир этот от Божьей любви.
4.
На самом деле, безумцев этих не так уж и много. Настоящих — больше. Еще больше обманутых и ленивых. Да и не их это вина, скорее слабость… И не мне их судить. Нет у меня на это ни права, ни желания…
И вообще я думаю, что скоро, все эти партии многоликого человеческого самоутверждения, вся эта ум-честь-совесть нашей эпохи, с ее неумолимой жаждой ставить ногу на грудь врагу — уйдут в небытие. Они просто станут не нужны возрождающейся России, которая вспомнила, наконец, о своем Всечеловеческом служении. (От того-то так и засуетились всевозможные «любители», даже уже сходясь заодно и с «губителями», что в этой новой свободной и сильной России место им уже не находится)…
Кстати, в качестве национального церковного проекта (идею о котором я украл не у уважаемого оппонента, а у отца Тихона Шевкунова, озвучившего ее на последнем заседании клуба православных журналистов), подразумевалась вовсе не игра в лошадки или затеи в песочнице. Я лишь предложил бросить бесконечное бабье нытье и причитания (ой, как всё плохо! ой, либералы проклятые!) с никому не страшными угрозами и заняться, наконец, настоящим мужским делом. Взяться всем миром и освободить из наших Детдомов — этого страшного наследия всех смутных времен России — наших детей, наше будущее. А по сути — тот самый дух любви, которого так не хватает нашей искалеченной большевизмом стране и нашей Церкви. Вот где было бы и покаяние за прошлое и воцерковление будущего и «основы православной культуры» как они есть. Вот это и стало бы тем настоящим прорывом магического круга, сквозь стены которого и хлынула бы на иссушенную бесконечными войнами нашу землю Божья благодать…
И главное, что не «любители» нужны сегодня России, а профессионалы — свободные и преданные ей сыны, просто и скромно делающие свое дело — каждый на своем месте, но понимающие при этом, что дело это — все-таки общее. Вот это и будет Народ, это и окажется Страна, это и получится — Церковь.
Что же до «главной опасности», то как мне кажется, заключается она как раз в безнадежных, но таких страстных попытках свести любовь к Богу, земле, людям, Родине — к идеологии, хоть «левой», хоть «правой», хоть «любительской», хоть «губительской». Дело и правда безнадежное, ведь, не зря же сказал поэт:
В ней вовек нельзя осилить:
Божье, звёздное, «ничьё» —
Ни любителям России,
Ни губителям её…
