 |
| Гудок | Евгения Пищикова, Валерий Филоненко | 23.06.2006 |
А 9 мая 45-го в составе той же бригады и в том же звании Владимир Богданов встретил победу в Берлине.
День первый
Место действия: Западная Украина, железнодорожная станция Перемышль. Время действия: июньское утро, день обещает быть жарким.
Сержант Владимир Богданов, красивый блондин двадцати одного года, бреется и лениво размышляет, что сегодня дадут на завтрак. Впрочем, если даже не дадут ничего хорошего, у него еще есть банка тушенки, выигранная в карты у однополчан. Владимир — сибиряк, родом из-под Красноярска. Наделен способностями почти исключительными. Например, у него феноменальная память. Он окончил школу с золотой медалью и, приехав из сибирской глубинки, без всякой протекции поступил в Московский энергетический институт — крайне в 1939 году популярный. Энергетик в конце тридцатых — это как физик в начале шестидесятых. Но даже этого Владимиру показалось мало, чтобы почувствовать себя настоящим героем своего времени. Воистину он стремился к совершенству! В том же 1939 году, влекомый Сталинским призывом, он с первого курса МЭИ ушел добровольцем в РККА (Рабоче-Крестьянскую Красную Армию). Попал в 77-й ОСПБ (отдельный строительно-путейский железнодорожный батальон) пятой желдорбригады. Первое обмундирование Володьке выдали такое: буденовку, гимнастерку и брюки х/б, ботинки и обмотки защитного цвета. Длина каждой обмотки — 1 м 75 см. Научиться правильно с ними справляться сложно даже отличнику. Юные добровольцы высчитывают, сколько километров обмоток им придется накрутить до дембеля, и даже заводят календарь, где отмечают уже «обмотанный» километраж.
Казалось бы, перед нами — идеальный молодой воин, верный сын своей эпохи. А вот и не так.
Характер Владимира Петровича Богданова и его взгляд на войну (взгляд сержанта, для которого война — бесконечный труд), короче, все богдановское мировоззрение сформировалось в самом начале тридцатых годов. В тот самый день, когда его семья была раскулачена и выслана из родной деревни. Повезли из Сибири в Сибирь.
Молодой, красивый блондин Владимир Богданов еще в четырнадцать лет прошел школу выживания. Отобрали все, включая зимние вещи, несмотря на то, что семья с пятерыми детьми едва могла считаться середняцкой. Родители, настоящие труженики, были на год отправлены на лесозаготовки. Дети выживали одни на краю села. Вырыли землянку. Так как были обучены азам сельскохозяйственной работы, сумели посадить и вырастить картошку и немного овса. Поле под овес вскапывали без всяких инструментов.
Сегодня 86-летний Владимир Петрович Богданов считает, что, возможно, эта наука терпения подготовила его к войне и на ней спасла. Но зачем вообще сын раскулаченных поспешил из института в армию, да еще добровольцем? Нынешний Богданов объясняет действия юного Богданова следующим образом: «Я не испытывал чувства злобы. Я считал, что все сделанное с нашей семьей было необходимо для построения будущего». Но путем настойчивого обдумывания мы пришли с Владимиром Петровичем к следующему размышлению. Молодой Владимир не мог в институте чувствовать себя равным среди равных. Он был искушен значительно больше, чем его однокурсники. Он не был и не мог быть так умственно чист, как рядовой невинный комсомолец. Вероятно, службой в армии Владимир хотел «очиститься» от излишнего знания, примириться со своим временем. Ведь Богданов-юноша явил собой самую естественную реакцию незрелого человека, который, сталкиваясь с высшей силой и ее явным могуществом, не может не верить в правоту силы.
…И вот молодой сержант бреется жарким утром 22 июня возле железнодорожной станции Перемышль. Пока длилась солдатская гигиеническая процедура, начался обстрел. Артиллерийский и минометный. Стреляли с западной, немецкой, части города.
Владимир Петрович Богданов: «Когда вокруг стали рваться снаряды, бойцы кинулись ко мне: „Что же это происходит?“ Про себя я понимал, что началась самая настоящая война, но только крайне неосмотрительный человек мог в эти несколько первых часов произнести слово „война“ вслух. Все наши командиры, напротив, были людьми прагматичными и политически подкованными и потому поначалу говорили лишь о чудовищной провокации со стороны немцев. Когда же интенсивность артиллерийского огня и бомбовых ударов увеличилась, стало ясно, что „провокация“ — это не совсем подходящее определение того, что мы видим и переживаем. Но до последнего момента наши командиры крепились и слово „война“ вслух не произносили. Потому что боялись особистов. Те, видите ли, очень чутко воспринимали настроения солдат и офицеров в первые дни войны и прилагали все усилия, чтобы информировать о таковых настроениях непосредственное свое руководство. То есть если бы какой офицер сказал, что началась война, его бы могли сразу же арестовать. Как паникера. Работники НКВД являли собой единственную четко работающую структуру в первые дни войны».
— А все остальные военные подразделения?
— Хаос первых военных дней — это общеизвестно. Наша часть располагалась в Западной Украине: мы видели, как нам стреляли в спину мирные жители. Но видели и другое: как те же мирные жители уходили от «германца» — память о кайзеровской армии времен Первой мировой войны мешалась с ненавистью к «советской солдатне».
— Чем наиболее страшен был первый день войны?
— Тем же, чем первый месяц войны, — отсутствием информации. Недостаток информации рождает хаос.
Что ж. Информационный голод — один из самых страшных видов голода. Лидия Яковлевна Гинзбург в своих «Записках блокадного человека» пишет: «Страшная была жадность на информацию. Отличительной чертой первых дней было это неведение, странным образом смешанное с долгой подготовкой, с долголетним внушением мысли о неизбежности войны. Сочетание крайне личного — каждому репродуктор вещает судьбу — с историческим мучил и удивлял!»
В.П.Богданов: «Немцы в первый же час „обрубили“ связь. О том, что происходит вокруг, мы не имели ни малейшего понятия. Могли лишь догадываться, что положение наше далеко не так безоблачно, как представлялось авторам тогдашних боевых песен, в которых война рисовалась стремительной, победоносной, а враг преимущественно жалким, ничтожным и разбитым наголову. Знали наверняка только то, что мы уже в тылу у немцев. А потому ничего другого нам не оставалось, как сесть на „летучку“ — паровоз и два вагона — и попытаться вырваться из окружения. Удалось это не сразу. Нам помогло знание местности. Оставив „летучку“, мы шли вдоль железнодорожного полотна. Так как мы еще не были в бою, наш строй сохранял видимость порядка и организации, и потому за нами начинали увязываться бойцы из частей уже разбитых и рассеянных. С каждым днем их становилось все больше и больше. Меж солдатами царило уныние. Никто не понимал, почему война начата так оглушающе бездарно. Я видел солдат, которые шли и плакали. Но „политическая грамотность“ и тут не позволяла делиться своими соображениями с товарищами. Один товарищ поделился. На следующий день откуда ни возьмись явились (это-то в хаосе первых дней!) два бодреньких особиста и увели словоохотливого солдата с собой».
Отступление
Молодой сержант Богданов шел от границы Российской Федерации до Киева вдоль железнодорожных путей. В Перемышле он впервые (мельком) увидел немцев. Они были одеты в темную серо-зеленую форму. У большинства были автоматы. Я так поняла, что немцы в том году казались страшными, как инопланетяне.
В.П.Богданов: «Жаркое лето. Солдатам и младшим командирам стало совершенно ясно, что „непобедимая и легендарная“ Красная Армия к войне не готова. Вооружения слабые, боеприпасов мало, самолеты вообще не летают, у танков нет горючего. Люди стали малоразговорчивыми. Сильно устали. Спали мало, урывками. Питались от случая к случаю.
Кроме того, по дорогам непрерывным потоком шли беженцы.
Вы попробуйте это представить. Представьте хотя бы, что население одного московского панельного девятиэтажного дома уходит от опасности.
По пыльным дорогам шли старухи, женщины и дети. Это тяжелое зрелище. Люди несли чемоданы и узелки. На тележках везли кастрюли и теплую одежду. Беженцы шли молча. Никто ни с кем не разговаривал.
Неразговорчивость, молчание — мне кажется, это главное свидетельство настоящей беды. Разговор, ожидание информации — это свидетельство надежды.
Там же впервые я увидел немецкие самолеты-штурмовики, расстреливающие беженцев. Убитых никто не хоронил. Все торопились, стояла жара. На одной из станций немцы разбомбили санитарный поезд. Вагоны горели вместе с ранеными. Тушить пожар было нечем. Крики о помощи быстро стихли. В общем, через десять дней мы дошли до Фастова. Фастов — железнодорожная станция недалеко от Киева. Пять дней ее обороняли железнодорожники — и военные, и гражданские».
Станцию удерживал тот самый 77-й батальон, в котором служил Владимир Богданов.
— Правда, что танковая атака — жуткое переживание?
В.П.Богданов: «Я видел солдат и даже офицеров, которые реально обделывались при виде танков. Это очень страшно. Тем более, что мы были вооружены винтовками Мосина образца 1933 года. Оружие это, понятное дело, не особенно продуктивно в борьбе с танками, а потому больше половины личного состава нашей роты в том бою полегли. Там же я получил свое первое ранение.
В августе 1941 года мы уже „зализывали раны“ в Киеве. И здесь — уныние и полный упадок духа. 10 сентября поступил приказ, чтобы наш батальон покинул город на „летучке“ и отправился восстанавливать разрушенные немецкой авиацией железнодорожные пути по маршруту Борисполь — Белополье. Нам повезло. Едва ушли, кольцо окружения вокруг Киева захлопнулось, и 450 000 советских солдат оказалось в немецком плену.
Работа бойца желдорбата — это уничтожение и восстановление. Восстановление и уничтожение. Мы должны были обеспечить движение, когда наша армия идет вперед, и уничтожать пути, когда мы отступаем. При этом нас не спрашивали, в состоянии ли мы взорвать пути или восстановить их. Нам просто давали задание разрушить железнодорожные объекты, инфраструктуру и пути, а как мы это сделаем, никого не волновало. Скажем, взрывчатку не подвезли. А взорвать пути необходимо.
Выходить из затруднительного положения помогала, так скажем, солдатская смекалка. Так как нас бомбили часто, то соответственно многие бомбы не разрывались. Мы выкапывали их из земли, чтобы извлечь из них тротил. После чего кто-нибудь из бойцов откручивал носовой и боковой взрыватели. Как правило, перед этим мы играли в карты и разыгрывали, кто из солдат первым возьмется за взрыватель.
Однако был и другой вид постоянного риска в Желдорвойсках. При заградительных работах надо было успеть подорвать объект до появления немецких мотоциклистов — расстреляют из пулеметов или захватят в плен. Но если подорвешь путь рано, до выхода последних частей советской армии, пойдешь под трибунал. И так постоянно, между Сциллой и Годзиллой».
Последний день
Место действия: Берлин. Время действия: майский денек, два часа пополудни.
Молодому сержанту Володе Богданову только что выдали пять литров спирта — на весь взвод, чтобы «правильно» отпраздновать Победу.
Владимир Петрович Богданов (по прошествии лет) вспоминает великий день с пониманием. «Во время войны, — говорит он, — было гораздо легче найти, чего бы выпить, нежели найти, чего бы поесть. А уж в майском Берлине спирта было изобильное количество».
Взвод Владимира Богданова только что кончил расшивать европейскую колею в районе железнодорожной станции Шпеерзее, и тридцать проверенных войной и бедой железнодорожников вышли прогуляться по Берлину.
В поверженном Берлине взрослых немцев было не видно, потому как все попрятались. А вот детей было много. Бегали среди развалин и просили у русских солдат хлеба. И, конечно, Владимир Петрович и все бойцы его взвода отдавали детям весь свой сухой паек.
А теперь давайте себе представим умонастроение молодого Богданова.
Май, Европа, молодость… Владимир чувствует себя чрезвычайно удачливым человеком. А почему? Потому, например, что сержант Богданов всю войну прошел в том самом 77-м особом батальоне, в который попал еще в 1939 году. И это огромная удача!
Объяснимся. Солдатская дружба — ценность, скорее, мифологическая. Песня, рассказ, репортаж — вот естественные места бытования солдатской дружбы. В реальности не все так симпатично. И тем не менее всякий солдат (скажем, после госпиталя) стремился попасть именно в свою часть. Воевать в «своей» части было залогом успеха. И вот почему. Любые личные отношения между двумя-тремя бойцами уже являлись если не залогом безопасности, то надеждой на выживание. Потому что это почти альпинистская связка. Похоронные команды неоднократно отмечали, что количество раненых бойцов, не вынесенных с поля боя, впрямую зависит от того, недавно ли сформирована боевая часть или, напротив, в бою была часть стабильная, с постоянным составом.
Вот, например, разговорился Владимир Петрович с фронтовиком — работником похоронной команды. Собеседник его говорит: «Уставали, присаживались на тело. И часто бывало, что боец-то, на которого мы сели, еще дышит!»
Тут нужно понять, что солдаты, «позабывшие» раненого в сугробе, не жестокие и не равнодушные — они просто не знакомы друг с другом и потому не заметили «потери бойца». Вот для этого и нужна связка, дружба, чтобы хоть два-три человека следили друг за другом.
А еще Владимир Богданов счастливчик потому, что в 44-м году попал на операционный стол к великому хирургу Войно-Ясенецкому, более известному потом как архиепископ Лука. В январе 1944 года Владимир Петрович получил тяжелое осколочное ранение обеих ног во время минометного обстрела железнодорожного полотна вблизи станции Василевичи. Когда лежал на операционном столе, слышал разговор усталых, грамотных хирургов: «Ампутация?» — «Да. Обеих…» Представил себя на тележке. Но судьба, везение… Богданова оперировал сам Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, блестящий хирург и одновременно пастырь Православной церкви. До войны Валентин Феликсович за свой сан получил срок, однако в 1944 году за достижения в области медицины получил Сталинскую премию. Он не то чтобы спас Богданова от уже начинающейся гангрены, он ему ноги сохранил. И до 86 лет Владимир Петрович не знал с ногами никаких проблем.
В.П.Богданов: «Как-то случайно встретил архиепископа Луку в Крыму. Конечно, попытался напомнить о себе, хотя бы спасибо сказать. Великий человек не вспомнил меня как солдата, но вспомнил операцию. Осенил крестным знамением и сказал: „Живите, сын мой“. С тем и живу».
После войны Владимир Богданов поступил в Томский институт путей сообщения. Был блестящим студентом. Получил красный диплом и предложение остаться на преподавательской работе. Владимир Петрович служил деканом механического факультета с 1961 года по 1988-й. Абсолютный рекорд.
Между тем в 1962 году институт был переведен в Омск.
Здание же Омского института путей сообщения особенное. Его называют Сибирским кремлем. Целый год, сидючи в этом здании, Колчак правил Россией. Правда, большая часть России об этом не догадывалась.
Владимир Петрович плохо относится к Колчаку. И только по одной причине. Уходя из города, Колчак велел подорвать железнодорожный мост через Иртыш. А Владимир Петрович не выносит, когда подрывают железнодорожные мосты.
