 |
| Православие.Ru | Тимофей Сунайт | 14.06.2006 |
И в латинском, и в греческом языке богохульство означает глумление над Богом или над тем, что Он создал. «Увы, народ грешный, народ обремененный беззакониями, племя злодеев, сыны погибельные! Оставили Господа, презрели Святого Израилева, — повернулись назад. Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? Вся голова в язвах, и все сердце исчахло» (Ис. 1, 4). В Ветхом Завете богохульство приравнивалось к убийству и за него полагалась смертная казнь (Лев. 24, 10−16). В Новом Завете как богохульство рассматривается оскорбление слова Божьего (Тит. 2, 5). Античные и средневековые законы определяли глумление как преступление. Зачастую кара была очень суровой (стоит вспомнить хотя бы законы Юстиниана I).
Эпоха Просвещения, не перечеркнув полностью взгляд на богохульство как на грех, все же начала процесс вытеснения этого вопроса из юридической сферы.
Вообще, довольно распространено отношение к веку Просвещения как к эпохе торжества разума и периоду подъема культуры. «Эпоха Просвещения» — это устоявшееся словосочетание. Но достаточно ли точно оно выражает ту реальность, на которую указывает?
Первоначально то движение, которое было названо Просвещением, возникло на английской почве в конце XVII столетия. Однако своего апогея оно достигло во Франции в XVIII веке. Французский XVIII век был далеко не только просвещенческим. Просвещение было самым влиятельным, но, тем не менее, не единственным в то время культурным направлением даже во Франции, и уж, конечно, не единственным в Европе. Достаточно вспомнить такие течения, как классицизм, рококо, барокко, сентиментализм… Последнее течение обнаруживало тенденции, несовместимые с просвещенческим духом. И все же в целом Просвещение, конечно, лидировало. И его неотъемлемой чертой, вернее сказать, последствием, стала секуляризация, то есть отрицание всего сакрального.
Просвещение, являясь откровенно, даже на уровне доктринальном, противоцерковным движением и во многом противохристианским по своей сути, вместе с тем называло себя христианским именем, свет Христова учения заменив на представления о человеке, не знающем грехопадения. Действительно, если человек сам по себе прекрасен и чист, а пороки это лишь внешние наслоения, происходящие от неправильного порядка, то вывод напрашивается сам собой: создадим правильный порядок — и внутренний человек раскроется во всем своем врожденном великолепии и во всей своей внутренней красоте. Для этого необходимо преодолеть главного реакционера — Церковь. «Раздавите гадину!» — призывал Вольтер.
Поразительно, Вольтер — в высшей степени образованный человек, по-настоящему одаренная личность, блестящий ироничный ум — вдруг заговорил на уровне площадного агитатора и горлопана. Что это? Видимо, это срыв человека, который столкнулся с тем, что ему внутренне глубоко враждебно, тут не действует логика. Нужно учесть, что Вольтер это особая фигура в просвещенческом движении, фигура номер один. Она как бы фокусирует в себе все просвещенческие тенденции. Его борьба с Церковью — это борьба с корыстными церковниками, которые пользуются невежеством народа ради своих меркантильных интересов. Церкви как таковой Вольтер как бы не видит, и вместе с тем он ненавидит именно ее, а не только лишь группу клерикалов. Это парадокс.
Если поставлена задача борьбы с Церковью, и выше природы ничего нет, это отнюдь не значит, что нужно опускаться до банального богохульства. Человек Просвещения в высшем смысле — это все-таки человек, который сохраняет в себе какое-то личное достоинство. Принцип «распространяй образование, и победа разума приведет к победе над Церковью» сохранялся очень долго. Его рецидивы можно было наблюдать вплоть до самого позднего времени, хотя они и становились все менее и менее значительными. Этот принцип тупиковый, недаром в русском языке слово «образование» происходит от слова «образ». Образование — означает прояснение в себе самом образа Божия.
Однако по мере того, как атеизм «получил прописку» в среде интеллектуалов и стал распространенным общественным явлением, а, с другой стороны, в обществе стали подспудно ощущать, что разум не тождественен безбожию, появились люди, которые желали самоутвердиться без особых затрат. Вот этим дешевым способом самоутверждения и стало богохульство. Но, надо сказать, речь шла еще и о такой «логике»: «если пока еще не удается подвести настоящий базис под прогрессивные взгляды, то почему бы ни пробить им дорогу глумлением? Будем говорить простым языком». Таким образом, глумление первоначально было побочным, полулегальным спутником воинствующего безбожия.
И все-таки есть большая разница между тем глумлением и кощунством, которое распространено сейчас. Эта разница принципиальная. Современные кощунники часто совершенно лишены пафоса какой бы то ни было борьбы, их глумление — это всецело коммерческое явление, связанное с феноменом массовой культуры.
В 1930 году была опубликована книга «Восстание масс». Она получила невероятный резонанс. Ее автором был испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет. Альбер Камю охарактеризовал Ортегу как «самого великого европейского писателя после Ницше». Р. Треве назвал «Восстание масс» «предостерегающим голосом». В своей книге испанский мыслитель указал на то, что западная цивилизация больна, более того, он назвал и саму болезнь — «человек-масса». Размытие личностного начала, которое изначально лежало в основании христианской европейской культуры, массовая стандартизация, создали условия для разрастания этого типа существования. «Человек-масса» — это не социальный класс и не составной элемент какого-то класса, это способ жизни. Этот тип существования пропитал собой, так или иначе, все классы. Ему чужда какая бы то ни была ответственность за те культурные институты, в которых он живет. Главный критерий для него — собственная выгода и собственные интересы. Более того, он чувствует необходимость сделать вульгарность и пошлость всеобщим законом и нормой. При этом само понятие «закон» низводится до наиболее вульгарного понимания. «Человек-масса» — это полностью внекультурное существование. Массовая культура — это производство, включающее в себя имитацию (упрощение) искусства, имитацию философии, имитацию науки и т. д. и т. п. Сюда нужно отнести и псевдорелигиозность, окончательно губящую людские души. Странный парадокс, но сегодня поток глумлений и богохульств и псевдо-религиозные учения прямым образом связаны друг с другом через свою обращенность к «человеку-массе», численно преобладающему и диктующему свою безответственную волю всем народам западной цивилизации.
Для нашей страны, конечно, тоже характерны пышные «всходы» массовой культуры (по сути, это не культура, а ее имитация), но нельзя не сказать, что ситуация, в которой находимся мы, это все-таки несколько иная ситуация: она уходит своими «корнями» в большевистский переворот. В октябре 1917 года было низвергнуто законное государство. Акты глумления начались повсеместно: шутовские крестные ходы, открытия памятников предателю Иуде (как первому революционеру), кощунственные театральные постановки…
В историю Русской Церкви вошло печально известное изъятие церковных ценностей. 19 февраля 1922 года святитель Тихон, Патриарх Всероссийский, призвал все приходские общины жертвовать церковные ценности, не имеющие богослужебного значения, на нужды голодающих. Этот факт был проигнорирован властями: газеты начали обвинять Церковь в глухоте к народной беде. А уже 23 февраля ВЦИК издал декрет об изъятии церковных ценностей. В этой обстановке патриарх Тихон написал свое послание к чадам Церкви, где говорил об антиканоничности изъятия священных предметов и напоминал, что подобные действия караются «как святотатство: миряне — отлучением от Церкви, священнослужители — извержением из сана». Эта принципиальная позиция святителя послужила поводом к его аресту. Комментируя допрос патриарха, 9 мая 1922 года газета «Правда» писала: «Но мы присоединимся к грубому святотатству московского трибунала и вдобавок к судебным вопросам бухнем еще один, еще более неделикатный вопрос: откуда такое достоинство у патриарха Тихона?» Откуда у предстоятеля Русской Церкви столько личного достоинства? Этого было не понять воинствующим атеистам, у них не было иных аргументов, кроме репрессий и глумления.
На протяжении многих лет большевистской власти фигура священника (монаха или монахини) служила объектом разного рода карикатур и искажений: вспомним, например, «пролетарского поэта» Владимира Маяковского. Этот человек, обладавший незаурядным талантом, с художественной точки зрения просто погубил множество своих стихотворений: они дали трещину именно там, где проступил дух большевистской идеологии. Трупные пятна атеизма — это приближающийся творческий крах. То, что начал Маяковский, не могло иметь продолжения, как крик человека, прыгнувшего в пропасть, каким бы гордым не казался этот крик. Сознательные кощунства над Христом («Радуйся, распятый Иисусе…») неизбежно низвели Маяковского до уровня проговаривания самой профанной, предельно десакрализированой реальности. В конце концов, его жизнь завершилась печально, причем именно в годы «веселой» и «оптимистичной», «стройки наших дней». «Поэтом не быть мне бы, если б не это пел — в звездах пятиконечных небо безмерного свода РКП». После того, как был убит Урицкий, руководитель Петроградского ЧК, группу заложников вывезли в Кронштадт. Им сообщили: «Каждый десятый будет расстрелян в возмездие за Моисея Соломоновича Урицкого, а остальных отпустят». Среди тех, кого расстреляли, был протоиерей из Петрограда Алексий Ставровский. Потом его тело бросили в Финский залив. «Ноги знают, чьими трупами им идти», — писал «пролетарский поэт».
Сознательное богохульство во все времена не было просто безобидным проступком, за ним всегда стояло отсутствие чуткости, в том числе и к самому себе, как живому человеку, за ним стояла большая глупость и недомыслие: а это больше, чем заблуждение, это выпадение из смысла, неприятие Логоса.
Сегодня ситуация в нашей стране такова, что глумление и богохульство свойственны не только массовой культуре. Выскажу свое мнение: то, что улицы и целые города по-прежнему носят названия в честь Урицкого и прочих безбожников — это тоже богохульство, может быть даже более изощренное, чем фильм, вышедший на экраны кинотеатров.
«Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день» (Ин. 12, 48).
Тимофей Сунайт, студент Института богословия и философии (Санкт-Петербург)
