 |
| Москва, журнал | Ярослав Бутаков | 14.06.2006 |
21 апреля 2005 года в Государственной думе России состоялся <круглый стол>, посвященный проблемам наших соотечественников в мире. Однако — неожиданно или намеренно — главным в обсуждении стал вопрос о темпах и масштабах миграции иностранных граждан в Россию. Небезызвестный Сергей Караганов прямо заявил тему словами о том, что Россия крайне нуждается в массовом привлечении трудовых ресурсов из-за рубежа. <Нам необходимы мигранты, а не переселенцы, – сказал он, подчеркивая относительную масштабность понятия "мигранты". – Через 5-6 лет Россия будет нуждаться в одном миллионе 400 тысячах мигрантов, тогда как сегодня их всего 200 тысяч>1. Караганов, очевидно, имел в виду ежегодную иммиграцию в Россию, причем исключительно <невозвращенцев> — тех, которые всеми правдами и неправдами остаются в России на ПМЖ. Хотя и здесь непонятно, на какие данные опирался известный политолог.
Впрочем, цифры о численности иммигрантов в России очень противоречивы, и вызвано это известными трудностями точного учета. Кроме того, до сих пор (намеренно?) не преодолена терминологическая неопределенность, благодаря которой имеющиеся данные можно трактовать по-разному. Так, еще в январе 2003 года председатель экспертного Совета по национальной, миграционной политике и взаимодействию с религиозными объединениями при полномочном представителе президента в Центральном федеральном округе Вячеслав Михайлов назвал цифру 3 миллиона постоянно проживающих в России мигрантов, а ежегодную иммиграцию определил в 800 тысяч человек2. При этом остается непонятным, какие категории подразумеваются под мигрантами. Входят ли туда только иностранные граждане, живущие в России легально, или же это приблизительная оценка, учитывающая число нелегалов, и включает ли она также граждан бывших республик СССР, уже получивших российское гражданство?
Заместитель председателя Госкомстата Сергей Колесников, оценивая результаты всероссийской переписи населения октября 2002 года, отметил, что по сравнению с последней советской переписью 1989 года из Российской Федерации уехало 5,5 миллиона человек, а прибыло в РФ на ПМЖ 11 миллионов. Таким образом, если считать мигрантами всех тех, кто приехал в Российскую Федерацию с момента фактического развала Союза (учитывая, что усиленная иммиграция в РФ в 1989—1991 годах уже была, хотя масштабы ее точно неизвестны), число переселенцев в Россию должно составить около 5 миллионов. При этом С. Колесников подчеркнул, что данные переписи не совпали с ежегодными показателями, регистрируемыми органами МВД, на 2 миллиона человек3. Следовательно, уже в конце 2002 года в России — согласно официальной оценке! — нелегально жило 2 миллиона иностранцев из ближнего и дальнего зарубежья. Необходимо учесть при этом, что перепись могла охватить лишь маленькую часть, надводную верхушку <айсберга> нелегальной иммиграции.
Терминологическая путаница отчетливо видна и в этих подсчетах. Из нескольких миллионов въехавших в Россию значительную долю составляют те, кого правильнее было бы назвать не мигрантами, а репатриантами, хотя и это определение по отношению к русскоязычным и представителям других коренных народов РФ было бы некорректным. Мигранты — те, кто покидает собственную родину в поисках новой. Репатрианты — те, кто возвращается на свою родину с ПМЖ на чужбине. Но большинство тех, кто вынужден был переехать в РФ из-за развернувшейся во многих бывших советских республиках дискриминации <имперского этноса>, не покидали пределы родины. Это привычная им родина оставила их, вернее — самоупразднилась, скукожилась. Но ни репатриантами в полной мере, ни тем паче мигрантами этих людей назвать нельзя.
Сколько их? На этот вопрос ответить труднее. Ведь наше иммиграционное законодательство больше не различает людей по национальности, одинаково относясь и к азербайджанцу из Гянджи, и к коренному русаку из Донецка или Уральска, всех верстая под одну юридическую планку. В отличие от большинства пока еще русской России, которая не видит мигранта в приезжем из Северо-Казахстанской области или из Крыма, но (такова правда) видит его в ином уроженце Гудермеса или Назрани. Русских <немигрантов> довольно много, возможно — до половины всех переселившихся за последние 15 лет в РФ. Ведь из одного Казахстана, по разным оценкам, выехало в Россию до 2 миллионов русскоязычных. Впрочем, более точный подсчет численности иммигрантов — совершенно неблагодарный предмет особого изучения.
Называя цифру в 1,4 миллиона ежегодно требующихся России иммигрантов, С. Караганов, вероятно, использовал материалы доклада Ж.А. Зайончковской (заведующей лабораторией анализа и прогноза миграции Института народнохозяйственного прогнозирования РАН). В нем эта цифра указана как максимальная для сохранения численности населения России на прежнем уровне при условии, что нынешние темпы депопуляции коренного населения страны сохранятся. Оценки этих темпов также различны.
По подсчетам Госкомстата России, проведенным еще в 2000 году, самый неблагоприятный тренд грозит нам сокращением численности россиян к 2050 году до 77 миллионов человек, самый оптимистический сценарий — до 126 миллионов, наиболее вероятный — до 100 миллионов4. В соответствии с этим Зайончковская считает необходимой иммиграцию в Россию за 50 лет от 35 до 70 миллионов человек (первая цифра представляется завышенной, если речь идет только о сохранении нынешней численности населения), что означает ежегодный наплыв от 700 тысяч до 1,4 миллиона иммигрантов в год5. Учитывая, что общины иммигрантов склонны к демографическому росту, в отличие от народа страны-реципиента, указанные цифры (опять же если речь идет только о поддержании численности населения около 150 миллионов) должны с течением времени корректироваться в сторону уменьшения. Но как бы то ни было, меньше чем через полстолетия, согласно описанному сценарию и основанным на нем рекомендациям, от четверти до половины всего населения России будут составлять иммигранты и их потомки в первом, максимум втором колене.
Разумеется, русскоязычных иммигрантов в таком количестве не найдется, даже если их собрать по всему миру. Прибавьте к этому то, что демографические тенденции в России сильно различаются по отдельным этническим общностям. Так, уже упомянутый С. Колесников отметил, что с 1989 года наибольший прирост численности населения наблюдался в Дагестане — на 43%! И это учитывая, что данный регион являлся скорее неблагополучным, люди больше стремились оттуда уехать, чем приехать туда. В Москве же, несмотря на усиленную иммиграцию, официальная численность населения выросла всего на 17%. Задолго до 2050 года, скорее где-то в 30−40-х годах текущего столетия, русские в России превратятся в этническое меньшинство. Если, конечно, все существующие тенденции сохранятся.
Сергей Караганов озвучивает мнение довольно большой части нашей публичной элиты — той, которая призывает решать проблему трудовых ресурсов привлечением в Россию как можно большего числа мигрантов, независимо от национальности и страны происхождения, а также ратует за облегчение натурализации и получения российского гражданства, опять же без учета этнокультурных характеристик переселенцев.
Заместитель председателя комитета по делам СНГ и связям с соотечественниками Андрей Савельев заявляет иную концепцию, которую можно условно назвать концепцией репатриации (с учетом сделанных выше оговорок). <Не нужен нам ультралиберализм. Конечно, нам необходимы мигранты, но ведь не вся Азия и Африка! В противном случае мы совершим преступление и утратим как культурная страна свое лицо>. Ссылки Караганова на западный опыт совершенно неубедительны, отмечает депутат от <Родины>. Далеко не все страны Евросоюза либерализуют свое иммиграционное законодательство. Так, Германия его ужесточает. <Нам не уйти от русского вопроса>, — подчеркивает депутат.
Бывший лидер <Родины> Дмитрий Рогозин призывает ввести законодательное разграничение мигрантов <на желательных и нежелательных>, <нуждающихся в поддержке, то есть бедных, и не нуждающихся>, а также выделить категорию репатриантов и дать законодательное определение коренных народов. Он выступает за визовый режим с теми странами, которые не способны сами ограничить поток нелегальной миграции в Россию. По мнению Рогозина, не надо придумывать ничего нового, решая вопрос о дифференциации категорий приезжих: <Есть три понятные категории – язык, кровь и преемственность>6.
Следует констатировать, что руководство государства продолжает следовать в отношении иммиграции либеральной <общечеловеческой> доктрине, не разграничивая мигрантов по их соответствию или несоответствию социокультурному облику России. Самое большое различие, о котором официально заявляется с высоких трибун, — это различие между легальной и нелегальной миграцией. В своем послании 2005 года к Федеральному Собранию РФ президент В.В. Путин в политически корректной форме обозначил основные проблемы в этой области, волнующие население, и стратегию власти по их решению: <:рост численности населения должен сопровождаться осмысленной стратегией иммиграционной политики. Мы заинтересованы в притоке квалифицированных, легальных трудовых ресурсов. Но еще немалое число предпринимателей в России пользуются выгодами нелегальной миграции: Бесправный иммигрант: потенциально опасен с точки зрения правонарушений.
Однако речь должна идти не только о сокращении размеров «теневого сектора», но и о реальной пользе для всего российского государства и общества. В конечном итоге каждый легальный мигрант должен получить возможность стать гражданином России>7.
Российское чиновничество, следуя привычной колеей упрощенно-административного решения политических вопросов, видимо, восприняло в Послании президента, где проблема миграции рассматривалась в тесной связке с необходимостью преодоления демографического кризиса коренных россиян, только установку на дарование прав гражданства мигрантам. В результате, когда до России докатились отзвуки французских событий ноября 2005 года, оно начало предпринимать совершенно неадекватные меры.
Что произошло во Франции и грозит ли это нам?
В самый разгар французских погромов Федеральная миграционная служба (ФМС) РФ выступила с сенсационным заявлением об иммиграционной амнистии. Начальник управления внешней трудовой деятельностью ФМС Вячеслав Поставнин заявил, что <назрела необходимость> в легализации незаконных мигрантов. Это, дескать, <выгоднее и дешевле, чем насильственная депортация>8. До конца 2006 года вид на жительство в России получат порядка миллиона нелегалов. Но каким образом легализация незаконных мигрантов может предотвратить события, подобные французским, чиновник не объяснил, да, скорее всего, и не задумался над этим по служебной привычке. Ведь подавляющее большинство участников французских беспорядков проживало во Франции как раз на вполне законных основаниях!
Анализируя <новый подход> российских властей к иммиграционной политике, Александр Привалов на страницах журнала <Эксперт> в статье <Об иммиграции и демографии> отмечает: <Нам – нашей стране, нашим городам, гражданам России – нужны приезжающие люди и не нужны приезжающие общины. Нам нужна индивидуальная иммиграция и категорически не нужна иммиграция роевая. Однако нынешние наши законы действуют ровно наоборот. Миллионы "бывших соотечественников" – образованных, трудолюбивых и (единственный контекст, где уместен этот уродливый термин) русскоязычных людей из бывших союзных республик – не только не слышат приглашения жить в России, но и встречают совершенно неуместные сложности на пути к гражданству РФ. Их эти сложности останавливают. Массовую азиатскую иммиграцию – из ближнего ли, из дальнего ли зарубежья – такие сложности не останавливают ничуть. Они же не просто в Москву или в какой-то еще город едут, они едут в свои землячества, где с внешней средой почти не соприкасаются и где община легко решает с коррумпированной милицией любые вопросы. Если миграционная амнистия окажется бестолковой и повторяемой, им больше ничего и не надо, а последствия легко себе представить>9.
Концепция иммиграционной политики государства должна была быть выработана давно, независимо от французских событий. Однако теперь ее следует выстраивать с их учетом. А для этого необходимо понимание их причин.
Наиболее распространенная трактовка, как по заказу тиражируемая в СМИ, отвергает наличие этнических и религиозных корней в погромах. По мнению ее приверженцев, французские беспорядки имеют под собой чисто социальные причины, связанные с проблемами низкого уровня жизни и недостаточной адаптации выходцев из <второго мира> к западноевропейским условиям. В принципе утверждения такого рода звучат довольно банально. Однако есть близкие к данной точке зрения, но оригинальные взгляды. Например, известный депутат Госдумы от ЛДПР Алексей Митрофанов видит причины беспорядков в борьбе за власть в политической элите Франции: <Никогда без раскола наверху ничего серьезного не происходит. У нас тоже был раскол, и мы увидели реальную политическую борьбу – с походом Басаева на Дагестан, взрывами домов, началом второй чеченской кампании и т.д. Так что Ширак знает, как решить эту проблему: нужно разрешить спор между Саркози (министр внутренних дел. – Я.Б.) и де Вильпеном (премьер-министр. – Я.Б.)>10. То есть речь идет о том, что какой-то из влиятельных политических группировок были выгодны масштабные беспорядки.
Известно, что информация о готовящихся погромах, местах и времени сбора открыто распространялась по интернету. Французские власти открыто признали, что <на парижских улицах они столкнулись не с беспорядками, а, наоборот – с порядками хорошо организованного и управляемого бунта>11. Если так, то неужели французские силовые структуры не могли заранее принять против погромов превентивные действия? Стянуть в те места, которые были во всеуслышание оглашены зачинщиками погромов, побольше сил правопорядка? Оперативно забанить сайты, с которых вещали организаторы бунтов? Неужели власти настолько были связаны своей политкорректностью, что решили подождать, пока вид сожженных магазинов и авто не вразумит французов принять насилие со стороны государства как благо, защищающее пресловутые <демократические ценности>? Вряд ли это в полной мере так, хотя левая журналистика не удержалась от проведения аналогий между высказываниями министра внутренних дел Саркози и лидера националистов Ле Пэна. Ведь для любого европейца, будь он хоть трижды коммунист или анархист, высшей и священной ценностью является, после собственной жизни, его частная собственность. А она-то и страдала в первую очередь.
В разгар всех этих событий в русском интернете появилась очередная вариация известного плаката на тему <Ты записался добровольцем?>. Негр с бутылкой <коктейля Молотова> в руке на фоне горящих автомашин вперяет, как и положено по жанру, перст и взгляд в зрителя. Под рисунком надпись: <Ты поддержал французский автопром?> Создается впечатление, что главным был не сам факт массовых беспорядков, а пропагандистское впечатление от них.
Но и не только. Вадим Нифонтов видит в ноябрьских погромах определенные социокультурные корни. Только они никак не связаны с исламом. Бунтовщики не выдвигают никаких требований, никаких политических лозунгов, которые бы подчеркивали их идентичность как мусульманских иммигрантов. Поэтому, считает Нифонтов, <перед нами попросту очередное проявление того удивительного цивилизационного сдвига, который произошел в самой Франции в 1789 году. На протяжении 200 лет Франция ассоциируется в первую очередь со словом "революция">. Революция стала там, да и во всей Европе, единственным легитимным источником всякой власти, любого режима. Если власть длительное время не проходит через <очистку революцией>, то она начинает восприниматься как <реакционная>. Это характерная черта политического сознания Европы, сформированного в эпоху модерна. <Каждая новая "элита" стремится оправдать свою власть организацией революции, пусть даже микроскопической и опереточной. Во Франции эта революционная сакральность, видимо, вошла уже в кровь и плоть политической системы: Революция пришла не для того, чтобы установить навеки новый порядок ("демократию"). Она, наоборот, требует периодически все новых и новых революционных спектаклей: И то, что на месте Жака и Жанны оказались Махмуд и Зульфия, всего-навсего несущественный эпизод>12.
Однако тот же Нифонтов подметил такую важную деталь, как объекты излюбленного внимания погромщиков: <Они жгут машины, автосервисы, бензоколонки – в общем, все, что имеет отношение к транспорту: В исламе соприкосновение с землей считается, судя по всему, чем-то постыдным: Поэтому у них наличие в собственности автомобиля (а раньше – лошади или осла) – признак богатого, уважаемого, благочестивого человека. Без автомобиля живут только окончательные "лузеры", "генетический мусор". И поэтому в автомобильном луддизме французских хулиганов можно увидеть некоторый привкус архаического мировосприятия: врага следует сбросить с коня, заставить ходить пешком: Повстанцы из предместий просто в меру своего понимания "опускают" местных жителей>.
Мы, похоже, живем в установившейся парадигме <войны цивилизаций>, которая все больше и больше определяет наше мышление. А уж участников ноябрьских погромов восприятие контакта с другим социокультурным миром именно как войны, похоже, сильно вдохновляет. Пусть они не требуют признания законов шариата французским законодательством или создания арабской автономии в центре Парижа. В их положении это и не требуется. Четких требований к властям у них нет — им это и не нужно. Они сами — власть, устанавливающая свои порядки. Погромы были призваны, как кажется, продемонстрировать французам одно: мы теперь хозяева на бывшей вашей земле; если вам не нравится наш новый порядок — убирайтесь.
Иммигрантские кварталы уже сейчас стали полностью непрозрачными для властей государства-реципиента, <черными зонами>, в которых царят средневековые порядки, отмечает член Московской коллегии адвокатов, выпускник Французской полицейской академии Евгений Ворожцов. То, что иммигранты якобы не могут адаптироваться к среде, это миф, считает он. Они адаптируются в меру своего желания, но полностью сливаться с местной этнокультурной средой просто не хотят. Мифом является и распространенное убеждение в том, что иммигранты испытывают социальное неравенство по сравнению с коренным населением. Послушаем подробнее, что говорит специалист:
<Франция с 60-х годов проводит целенаправленную политику по ассимиляции и социальной защите иммигрантов. Районы, где они проживают, получают дополнительные субсидии от государства для строительства первоклассных культурных и спортивных центров. Старые дома сносятся и заменяются новыми только по той причине, что современные проекты учитывают последние достижения психологии и создают у жителей более добродушное настроение. Французские проблемные кварталы, построенные 15 лет назад, выглядят гораздо лучше, чем современные московские новостройки, где никто пока не собирается поджигать припаркованные у подъезда автомашины.
Последние 10 лет во Франции много делается по созданию дополнительных рабочих мест. Вводятся гласные и негласные квоты на прием на работу в муниципальные и государственные органы выходцев из французской Африки. По сути, здесь Франция пошла по примеру СССР, где существовала подобная практика льготного принятия в вузы жителей союзных республик. Сегодня гражданин Франции, допустим, марокканского происхождения имеет гораздо больше шансов устроиться на работу, чем коренной француз. Однако мало кому эта работа нужна, ведь можно нормально существовать и на социальное пособие, а если хочется больше денег, то их гораздо проще заработать более распространенными в населенных иммигрантами кварталах видами деятельности, такими, как грабеж, разбой, нападения на инкассаторов, торговля наркотиками>.
Еще один миф — религиозный характер погромов. <О религии они вспоминают только тогда, когда их арестовывает полиция. Эти молодые люди прекрасно понимают, что религиозная окраска сразу переводит их из разряда хулиганов в ранг борцов за защиту прав человека>.
Есть и такой фактор, как совершенная неадекватность демократического государства тем видам насилия, которые используют мигранты.
<Французы безумно гордятся тем, что со времен Великой французской революции они выработали идеальную, как им казалось, форму дозволенных массовых беспорядков. Но современные французские демонстранты действуют абсолютно по-другому. Они ничего не требуют и не устраивают массовых шествий. Они просто ведут партизанскую войну против всех признаков государства, которые попадаются им на глаза, — от полицейских комиссариатов до детских садов и общественного транспорта. Поэтому полиция, которая по привычке просто перекрывает улицу, никак не мешает хулиганам перейти на другую улицу и бросить бутылку с «коктейлем Молотова» не в лицей, а в синагогу. А устаревшее законодательство практически не позволяет силам правопорядка применять силу иначе, как если <они не могут иным способом удержать место, на котором находятся. Да их с этого места никто силой и не собирается выталкивать! Бросать камни в полицейских с расстояния 15 метров гораздо эффективнее, и при этом вероятность быть арестованным, как показывает практика, не намного выше вероятности того, что тебе на голову упадет кирпич. Поэтому зачинщики беспорядков продолжают оставаться безнаказанными.
Но даже если их задержат, для типичного французского подростка это не страшно. Прежде всего, французское законодательство настроено очень мягко по отношению к несовершеннолетним и молодежи. Поэтому наказание будет небольшим. Да и тюремное заключение не изменит образ жизни молодого хулигана. На свободе он ничего не делает, а круглые сутки стоит на улице и курит в приятном обществе. Точно тем же он будет заниматься и в тюрьме. К тому же «отсидка» дает нужные и полезные связи и знакомства, например с наркодилерами. Ведь ни для кого не секрет, что именно торговля наркотиками дает основной заработок той части французской молодежи, которая сегодня поджигает Францию>. И все-таки <самая главная причина того, что мы сегодня наблюдаем, – менталитет мигрантов>13, причем именно из мусульманской Африки, считает юрист.
Как утверждает публицист Павел Святенков на страницах сайта <Агентства политических новостей> (АПН), <пламя Парижа освещает наступление новой эпохи в истории Европы – эпохи заката национальных государств и возвышения меньшинств: Что мешает арабам и африканцам потребовать появления во Франции мусульманской автономии? Почти ничего. Да, есть "принципы республики". Но если выше республики есть иные, надгосударственные образования, например Европейский союз, то почему бы республике не потесниться?.. Европа государств на грани тотальной реструктуризации в аморфную Европу общин. Где национальные государства если и сохранятся, то лишь как скорлупки, оболочки прежних франций и испаний>14.
В Европе происходит цивилизационный сдвиг, связанный с наступлением постиндустриальной эпохи, считает Святенков. Этот сдвиг выражается, в частности, в агрессивном наступлении всех и всяческих меньшинств на общественные структуры и традиции, сформированные в эру промышленного развития и национальных государств. Такой характерный фактор для предыдущего исторического периода, как ассимиляция, перестает играть существенную роль. <Главное в технологии меньшинств — указание на собственное культурное отличие от основной массы населения, будто бы дающее право жить по собственным законам, а не по законам «страны пребывания». Благодаря появлению «международных» центров силы меньшинства находят поддержку против традиционных государств: В мире сформировался новый, надгосударственный уровень власти — уровень транснациональных концернов и влиятельных международных организаций: Плавильный котел — миф индустриального общества. Когда государство — завод, его жители — рабочие. На заводе не важна национальность. Важна унификация…
Иная ситуация в постиндустриальном обществе, основанном на оказании услуг. Вот тут-то раздолье для меньшинств. Многочисленные меньшинства существуют в искусстве, мире высокой моды, кинематографе, торговле и т. п. Этническая кухня, этническая музыка и т. п. торжествуют во всем мире: Все изменил постиндустриальный мир. Он оптимален для меньшинств, и потому они заполонили собой все>15.
А Александр Дугин видит в происходящем ни много ни мало, как осуществление давних пророчеств о закате Европы: <Основная проблема Европы заключается в ее политической антропологии, приравнивающей человека к индивидууму и рассматривающей человека в концепции Локка – как чистый лист бумаги, на который все наносится путем социального воспитания. Тем самым полностью игнорируется этническая, религиозная, культурная, расовая и другая идентичность, которая рассматривается как нечто второстепенное: Согласно этой модели политической антропологии любой человек любого цвета кожи, любой культуры, любого языка, попадая в западное общество, становится рядовым элементом этого общества, точно таким же, как и все остальные>.
Однако <иммигранты живут по законам своей культурной идентичности, а не по законам общеевропейского гражданского общества, поскольку культурная идентичность, религиозная идентичность намного серьезнее, фундаментальнее и глубже, чем нормативы и коды гражданского общества, – считает Александр Гельевич. – То, что сегодня происходит в Европе, – это фундаментальный сбой всей европейской политической антропологии: И сейчас наше отставание от Европы – это наше главное преимущество. Безусловно, если мы пойдем по европейскому пути, то мы очень быстро придем к схожей ситуации. Но в том-то и дело, что для России еще не поздно правильно расшифровать этот урок: Надо забыть об этом кошмарном сне, который называется "западная цивилизация", "глобализация", "политкорректность", "либерализм", "права человека">, и <строить Новое Средневековье>. Поскольку <модерн свою повестку дня исчерпал> и созданная на его основе европейская цивилизация рушится, возврат к Средневековью становится, по мнению Дугина, единственной парадигмой развития цивилизации. Единственной — не значит единой для всех, безальтернативной, ибо вариантов Средневековья много. <В современном мире, – предрекает А.Дугин, – будет либо возврат к Средневековью добровольный, сознательный, и причем к своему Средневековью, либо мы попадем в чужое Средневековье, например в исламское Средневековье>16.
Убеждение в актуальности угрозы именно последнего варианта разделяется многими, рассматривающими конфликты современного мира с точки зрения глобального противостояния цивилизаций. Причем далеко не все оценивают этот процесс негативно. Некоторые считают, что периодическая смена цивилизационной идентичности Европы — это закономерное явление для ее многовековой истории. Так, Федор Лукьянов пишет: <Само понимание того, что такое Европа, будет меняться: Европейская история настолько многообразна, что в ней можно найти оправдание почти для любого набора идейных критериев>17. Так что на смену привычной Европе приходит другая — исламизированная и африканизированная. Но что, если аналогичный процесс произойдет и в России?
Николай Силаев в статье <Рожденные в СССР> высказывает категорическое суждение о том, что <России в обозримом будущем не грозят бунты иммигрантов, подобные французским>. Ссылаясь на мнение Дениса Визгалова, руководителя проектов Института экономики города, он утверждает, что <иммигранты в России куда ближе в культурном отношении к коренному населению, чем во Франции. У нас много общего с нашими иммигрантами: мы выросли в одной стране, получили одно и то же образование, у нас одинаковый уровень религиозности и, что немаловажно, один цвет кожи. Нам проще ужиться друг с другом>. <Неоднородность иммигрантских диаспор в России служит гарантией от возникновения "гетто", подобных французским. В российских крупных городах не возникают этнические анклавы>, — считает Силаев. Кроме того, <для того чтобы в России возникло что-то вроде парижских пригородов, нужно, чтобы этнический анклав был еще и очень бедным. А этого как раз в российских мегаполисах не происходит>18.
Но такой благодушный взгляд разделяется далеко не всеми. Михаил Бударагин предупреждает со страниц интернет-издания <Русский журнал>, что скоро <на Европе можно будет поставить жирный крест>. <Все, что происходит сегодня во Франции, – пишет он, – очень хорошо и полезно в исторической перспективе, потому что речь вскоре пойдет не о Франции и не о Европе, а обо всем "цивилизованном мире". И Клиши-су-Буа – импровизированный полигон, на котором проходят испытания протоисламской цивилизационной модели>. Россия также не сможет избегнуть похожего процесса. <Герман Греф, предложивший решить демографический кризис при помощи внешней миграции, конечно же, при первом запахе гари запакует чемодан и отправится в Давос. Или в Лондон. А нам – "здесь жить". И мультикультурные подростки, кричащие где-нибудь в Калуге: "Эта земля принадлежит нам!" – только пока выглядят смешной страшилкой. Французы ведь тоже полагали, что "справятся" со своей "дешевой рабочей силой". Не справились>19.
Впрочем, далеко не все аналитики связывают угрозу дестабилизации с мигрантами. Дмитрий Миндич, в традициях постсоветского либерализма переводя стрелки на все ту же пресловутую проблему <русского фашизма> (хотя прямо он нигде не употребляет этого термина, уже не вызывающего такого эффекта оглупления, как еще несколько лет назад), усматривает главный взрывоопасный фактор в ксенофобии коренных россиян. Впрочем, его выкладки не лишены некоторого интереса, являясь подтверждением известного тезиса о том, что любая ложь, чтобы в нее верили, должна содержать в себе крупицу правды.
<Зеркальное повторение французских событий в России невозможно, — считает Миндич. — Однако это не означает, что рост иммиграции не может привести в России к вспышкам насилия на этнической почве. Причем, как и во Франции, основная угроза исходит от населения гетто. Просто в России их не там ищут: Наибольшую угрозу для межнационального мира представляют не Чечня и Дагестан, не московские кварталы, расположенные возле рынков, а самые обыкновенные города и поселки Центральной России. Какой-нибудь пригород Воронежа с точки зрения социального неблагополучия мало отличается от парижского района Клиши, где начались беспорядки. Вернее, отличается — в худшую сторону. И совершенно неважно, что здесь живут в основном представители титульной национальности.
Как и в гетто, здесь много безработных. Как и в гетто, жизнь этих людей протекает на фоне полного социального и нравственного упадка. «Правильные», советские представления о жизни уже никуда не годятся, а новые они не принимают. У этих людей нет ни ясных горизонтов, ни понимания того, куда движется страна и что им самим от этого будет. Лозунги, которые предлагает им власть, вроде удвоения ВВП, не трогают их за живое и вообще ни за что. Им мало что достается от экономического роста, который нынешняя российская элита считает панацеей от всех бед. Наоборот, они видят, как растет разрыв между богатыми и бедными — то есть ими. Главное же — они не представляют, как из этой ямы выбираться. Человеку, который не занимает никакого определенного места в обществе, очень трудно себя как-то идентифицировать. Проще всего считать себя русским, которого кругом обижают. В том числе и эти «чернож…».
«Русская идея» наших ура-патриотов и исповедуемый ими лозунг «Россия для русских» — явление того же порядка, что и ваххабизм в северокавказских республиках и радикальный исламизм французских погромщиков. Это религия маргиналов, которые пытаются найти идеологический стержень для своей неустроенной, убогой жизни, в то время как власть и общество не предлагают им никаких ясных целей и ориентиров.
В России иммиграция превращается в проблему не потому, что наше государство так и не выработало механизмов социальной адаптации иммигрантов, а потому, что оно не может предложить подобные механизмы собственным гражданам, которые оказались за бортом нынешней российской жизни. А те в свою очередь готовы искать корень всех своих бед в «награбивших народное добро» олигархах (и шире — во всем предпринимательском классе), происках Вашингтона, кознях братьев-близнецов Качиньских и засилье торговцев из Азербайджана. Последние, в отличие от олигархов и польских братьев, всегда под рукой. При этом нужно помнить, что ксенофобия в России не связана напрямую с притоком иммигрантов из-за рубежа. Отечественные националисты не делают различий между гражданами и не гражданами России. А лозунги «Россия для русских» и «Москва для москвичей» подразумевают «Россия и без кавказцев тоже">, — полагает либеральный публицист20.
Сравнение образа жизни россиян, выброшенных в ходе <демократических реформ> на обочину жизни, с положением мигрантов в странах Западной Европы не лишено известного смысла. Однако это только одна сторона проблемы. Не видеть того, что агрессивность присуща и иммигрантам в России, действительно борющимся за <место под солнцем> в <этой стране> и потому считающим дозволенными любые средства для достижения этого места, — значит закрывать глаза на очевидное.
В чем сходятся между собой Силаев (см. выше) и Миндич — это в оценке положения мигрантов в России, как в общем-то не такого уж маргинального. И здесь, как говорится, спасибо им за констатацию того факта, что исконное население городов и сел Центральной России живет во многих отношениях беднее и хуже пришельцев. Но, как мы видели выше, бедность мусульманских кварталов Парижа, заставляющая их обитателей бунтовать, — это миф. Материальная обеспеченность нисколько не мешает агрессивным этносоциальным настроениям меньшинств. Скорее наоборот — провоцирует их. Что касается фактора общности <постсоветской культуры>, то ведь и предки мигрантов из французских колоний на протяжении многих поколений подвергались культурной ассимиляции со стороны метрополии. Так что мы будем, скорее всего, правы, если признаем: условия совместной жизни значительной части этнических мигрантов и большинства коренного населения центра России не столь существенно отличаются от условий совместной жизни коренных граждан и мигрантов во Франции, чтобы считать исключенной возможность повторения в России событий, аналогичных по направленности и размаху событиям ноября 2005 года в крупных французских городах.
Что делать?
Итак, мы видим, что решение проблемы превентивного ответа на угрозу межэтнических конфликтов в центре России напрямую связано с выработкой государственной стратегии в отношении массовой иммиграции в страну, а также стратегии регулирования внутренних миграционных потоков.
Сразу следует заметить, что в настоящий момент, при отсутствии консенсуса среди элит относительно ценностей российской государственности и ориентиров ее развития, решение данного вопроса переводится из рационально-прагматической плоскости в плоскость идеологии. Как отмечает публицист Александр Елисеев на страницах сайта <АПН-Казахстан>, <уже сегодня тема заселения России (особенно, зауральских пространств Сибири) становится для них (нынешних элит. – Я.Б.) некоей идеей фикс. И оппоненты из патриотического лагеря будут тщетно пытаться противопоставить им свой вариант решения демографического кризиса, основанный на положении о высокой рождаемости. А все потому, что их проект на самом деле ничего не решает в ближайшей перспективе. Ведь даже если правительство немедленно станет исполнять рекомендации патриотов и "бэби-бум" начнется уже завтра, то его плоды скажутся не скоро, а лет через восемнадцать: Патриоты апеллируют к аграрному обществу с его сверхвысокой рождаемостью, а власть – к обществу индустриальному, предполагающему импорт рабочей силы>21. Единственным альтернативным решением проблемы, отмечает А. Елисеев, могла бы стать только техническая мобилизация, отвечающая требованиям постиндустриальной эпохи, предполагающая максимальное сокращение сферы физического труда. Но к сожалению, пока еще ни одна политическая сила в России не готова выдвинуть реальный модернизационный проект такого рода.
Поэтому на ближайшую перспективу вопрос о трудовых ресурсах в России останется актуальным и будет перманентно порождать соблазн решить его самыми простыми и дешевыми способами — за счет привлечения людей в страну из-за рубежа, а также за счет поощрения рождаемости у тех этнических общностей России, которые и так в настоящее время демонстрируют тенденцию к демографическому росту. К чему такая <стратегия> может привести?
Выше уже приводились высказывания современных политиков, политологов и публицистов, касающиеся решения этого вопроса. Суммируя их, можно выделить три основные точки зрения:
1. Наполнение рынка труда методом легальной иммиграции имеет приоритетное значение, потому что такая миграция не грозит деструктивными последствиями (Силаев) или потому что российская государственность не имеет ценностного наполнения, связанного с этносом основных ее носителей (Миндич).
2. Иммиграция должна осуществляться, но под строгим государственным контролем (Привалов).
3. Репатриация должна превалировать над иммиграцией, решающее значение в предоставлении права на жительство в России имеет комплиментарность мигрантов. Приток чуждых этносов следует пресечь, живущих здесь нежелательных мигрантов поставить в жесткие условия повиновения законам страны-реципиента под страхом немедленной депортации (Рогозин, Бударагин, в известном смысле — Ворожцов).
Обратите внимание, что среди авторитетно высказываемых точек зрения уже нет ура-либеральных воплей типа <нельзя запретить людям жить там, где они хотят!>, которые бы превалировали при обсуждении данной проблемы лет десять назад. Это показывает ощутимый позитивный сдвиг общественного сознания — как массового, так и в среде элит. Однако сама проблема еще далека от разрешения именно потому, что нет согласия относительно главного — что именно мы желаем защитить от возможных негативных последствий массовой иммиграции. Причем этого согласия нет даже в среде людей, относящих себя к патриотическому лагерю, который фатально разделился на противопоставленных друг другу (во многом искусственно) <националистов> и <имперцев>. В связи с этим считаю нужным внести свою лепту в обсуждение данного вопроса и высказать свое понимание тех ценностей, на которые следовало бы ориентироваться при его решении.
<Имперская> идея часто противополагается <национальной> энергичными утверждениями о всемирно-исторической роли России как уникальной цивилизации и мировой державы. Парадоксально, но такое понимание <имперскости> зачастую роднит с либеральным космополитизмом общий тезис о якобы исконной многонациональности русского государства. Целенаправленное навязывание таких представлений с полной очевидностью ведет к тому, чтобы в одно не совсем прекрасное утро мы проснулись хоть и в Москве, но не в России.
Уже сегодня в самом сердце России мы живем во многом в иноязычном и иноэтничном пространстве. Сам русский язык под влиянием наплыва пришельцев искажается. Этот процесс подобен тому, как когда-то в Риме происходила варваризация древней латыни. Вместе с нею исчезал и римский этнос. Но когда не стало римлян, сгинула и Римская империя.
Нет государства без нации. Без русских нет и не может быть России. Государство — это материальная форма, облекающая содержание — нацию, выступающую чем-то вроде платоновского <эйдоса>. Нация — это идея вещи-государства. Об этом свидетельствует полуторатысячелетняя история христианской государственности. Христианство пролонгировало существование Римской империи далеко за пределы существования римского народа. А потом оно же дало импульс созданию национальных государств. Каждый европейский народ, принимая веру Христову, становился как бы соборной общностью, связанной ответственностью перед Всевышним за свои земные пути. Феномен христианской государственности в Европе — вещь исключительная в истории. Подобные небольшие государства в древнем языческом мире возникали и лопались как мыльные пузыри. Национальные государства, складывавшиеся под знаком принятия христианства державообразующим народом, существуют до сих пор, и срок их жизни уже сравним с <вечным Римом>. Отсюда мы вправе сделать вывод: христианское государство не может не быть национальным.
Когда говорят о <суперэтничности> русской нации, вобравшей в себя великое множество народов и на основании этого якобы отличающейся от других европейских наций, забывают о том, что в принципе любая большая нация есть суперэтнос. Французы сложились из смешения галлов, римлян, франков, алеманнов, бургундов, норманнов, а впоследствии также бретонцев, эльзасцев, каталонцев и Бог весть кого еще. Эти народы только в соединении между собой стали нацией. Но вот уже начавшееся нынешнее смешение французов с арабами есть смешение двух сложившихся наций, и французам оно грозит полным размыванием национальной идентичности. Хотя французская государственность, как римская, может по инерции пережить своих носителей. Немцы есть сплав саксов, фалов, баваров, швабов, тюрингов и т. д. с лютичами, бодричами, велетами, сорбами: Огромный процент немцев носит фамилии славянского происхождения, гораздо больший, чем процент <русскоязычных> с неславянскими фамилиями.
Излюбленный тезис русофобов о смешанном характере русского народа давно опровергнут. В частности, известным советским антропологом В.П. Алексеевым, доказавшим, что великорусы практически не восприняли физического типа финно-угорских аборигенов севера Восточной Европы. Они не только почти не смешались с ними, но и распространили расовый облик древних славян Киевской Руси до пределов Тихого океана! Причем именно великорусы в массе своей, в отличие от украинцев и белорусов, лучше всего сохранили этот тип державостроителей времен Владимира Святого и Ярослава Мудрого. А вместе с генами — идею и традиции русской государственности.
Куда сильнее физической была культурная ассимиляция, но ее значение тоже не следует преувеличивать. Служение русской государственности и русской культуре еще не делает человека русским. Ибо служить можно по-разному: например, платить дань. Но платившие русскому правительству ясак сибирские инородцы еще не становились через это русскими. Равно как верой и правдой служившие в русской армии туркмены-текинцы. Пушкин стал великим русским поэтом только потому, что вырос в лоне национальной русской культуры. Русским было уже не одно поколение его предков, но все равно его яркость и самобытность только подчеркивают его непохожесть на остальных русских литераторов. Пушкин — это красивый экзотический цветок, проросший и распустившийся именно на русской почве. Факт появления подобных феноменов не обесценивает русскости как этногенетической категории.
У меня есть одна знакомая семья <россиян>: муж — армянин, жена — калмычка. Оба — вполне русскоязычные интеллигенты, причем искренние и верные патриоты России. Делает ли это их или их детей русскими? Да ни в коем случае! Разве только их потомки в третьем-четвертом поколении, да и то если каждое поколение будет смешиваться с русскими, смогут стать таковыми. Это уже законы не физиологии, а психологии. И здесь дело не столько в том, кем они сами себя чувствуют, сколько в том, как их воспринимают окружающие. Принадлежность к нации — вовсе не субъективное ощущение, а объективная реальность.
Культурная ассимиляция среди этносов России довольно значительна, и есть много русскоязычных, которые с полным основанием могут сказать о себе, например: <я – русский карел (мордвин, зырянин, удмурт и т.д.)>. Но что делать русскому, особенно тому, у которого уже много поколений не было других предков, кроме русских, и никаких иных корней, кроме чисто русских, он вспомнить у себя не может? А таких все-таки пока еще большинство в России. Правда, как мы видели, стремительно сокращающееся.
Государство не может существовать без идеи, идея — без ее творцов и хранителей, их же существование базируется на государстве как материальном фундаменте. Так замыкается круг, и бессмысленно решать вопрос, что первичнее — государство или нация. Одно без другого невозможно. А если государство — организм, то ему нужно еще и сердце. Москва как державный центр, управляющий народами на основе русской государственной идеи, и Москва как вселенский Вавилон, втягивающий в себя и сливки, и отстой со всего окружающего мира, — материи онтологически различные, хотя какое-то чисто внешнее сходство между ними может быть.
Есть такой закон взаимодействия природы и человека: каждый народ, как и человек, должен быть хозяином на своей земле. Участок земли может быть большим или малым, его границы могут изменяться со временем, но если остаются дом и очаг, то у хозяина есть убежище. А коль скоро дом и очаг захвачены чужаком, то ничего другого не остается, как стать безродным бродягой. И никакого дома тогда, сиречь государства, уже больше не будет.
Поэтому вопросы миграционной политики российского государства должны с очевидностью решаться исходя не из меркантильных соображений <россиянской> буржуазии о <насыщении рынка рабсилы>, а исходя из ценности России как таковой. В противном случае мы, никуда не выезжая, потеряем Родину.
Предвижу обвинения в том, что я методологически смешиваю иммиграцию нерусских народов в Россию и возрастание доли российских нерусских народностей. На это отвечу, что для меня данные явления принципиально тождественны, ибо влекут за собой в перспективе одинаковое последствие, а именно — необратимую утрату Россией своей этнической культурообразующей доминанты.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 http://www.russkie.lv/modules. php? name=News&file=print&sid=962
2 http://stra.teg.ru/lenta/antro/47/print
3 http://old.sovetpamfilova.ru/obj/doc.php?ID=182 916
4 Время новостей. N 54 от 28 марта 2002 г.
5 http://csr3.aplex.ru/_upload/editor_files/file0092.doc
6 См. прим. 1.
7 http://www.kremlin.ru/text/appears/2005/04/87 049.shtml
8 НТВ. <Сегодня>. 8 ноября 2005 г.
9 Эксперт. 2005. N 43.
10 Профиль. 2005. N 42.
11 НТВ. <Сегодня>. 5 ноября 2005 г.
12 http://www.apn.kz/?chapter_name= advert&data_id=57&do=view_single
13 Новые известия. 11 ноября 2005 г.
14 http://www.apn.ru/?chapter_name= advert&data_id=737&do=view_single
15 Там же.
16 http://www.apn.kz/?chapter_name= advert&data_id=58&do=view_single
17 http://www.gazeta.ru/column/lukyanov/472 211.shtml
18 Эксперт. 2005. N 43.
19 http://www.russ.ru/docs/101 878 469
20 Профиль. 2005. N 42.
21 http://www.apn.kz/?chapter_name= advert&data_id=120&do=view_single
