Страна.Ru | Дмитрий Поликанов | 13.08.2005 |
— Дмитрий Валериевич, можно ли объяснить то, что россияне в целом отмечают снижение национальной напряженности в стране какими-то конкретными событиями, которые произошли в жизни страны, или же эти изменения в большей степени лежат в области психологии и восприятия?
— Полагаю, что оба этих момента сыграли свою роль. Во-первых, действительно это психологический момент. Немаловажен также тот факт, что мы этот опрос провели в августе, когда у людей вообще довольно-таки благодушное отношение. Что касается объективных причин, то действительно в прошлом году было больше национальных всплесков. В СМИ было намного больше упоминаний о различных проявлениях экстремизма, скинхедов, избиениях тех же лиц кавказской национальности, убийство таджикских детей и т. д. В этом году волна такого экстремизма, с одной стороны, вероятно, сошла на нет. С другой стороны, возможно, говорить про это стали меньше. То есть, если и были какие-то факты, то они не стали сенсациями, которые будоражат массовое сознание. Так что я думаю, что комбинация этих двух факторов субъективного и объективного и привела к тому, что число людей, которые говорят, что ничего не изменилось или, что национальные отношения стали менее напряженными, увеличилось
— С чем на ваш взгляд связано то обстоятельство, что на Дальнем Востоке, по сравнению с остальными федеральными округами, большее количество людей ассоциируют себя с русскими, а не с гражданами России, а также там самый высокий процент тех, кто по-прежнему считает себя гражданами Советского Союза?
— Дело в том, что на Дальнем Востоке (это показывают исследования не только наши, но и других центров) люди чувствуют себя несколько оторванными от основной части России. Они испытывают психологическую потребность с одной стороны, в том чтобы государство и Москва, в частности, проявляло о них большую заботу, а с другой стороны видят или, по крайней мере, у них складывается такое впечатление, что на самом деле такой заботы нет. Поэтому им гораздо проще подсознательно идентифицировать себя со своей национальностью, нежели с гражданской позицией. Частично это негативное восприятия «о нас забыли и нам не помогают» накладывает отпечаток на то, с кем люди себя идентифицируют.
— Как можно объяснить то обстоятельство, что за последний год произошел рост численности двух противоположно настроенных групп населения — тех, кто считает, что Россия должна быть национальным государством и тех, кто уверен, что Россия многонациональная страна?
— Эту проблему нужно также рассматривать в исторической ретроспективе. Иногда складывают два ответа: «Россия должна быть государством русских людей» (так говорят 16% опрошенных) и «Россия — многонациональная страна, но русские, составляя большинство, должны иметь больше прав» (27%). Получается 43%, что на 2% меньше, чем в 2004 году. То есть, на фоне снижения национальной напряженности, о чем говорят наши опросы, мы получаем хоть и небольшое, в пределах погрешности, но все же снижение всего «открытого» национализма, как жесткого, так и мягкого. Также постепенно происходит процесс идентификации, другими словами, Россия, по большому счету, сейчас находится на распутье в выборе идентификации и пути развития. Поэтому для людей неопределенность сегодня уходит, и они начинают более жестко выстраивать свои приоритеты. Исходя из этого, группа, так называемых «промежуточных», «мягких» националистов, постепенно распределяется между теми, кто начинает себя идентифицировать либо с чисто националистической позицией, либо с интернационалистской.
— Есть ли в данном исследовании какие-либо цифры, которые вас удивили или оказались неожиданными?
— Нет, так как сегодняшние цифры похожи на те, которые мы получали и в прошлом году. Каких-либо кардинальных перемен за год не произошло, есть только небольшие сдвиги, но поводов для серьезного удивления пока нет.
Мария Чегляева